Дело о рубинах царицы Савской - Катерина Врублевская

— Переведите, пожалуйста, — попросил Головнин.

— Тут написано: "Бойтесь Асу — он раздавит вас, если вы сами его не победите. Не дайте реликвии погибнуть под пятой, как погибла мать в Учиали. Идите на север в Танин и убейте зверя! Да поможет вам святой Георгий! Да прозреют глаза херувимов!"

— И все?

— Да. Больше тут ничего нет.

— Тогда ничего не понятно, — Головнин набил трубку табаком и закурил. — Насколько я понимаю, в церковно-славянском, приведен отрывок из Ветхого Завета о том, что некий Аса разбил наголову эфиоплян и выгнал их со своей земли. Но причем тут нынешнее время?

— «Аса» на языке геэз это "сапог", — тихо ответил Аниба Лабраг.

И тут меня осенило:

— Сапог — это Италия! "Бойтесь Асу" — это бойтесь итальянцев. "погибнуть под пятой" — это под "пятой сапога". Верно?

— Именно так, госпожа, — старый монах отвесил в мою сторону почтительный поклон.

— Что это — Танин? — спросил Нестеров.

— Вероятно, озеро Тана. Оно на севере от нас.

— А чья мать погибла в Учиали? О чем идет речь?

— О вероломстве итальянцев. А мать — это наша Абиссиния.

— Прошу вас, расскажите подробнее.

— Во всем виновата хитрая лиса Антонелли, граф и дипломат. Это он проник в тайну коронации и понял, что Менелик узурпировал власть. Тогда он просто предложил ему покровительство Италии в обмен на территории провинций Асмара, Керен и часть области Тигре. Менелик согласился и установил границу по рекам Маребу и Белезе. Таким образом, итальянцы с помощью политических махинаций создали себе протекторат над значительной частью нашей страны.

— Почему Менелик на это пошел? — спросил Нестеров.

— А что еще ему оставалось делать? Ведь если бы он не согласился, началась бы война, а ему война была невыгодна — его войска стояли безоружными. Но не это было самым неприятное в той истории.

— Что может быть хуже потери земли? — поинтересовался Аршинов.

— Потеря свободы и независимости. Ведь наша страна никогда не была захвачена. От нас не вывозили рабов, нас не заставляли говорить на чужих языках, над нами не властвовали белые люди. Вся Африка страдала, а нас спасало православие, Господь и дева Мирьям. Но до поры до времени, пока мы не прогневали Господа, и он закрыл глаза на Учиалийский договор.

— Какой договор? — воскликнули одновременно Нестеров и Головнин.

— По Учиалийскому договору, нам были предоставлены некоторые торговые права, но итальянцы распространили на нас свой политический протекторат. И, как впоследствии стало известно, итальянцы совершили политический подлог; договор был написан на двух языках: на амхарском и на итальянском. Причем на амхарском было написано, что негус имеет право входить в сношения с европейскими державами через короля итальянского Гумберта, а король обязан быть их ходатаем перед Европой. А вот в на итальянском было переведено так, что негус обязан сноситься с европейскими государствами только через короля Гумберта или его представителя. Это же совсем разный смысл!

— Что, прямо так и подлог? — недоверчиво спросила я. — Неужели просвещенная нация пошла на это?

— Я наизусть помню этот договор, так как присутствовал при подписании его вместе с другими настоятелями монастырей. В статье 17-й на амхарском сказано: "Его Величество император Эфиопии может пользоваться услугами правительства Его Величества короля Италии для переговоров по всем делам, которые у него могут быть с другими державами или правительствами". А в итальянском тексте вместо «может» — «согласен». А что такое согласен? Это должен. Поэтому итальянцы, ничтоже сумняшеся, объявили нашу страну своим протекторатом.

— И что теперь будет?

Аниба Лабраг махнул кисточкой из конского волоса.

— Война.

— Как война?! — закричали мы одновременно.

— Она уже идет на севере. Мы гордый народ и нас нельзя обижать. Сбылось пророчество: если рубины не вернутся на свое место — падет династия! Не зря же они исчезли именно тогда, когда воцарился Менелик.

— Но нам надо именно на север! — разволновался Аршинов.

— У вас есть ружья? — спросил монах.

— Всего два. И пистолеты.

— Каждый из вас получит по ружью. А ваших женщин мы переправим в спокойное место.

— Никуда я не поеду! — заявила я и, схватив со стола пергамент, отвернулась и надежно спрятала его в потайной карман панталон. — Я не хочу расставаться с моими друзьями. И если там война, что ж, тем хуже для войны.

— А ты, Агриппина? — спросил девушку Аршинов.

Та перекрестилась и отважно сказала:

— Куда все, туда и я.

— А ты, Малькамо? Ведь ты можешь остаться здесь, у своего наставника. Разве ты не хочешь, чтобы тебя защищали крепкие стены монастыря?

