Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок

Акмеизм как литературное направление объединил исключительно одаренных поэтов – Гумилева, Ахматову, Мандельштама, становление творческих индивидуальностей которых проходило в атмосфере “Цеха поэтов”. История акмеизма может быть рассмотрена как своеобразный диалог между этими тремя выдающимися его представителями. Вместе с тем от “чистого” акмеизма вышеназванных поэтов существенно отличался адамизм Городецкого, Зенкевича и Нарбута, которые составили натуралистическое крыло течения. Отличие адамистов от триады Гумилев – Ахматова – Мандельштам неоднократно отмечалось в критике.

Как литературное направление акмеизм просуществовал недолго – около двух лет. В феврале 1914 г. произошел его раскол. “Цех поэтов” был закрыт. Акмеисты успели издать десять номеров своего журнала “Гиперборей” (редактор М. Лозинский), а также несколько альманахов.

“Символизм угасал” – в этом Гумилев не ошибся, но сформировать течение столь же мощное, как русский символизм, ему не удалось. Акмеизм не сумел закрепиться в роли ведущего поэтического направления. Причиной столь быстрого его угасания называют, в том числе, “идеологическую неприспособленность направления к условиям круто изменившейся действительности”.[66] В. Брюсов отмечал, что “для акмеистов характерен разрыв практики и теории”, причем “практика их была чисто символистской”.[67] Именно в этом он видел кризис акмеизма. Впрочем, высказывания Брюсова об акмеизме всегда были резкими; сперва он заявил, что “…акмеизм – выдумка, прихоть, столичная причуда” и предвещал: “…всего вероятнее, через год или два не останется никакого акмеизма. Исчезнет самое имя его”,[68] а в 1922 г., в одной из своих статей он вообще отказывает ему в праве именоваться направлением, школой, полагая, что ничего серьезного и самобытного в акмеизме нет и что он находится “вне основного русла литературы”.[69]

Однако попытки возобновить деятельность объединения впоследствии предпринимались не раз. Второй “Цех поэтов”, основанный летом 1916 г., возглавил Г. Иванов вместе с Г. Адамовичем. Но и он просуществовал недолго. В 1920 г. появился третий “Цех поэтов”, который был последней попыткой Гумилева организационно сохранить акмеистическую линию. Под его крылом объединились поэты, причисляющие себя к школе акмеизма: С. Нельдихен,[70] Н. Оцуп, Н. Чуковский,[71] И. Одоевцева,[72] Н. Берберова,[73] Вс. Рождественский,[74] Н. Олейников,[75] Л. Липавский,[76] К. Вагинов,[77] В. Познер[78] и другие. Третий “Цех поэтов” просуществовал в Петрограде около трех лет (параллельно со студией “Звучащая раковина”) – вплоть до трагической гибели Н. Гумилева.

Творческие судьбы поэтов, так или иначе связанных с акмеизмом, сложились по-разному: Н. Клюев впоследствии заявил о своей непричастности к деятельности содружества; Г. Иванов и Г. Адамович продолжили и развили многие принципы акмеизма в эмиграции; на В. Хлебникова акмеизм не оказал сколько-нибудь заметного влияния. В советское время поэтической манере акмеистов (преимущественно Н. Гумилева) подражали Н. Тихонов,[79] Э. Багрицкий, И. Сельвинский,[80] М. Светлов.

В сравнении с другими поэтическими направлениями русского Серебряного века акмеизм по многим признакам видится явлением маргинальным. В других европейских литературах аналогов ему нет (чего нельзя сказать, к примеру, о символизме и футуризме); тем удивительнее кажутся слова Блока, литературного оппонента Гумилева, заявившего, что акмеизм явился всего лишь “привозной заграничной штучкой”.[81] Ведь именно акмеизм оказался чрезвычайно плодотворным для русской литературы. Ахматовой и Мандельштаму удалось оставить после себя “вечные слова”. Гумилев предстает в своих стихах одной из ярчайших личностей жестокого времени революций и мировых войн. И сегодня, почти столетие спустя, интерес к акмеизму сохранился в основном потому, что с ним связано творчество этих выдающихся поэтов, оказавших значительное влияние на судьбу русской поэзии ХХ века.

Сергей Городецкий

Сергей Митрофанович Городецкий – поэт, прозаик, драматург, переводчик. Лучшие его поэтические произведения создавались в 1905–1907 годах. Это книги “Ярь” и “Перун”, где в образе Ярилы[82] и других мифических персонажей поэт воплотил стихийную мощь первобытного человека, игру и противоборство сил природы.

Городецкий был одним из организаторов и лидеров “Цеха поэтов” – группы акмеистов, в задачу которых входило утвердить в поэзии “земную”, материально-чувственную, ясную предметность художественного образа и языка. Кроме того, Городецкий выпустил несколько книг прозы и множество литературно-критических статей.

Звоны-стоны, перезвоны,Звоны-вздохи, звоны-сны.Высоки крутые склоны,Крутосклоны зелены.Стены выбелены бело:Мать игуменья велела!У ворот монастыряПлачет дочка звонаря:

– Ах ты, поле, моя воля,Ах, дорога дорога!Ах, мосток у чиста поля,Свечка Чиста четверга![83]

Ах, моя горела ярко,Погасала у него.Наклонился, дышит жарко,Жарче сердца моего.

Я отстала, я осталасьУ высокого моста,Пламя свечек колебалось,Целовалися в уста.

Где ты, милый, лобызаный,Где ты, ласковый такой?Ах, пары весны, туманы,Ах, мой девичий спокой!”

Звоны-стоны, перезвоны,Звоны-вздохи, звоны-сны.Высоки крутые склоны,Крутосклоны зелены.Стены выбелены бело.Мать игуменья велелаУ ворот монастыряНе болтаться зря!

День тяжелый, мутно-серыйНастает.Кров земли одервенелойПлуг дерет.Десятину распахалиВ серый прах.Петухи кричать усталиНа плетнях.

Сохнут вскопанные комья,Мрет трава.Даль безлесья и бездомьяВся мертва.

Лихо вьется по дорогеЗлая пыль.Это вымысел убогийИли быль?

Нищая Тульской губернииВстретилась мне на пути.Инея белые тернииТщились венок ей сплести.

День был морозный и ветреный,Плакал ребенок навзрыд,В этой метелице мертвеннойСтарою свиткой укрыт.

Молвил я: “Бедная, бедная!Что же, прийми мой пятак”.Даль расступилась бесследная,Канула нищая в мрак.

Гнется дорога горбатая.В мире подветренном дрожь.Что же ты, Тула богатая,Зря самовары куешь?

Что же ты, Русь нерадивая,Вьюгам бросаешь детей?Ласка твоя прозорливаяСгинула где без вестей?

Или сама ты заброшенаВ тьму, маету, нищету?Горе, незвано, непрошено,Треплет твою красоту?

Ну-ка, вздохни по-старинному,Злую помеху свали,Чтобы опять по-былинномуСилы твои расцвели!

В начале века профиль странный(Истончен он и горделив)Возник у Лиры. Звук желанныйРаздался, остро воплотив

Обиды, горечь и смятеньеСердец, видавших острие,Где в неизбежном столкновеньеДва века бились за свое.

Я дал ей меду и над медомШепнул, чтоб слаще жизнь была,Чтоб над растерзанным народомПомеркнуло созвездье зла.

Она рукой темно-янтарнойКоснулася моей руки,Блеснув зарницей благодарнойИз глаз, исполненных тоски,

И тихо села на пороге,Блаженством сна озарена.А в голубой пыли дорогиВсё шли такие ж, как она.

Налегла и дышать не даетЭта злобная, темная ночь.Мне ее ни с земли, ни с высотНе согнать, не стащить, не сволочь.

Есть для глаз пара медных грошей,[85]Лихо пляшет по телу озноб.Мчится в крыльях летучих мышейМимо окон измерзнувший гроб.

Золотой чешуею звеняИ шипя издыхающим ртом,Гаснет в мокрой печи головня,Холод барином входит в мой дом.

Не стянуть отсыревших сапогИ пальтишком костей не согреть.Но весны нарастающий рогМне трубит, что нельзя умереть.

Николаю Гумилеву