Ведьма княгини - Симона Вилар

От этих мыслей голова кругом шла. Свенельд провел устало по лицу ладонью, стал смотреть с заборолов, как на соседней горе Детинке носились кругом вскачь всадники, показывали свое умение. Это свободное пространство на Детинке было как раз недалеко от гостевого хазарского подворья, чтобы воинственные и грозные соседи Руси могли видеть, каковы наездники-удальцы на Руси имеются. А ведь и впрямь удальцы. Вон как ладно у них получалось. С городни Свенельд видел, как лихо несутся конники на горячих скакунах по кругу, как на всем скаку рубят выстроенные по центру колья, как свешиваются с седел, поднимают брошенные шапки, как на полном скаку проныривают под лошадиным брюхом и тут же с ходу метают сулицы[51] в соломенного истукана в стороне. А еще поговаривают, что русы уступают степнякам в умении сражаться верхом! Вот пусть хазарские торговцы и посмотрят на таких вот неумелых!

Некогда Свенельд сам воевал в степях, знал, что именно там русские витязи перенимают у печенегов умение и от стрелы уворачиваться, и откидываться в стременах за лошадиный круп, уходя от рубящего сабельного удара. Ну а этих удальцов привел не кто иной, как молодой черниговский воевода Претич. У парня едва первая борода пробивается, а уже прославился в степных дозорах, охраняя порубежье со Степью. И прислал его князь Тудор Черниговский. Вроде как для помощи прислал, но ведь заодно и показать так хотел, какие славные витязи под его рукой ходят, что он сила, и если что… то и его можно выкрикнуть князем Руси, если вече соберется. А то вон и Гиля Смоленский захочет свою власть проявить, если не отстанет открыто от Руси, став самостоятельным правителем. А там и родич Игоря Володислав скажет, чтобы новгородцы кричали его на княжение. Новгородцы же хитры, с них станется требовать княжью шапку для слабосильного сына Игоря Глеба, какой в их руках послушен и покорен будет. Да что там говорить: вон в самом Киеве бояре захотят кого-то своего на стол киевский посадить, потеснив Ольгу и маленького Святослава. Этим власть варягов уж страсть как приелась. Все норовят припомнить, что они по роду древнее и нарочитее будут, чем пришлый род Рюрика. А на самого Свенельда смотрят так злорадно, как будто уже решили для себя его участь. Ну, это мы еще поглядим, кто кого! Вот переговорит он с княгиней и…

Тут Свенельд вдруг понял, что не знает ответа Ольги. Это ранее она его возвеличивала и приближала, ныне же сторонится, едва взглянет, едва слово скажет. Теперь она все больше с варягами Игоря толкует. Вон у нее какие ярлы из отряда Игоря остались – и Лейв, и Грим, и Хакон. Ольга их возвысила, их и Асмунда, который с этими варягами дружен и почитай что свой среди них, хотя по матери и славянин смоленский. А вот верного Свенельда княгиня сторонится… Свенельду стало грустно. Эх, Ольга!.. А он ведь ей даже про то поведал, что его Малфрида – чародейка, когда княгиня была напугана вестями о колдовской силе древлян. Успокаивал: дескать, что все их колдовство лесное, когда тут, в Киеве, сама прославленная чародейка Малфрида обитает. Он думал так княгиню успокоить, а она, как услышала о Малфриде, вмиг поменялась в лице. Он сперва думал, что ревность былая в ней пробудилась, ведь знал, как Ольга ревновала Игоря к чародейке. И лишь потом узнал, что Ольга той же ночью сама помчалась в Дорогожичи, с Малфридой о чем-то долго толковала. А о чем они говорили – никому не ведомо. Ольга молчит о том, да и Малфрида куда-то пропала, не выспросишь у нее. Свенельду даже намекнули, что его боярыня просто испугалась гнева мужа, после того как мамку его с лестницы спихнула. Свенельд не хотел об этом думать. Хотя и знал, что не на простой древлянке женился, сам некогда видел, какой она может быть… когда нечто темное и злое брало в ней верх.

Позади на забороле послышались неторопливые шаги. Свенельд не спешил поворачиваться, угадал уже по этой неровной поступи, что это приближается кормилец княжича Асмунд. Некогда этот муж был славным воеводой, ходил под рукой Игоря. Ну да в последнее время прихварывать заметно начал и все больше делами тут, в Киеве, заведовал. А ведь мог Асмунд с помощью живой и мертвой воды вернуть себе прежнюю силу и от хворей избавиться. Тот же Свенельд не пожалел бы для него заветной склянки. Ведь у Асмунда богатств хватило бы и золотом за новую жизнь расплатиться. Но не желал он того. И Свенельд догадался, что старый воевода подался в христианство. Да и не забылось еще, как тот сокрушался, когда днепровским половодьем церквушку христиан на Подоле разрушило. А эти почитающие чужого Христа люди странные, их и живой водой не приманишь, все о душе своей пекутся. Мол, пить чародейскую воду – это губить душу. А для христиан душа важнее даже жизни. Странный народ, упрямый.