— Ни за что! Я с вами! Я сам хочу найти рубины и водрузить на себя священный венец праматери нашей, царицы Савской.

Малькамо воодушевился, глаза его горели.

И вновь Аршинов спросил:

— И теперь, господа, я снова вернусь к своему предложению, так как независящие от нас обстоятельства только ухудшили его: кто согласен ехать со мной на север, к озеру Тана, чтобы найти рубины царицы Савской? В них спасение нашей колонии.

Единодушное «согласен» было ответом бравому казаку, радетелю "Новой Одессы".

Мы с Агриппиной покинули мужчин, еще обсуждавших предстоящую итальянскую кампанию, и пошли укладываться на боковую.

В келье прямо из стены выходили каменные уступы, на которые было наброшено какое-то стеганое лоскутное тряпье. Мы достали вещи и принялись раскладываться.

— Ах, барыня, — сказала вдруг молчавшая до сих пор Агриппина, — моченьки нет. Зачем я пошла с вами? Страсть, как боюсь! Что же теперь будет? Война ведь!

— Ну, что ты так переживаешь? Ведь ты можешь отказаться и вернуться обратно, в поселение.

— Нет! — вскрикнула она испуганно. — Не хочу!

— Почему? — спросила я, и тут меня пронзила догадка. — Агриппина, ты влюблена! В кого? В Прохора или Григория?

Девушка опустила голову:

— В Георгия…

— Что ж, тоже неплохо. А он что?

— Молчит. Гордый он. А я, не думайте что, девушка честная и себя блюду.

— Не поняла, так ты ему нравишься или нет?

— Не знаю, — вздохнула она. — Да если бы и нравилась, все равно не выйдет ничего. Братец не допустит. Он за меня ответственный. И еще…

— Что?

— Не даст он нам пожениться.

— Почему? Потому что Георгий не русский? Но он же перешел в православную веру.

— Бедный он. А у братца Савелия Христофоровича только деньги на уме. Вот поэтому и не даст. Для него любой жених беден, так и помру в девках! Ведь сватались за меня в Супонево и владелец извоза, и печник, а ему все мало было. Сирота я, только братец с женой мне родственники. Я так молилась, так молилась, что даже в монастырь уйти хотела.

— Как в монастырь? Неужели тебе свет не мил?

— Будет он мил с таким братцем! А монастырь у нас хороший, старинный… Мужской, правда, но, неподалеку и женский есть. Наш на Свиньиной речке стоит, что в Десну впадает. Ах, барыня, какая же у нас красота! Не то, что здесь — песок да камни: низкий заливной луг, куда мы коров выгоняли, купы верб. А уж дубы могучие — трое не обхватят!

— Да, красиво… — задумалась я. Как все же я далека от милого N-ска, своего отца, Александровского парка и кондитерской с трюфелями и монпансье. И почему это мне в голову лезут всякие глупости?

— У нас много чего интересного есть, — голос Агриппины вывел меня из задумчивости. — Домик Петра Великого есть. И там все сохранено в целости и сохранности, как при царе. Я знаю, потому что братец туда на работы нанимался, а я ему еду носила. И портрет эфиопа на стенке видела.

— Какого эфиопа?

— Не знаю. Мальчик такой, на нашего Али похож. В красной шапочке. С него-то все и началось.

— Расскажи, все равно не спится.

— Братец мой, Савелий Христофорович, только женился. Жена его, Мария, из богатой купеческой семьи была. И когда пришла к нам жить, то поначалу нос морщила, мол, у маменьки с папенькой с золотого блюда едала, да на пуховой перине почивала. Да вранье это все. Хоть и богатая семья была, да дюжина детей, из которых одиннадцать девок. И как всех замуж отдать? Рады были, что избавились.

Денег в семье не хватало. Савелий работал, как двужильный, я по дому матери помогала, а Мария ничего не делала — только семечки лузгала. Она из младших дочек, предпоследняя, так ничему не обученная, сестры все за нее работали. Родители наши даже советовали братцу поучить жену, но он любил ее, отказывался выпороть.

Было у нас шесть лет назад великое празднество. Нашему Новопечерскому монастырю исполнялось шестьсот лет. Ах, как было благолепно! Сам архиепископ служил. А уж богомольцев — видимо-невидимо: и из самого Брянска пришли, из Бежиц и Мальцева.

Сначала, как полагалось, совершили малую вечерню, а потом начался благовест к всенощному бдению. А уж когда вышел владыка Симеон, да настоятель обители Авраамий, так такое блаженство меня охватило. Стою и плачу от умиления. Пою вместе со всеми: "Пресвятая Богородице, спаси нас!" Ну и, конечно, крестный ход с хоругвями, запрестольными иконами и свечами. Ничего краше не видывала.