Князь Олег - Галина Петреченко

— Да! — искренне сказал Олаф, глядя прямо в глаза Вальдсу. — Но это вовсе не значит, что я хочу сделать ее кочевницей. Я обязан защитить ее право на ту жизнь, которую добыл для нее здесь ее отец Рюрик.

— Ответ достоин памяти духа великого Верцина и Рюрика, — нарушил тяжелую тишину своим замечанием Бэрин и тем самым неожиданно подтолкнул Олафа для окончательного слова.

— Я помню, венок первого великого князя Северного объединения словен Гостомысл надевал на голову Рюрика при мне, — гордо, но немного торопливо проговорил Олаф, чувствуя свою правоту и обостренную необходимость борьбы за свои права. — И все собрания воевод, купцов и свободных людей Новгорода открывал он, Рюрик, ударив мечом о свой щит! Вспомните соль разума этого символа! Мечом мы будем разить злого врага, а щитом защищать свою жизнь. И звон моего щита на этом новгородском вече будет означать защиту нашего доброго призыва, а взмах меча — разящую силу зла! И я не хочу спрашивать вас, пойдете ли вы со мной на это вече! Я потребую от вас единства действий со мной! Другого нам не дано! Да будет тако! — трижды призывно-решительно выкрикнул Олаф, и воеводы встали и, вняв своему предводителю, троекратно повторили его волеизъявление.

Вечеров да ночей в Новгороде летом почти не бывает. Серая, не то рассветная, не то закатная дымка бодрит людей, и потому ночью, наверное, многие жители Гостомыслова городища не спали. Не спала молодежь, ибо всего седмица осталась до дня Ивана Купалы. За Плотницким рядом, что Косой улицей выходил прямо на Волхов, парни готовили хворост для костров, а девушки обсуждали новые забавы и потехи для праздничной ночи.

Не спали кузнецы, что творили на Кузнечной улице особые изделия по заказу Власко, и не кручинились по поводу гулкого звона, разносимого из кузней по всему Гостомыслову городищу.

Не спали новгородские купцы, совещаясь о возможности крутых перемен на торговых рядах, ежели вдруг Власко духом ослабеет. Не спали и новгородские советники — послы Домослав и Полюда, Вышата и Золотоноша, обсуждавшие детали предстоящего, уже нонешнего Совета, мечтая утихомирить нрав Власко и двух сыновей Вадима, которых втайне от всех вырастила мать Храброго князя. Но как бы ни старались зоркие хранители законов Прова в земле ильменских словен предвидеть все неожиданности завтрашнего Совета, они понимали, что многое на Совете будет зависеть от духа чувств, который всегда непредсказуем, ибо питается слишком многими душами. Озабоченные, обсуждали они новость, услышанную от великого старца ведуна о холодном дубе и молчании бога Прова, и не знали, каково будет содействие священной рощи в самый решительный час. А пока бог Пров не хочет выходить из своего жилища и не отвечает ведуну, как надобно поступить словенам в то время, когда дух спора приближается к их душам. Ранее такого в священной роще не происходило! На любое деяние, несущее задор, Пров давал знать, как надо поступить. А сейчас все происходит не так. Неужели дух спора пробудил дух не только Вадима, но и Рюрика! Дух спора велит на время замолчать богу Прову?. Дух спора будет наблюдать, кто пробудит дух истины? О Новгород, ты хочешь испытать самых могучих духов! В это время надо только молчать и слушать!..

Не спал и Власко. Его красивое славянское лицо выглядело утомленным, хранившим еще тот слепок напряжения, который остается на челе после дурных вестей. Ведун только что и ему поведал о своих попытках выведать настроение бога-праведника, живущего в священной дубовой роще, но огромный, пышноветвистый дуб с большим дуплом в центре ствола безмолвствовал.

— Сие означает только одно; Святовит решил призвать к нам дух нашего первого предка, дух спора. А это — начало великих испытаний духов и наших народов, — знаменитый волхв поправил тяжелую веригу на груди, вздохнул и грустно спросил: — Ты ведал, когда решил взяться за Вадимово дело, какую ношу взвалишь на душу свою?

Власко пожал плечами. Он с усилием слушал мудрого старца и с трудом понимал его.

— Ты решил спорить с богами! Ведь по их воле Рюрик оказался в нашей земле, а ты угрожаешь тому праву, которого он добился здесь и с их помощью! — напомнил кудесник.

Власко усмехнулся.

— Ведун, я привык уважать старость. Но не с помощью богов варяг прибыл сюда, а по воле сердца моего блудного отца! — с горечью и злостью проговорил Власко и отвернулся к окну.

— Ты не серчай, Гостомыслов отрок, на свою судьбу, — тихо молвил в ответ ведун и спокойно попросил: — Подбрось-ка несколько поленышков в очаг-то, а то потухнет тепло не только во светлице твоей, но и в сердце твоем, Власушко.