– У тебя дело ко мне, Асмунд? – медленно повернулся к кормильцу варяг.

Асмунд стоял рядом, кутаясь в серую накидку с красивой меховой опушкой. И голова у него была серая, русые гладкие волосы сединой присыпаны, как и длинные вислые усы. Лицо худое с вечным налетом щетины, будто ему, одному из нарочитых мужей, и побриться лишний раз недосуг.

– Послушай, Свенельд, – глядя куда-то в сторону, начал Асмунд, – тут боярыня твоя объявилась.

– Где? – встрепенулся Свенельд.

– У входа в детинец[52] стоит. Воротники[53] ее внутрь не пустили, приняли за бродяжку. Она и впрямь как бродяжка смотрится: грязная, растрепанная, одетая в лохмотья, как будто с чучела огородного какую-то дерюгу стащила. Но я ее увидел из окна и поспешил тебе сообщить, пока дворня всякого болтать не стала.

Свенельд так и кинулся, пронесся по заборолу, только полы его шитой золотом накидки заполоскались. Сбежал вниз, почти расталкивая собравшийся во дворе детинца люд, поспешил к воротам. Так и есть, она, Малфутка… или все же ведьма Малфрида? Что-то в ней было иное, на милую улыбчивую Малфутку сейчас и не похожа. Затравленно озирается, сама хмурая, волосы взъерошены, лицо грязное, к тому же и впрямь в рубище вырядилась, как бродяжка.

Свенельд еще не протолкался к ней сквозь толпу во дворе, как у ворот подле Малфриды оказался верхом молодой черниговский воевода Претич. Он как раз въезжал в арку срубных ворот, когда вдруг резво соскочил с седла и к ней:

– Малфрида? Ты?

И этот в ней только ведьму видит. Откуда знает? И не опасается, не смущается ее странным видом, а просто просиял, за руки стал хватать.

– Али ты не признала меня, Малфрида? Али забыла, как мы с тобой воевали с печенегами в крепости Малодубовец?[54]

Она какое-то время смотрела на него. Ишь, выглядит как нищенка, а взгляд, осанка, манера держаться чисто княжеские.

Свенельд наконец приблизился, быстро скинул с плеч свою сверкающую накидку, закутал жену, стремясь скрыть ее непотребный вид. Она как и не заметила, все больше на Претича глядела, хмурила темные брови, как будто силилась что-то припомнить.

– Не лезь, Претич, – отстранил его Свенельд. – Это жена моя.

– Жена? – удивился черниговец.

Н-да, в таком виде ее и супружницей признать неудобно. Свенельд постарался поскорее увести ее прочь от любопытных взоров, но она вдруг остановилась, увернулась из-под обнимавшей ее руки Свенельда, и к Претичу:

– Претич! Ты? Ну и витязем же ты стал, соколенок!

Похоже, и впрямь признала да обрадовалась. Вон как улыбается. Свенельду стало не по себе. И с кем только не якшалась его Малфутка… Уж лучше бы ей и оставалась – тихой да ласковой. А то – Малфрида. И что он теперь с ней делать будет, с отродьем чародейским?

Претич весело подбоченился:

– Что, хорош? Я больше не тот мальчишка, которому ты голову морочила. – И добавил уже серьезнее: – А я-то как часто вспоминал тебя, Малфрида, все разыскать силился.

И едва обниматься к ней не полез, пришлось Свенельду вмешаться, почти оттолкнуть излишне рьяного черниговца.

Сверху, с заборолов, на них глядел Асмунд, со стороны хмыкали в бороды киевские нарочитые бояре Свирька и Прастен, иные кмети оборачивались, бабы дворовые перешептывались и посмеивались. Свенельд услышал, как варяжский ярл Грим сказал кому-то: он-де давно понял, что боярыня Свенельда и есть та самая чародейка, с которой их князь любился.

У Свенельда горело от стыда лицо, пока уводил жену, ощущал спиной множество взглядов. Они свернули за ближайшие постройки, обогнули частокол капища, пошли по широкой улице верхней Горы. Малфрида шла рядом вроде как послушно, но черных глаз не сводила, рассматривала пытливо, словно что-то силясь прочесть у него на лице. Не отвела взора, и когда они вошли в его городское жилище, когда Свенельд затворял за ними дверь в истобке[55], взмахом руки выгнав сидевших там челядинок.

– Чего пялишься? – неожиданно грубо спросил, когда они остались одни.

– Да вот спросить хочу…