Власко недоброжелательно оглянулся на седовласого старца, немного поупрямничал, а затем все же подошел к печке и бросил в нее несколько коротких поленцев. Языки пламени догорающих головней лениво облизали поступившее древесное пополнение и, казалось, совсем не хотели приниматься за них. Власко понаблюдал за огнем в своем очаге и вдруг понял мудрость ведуна. Даже поленья не хотят загораться сразу в угасающей печи. Все против огня его души! «Неужели не разгореться вновь пламени?» — хмуро подумал он и вздрогнул.

— Ты бы, Власко, лучше бы ее женою своею нарек возле дуба Прова, а не меч кровавый подбирал из ее рук! — снова тихо вздохнул ведун и понял, что задел Власко за сердце.

Власко встал. Закрыл дверцу истопки и снова прошел мимо старика к окну.

— Теплом сердца своего ты помог бы горю ее да отогрел бы ее от женской стыни, — снова осторожно посоветовал ведун, чуя, что Власко поутих, а коль так, то, может, и прислушается к совету. — Снял бы ты с груди-то ее тяжесть, ведь чую, только и надо ей, чтоб…

— Прекрати, старик! — возмутился Власко, оборвав кудесника. — Заканчивай трапезу и дай моей голове остыть от твоих советов. — И будущий посадник нетерпеливо прошелся вдоль светлицы.

— Ну, будь завтра осторожней, — проговорил ведун, хлебая овсяный кисель, и напомнил: — Знай, духи будут на стороне тех, у кого будет больше тепла в добрых сердцах и в кого надо вдохнуть силу и мощь! Гляди завтра, Власко, в оба! — настоятельно потребовал ведун и оставил светлицу Гостомыслова наследника.

Ведун ушел, оставив Власко одного. Почему-то жарко вдруг запылал огонь в печи, обогревая простывшую светлицу, стало теплее и светлее, показался небесный свод над Гостомысловым городищем, когда Власко подошел к окну и глянул на Боярскую улицу. Что-то доброе, ласковое и мягкое шевельнулось в душе словенина, и Власко вдруг почувствовал, как по его щекам потекли слезы. Не хотелось Власко сечи смертной, а хотелось победы! Но как победить врага сильного и умелого, да с которым еще и дух Прова в ладу? Что я делаю не так? Послушал женщину? Но как я мог отказать ей в справедливом и грозном чувстве? Месть жены за убийство мужа! Этого боятся те, у кого род богат сыновьями. А она не испугалась. Два сына готовы жизнь отдать, чтоб отомстить за смерть своего отца! Она все эти долгие годы кормила и поила их с одним чувством. Она жаждала отомстить сначала только Рюрику, но не успела. Смерть варяга ее не успокоила, а заставила лишь изменить план действий. Не стало главного виновника ее горя, но остались все они, те, которые… И Власко в сотый раз перебирал в уме слова Вадимовой вдовы, бьющие его по самолюбию и толкающие на отчаянный поступок. И вот оно почти свершалось. Весь Новгород битком набит гостями из разных северных, западных и восточных окраин Северного объединения словен, которые завтра утвердят его решение стать посадником, чем и позволят выполнить сыну «заветы» отца своего. Власко вытер пот со лба и нахмурился. Никогда он не врал себе. Что же так терзает его сейчас?.. Мстить надо было Рюрику или… отцу за великий блуд! Но словене отцов не ругают и мертвым не мстят. Во всем повинна мера прав, изменившаяся у словен с приходом варяг. «Слишком вольготно живут эти варязе в нашей земле, они почти полные правители, да еще и судьи над нами! Мы что, сами без разума? Яко дети малые, ни памяти, ни сердца не имеем? Ну, отец, отец, как ты мог так осрамить всех словен? Прости мне грех мой, но я попытаюсь исправить твою ошибку, великий Гостомысл!..» — подумал Власко, усмехнулся и вспомнил, как однажды, во время торга в венетском городе Юлине или Волине, к нему подошел дан-купец и долго тряс его за руку, приговаривая: «Твой отец — великий человек! Сроднить такие народы! Чем роднее дальние народы, тем богаче торговля и богаче народы!» — восторженно приговаривал благообразный купец, звал Власко в гости, угощал сладким вином и все четче и четче выговаривал имя Гостомысла, и покачивал головой из стороны в сторону. Власко улыбался тогда, слушая воркующую речь иноплеменника, но очень слабо верил он в легенду о возникновении своего рода, которую почему-то знали даже на берегах Варяжского моря. Пираты, что ли, так богаты памятью и глаголют везде о мудрости не только отца его, но и дедов, один из которых, говорят, был лихим предводителем викингов и похоронен в ладье морехода где-то тут, в море, возле града Волина, в казну которого он когда-то внес свой богатый взнос. Купец, словно угадав, о чем думает Власко, спросил: