Преступник - Станислав Родионов

21

Бабье лето в середине октября?

Низкое солнце, чуть прикрытое закатной пеленой, ударило во все стекла. От этой ли смуглой пелены, от коричневых ли стволов редких сосен, но солнечный свет все удивительно изменил: руль, сиденья, обивка и любая кнопочка оказались сделанными из сосновой коры. Странная умиротворенность и теплота легли на все. И скрипичная музыка, звучащая в машине, извлекалась, видимо, из мягких коричневых струн. Петельников глянул в зеркало — там сидел бронзовый индеец. Даже темные волосы стали красными, как у Леденцова. Этот дивный цвет — расплав сосновой коры с золотом? — держался всю дорогу. Лишь у зеленой калитки он потускнел из-за близкого леса, заслонившего солнце.

Одетый по-дорожному в джинсы, кеды и линялую хлопчатобумажную рубашку, им самим стиранную и доведенную до линялости, Петельников ступил на твердую землю и вдохнул сосновую осень. Было тепло, как и в машине. Лишь приличия побудили его надеть кожаную куртку, тоже для дороги, жухлую.

Он открыл калитку и пошел к дому.

— Ку-ку, молодой человек!

Петельников осмотрелся, никого не видя. Лестница у яблони подсказала глянуть вверх: на сучьях сидел человек, добирая неопавшую антоновку.

— Ку-ку, Андрей Андреевич!

Воскресенский спустился.

— Вы, конечно, из милиции.

— Как догадались?

— Походите на того красноголового юношу.

— Андрей Андреевич, я симпатичнее.

— Не внешностью походите, а сутью.

— И в чем она? — заинтересовался Петельников.

— Вы непременно веселы, сильно любопытны и, по-моему, всегда хотите есть.

— Андрей Андреевич, а может, человек и должен быть весел, голоден и любопытен?

Воскресенский рукой указал путь. Они вошли в дом, в ту громадную комнату, знакомую капитану по леденцовскому описанию. Как только он сел в кресло у потухшего камина, подкатился столик с яблоками, сливами и крыжовником.

— Отведайте моих плодов.

Капитан отведал, поскольку был весел, голоден и любопытен. Яблоки полосатенькие, с привкусом ананаса и старого вина. Темно-фиолетовые сливы, от сока лопнувшие вдоль и походившие на громадных жуков, готовых расправить крылья и взлететь. Крыжовник трех сортов: зеленый, в прожилках; желтый, янтарный; и красноватый, как потухающие круглые угольки.

— Андрей Андреевич, я по делу…

— К вашим услугам.

— Загадаю вам загадку…

— Криминальную?

— Нет, педагогическую.

— Моя специальность. Но сперва возожжем огонь.

Он засуетился у камина. Припасенные березовые полешки легли скалистой пирамидкой. От подложенной бересты огонь занялся сразу. Но еще до тепла пахнуло дымком — деревянным, березовым, позабытым в городе. Петельников устроился поудобнее, разглядывая хозяина. Странный профессор: на даче всегда один, ходит в потрепанной одежонке, лазает по деревьям, калитки не запирает, документов не проверяет…

— Слушаю вас…

— Андрей Андреевич, ученик восьмого класса с подбором ключей проникает в чужие квартиры. Осматривает шкафы, столы, холодильники, кастрюли… но ничего не берет. Даже деньги. Зачем, спрашивается, ходит?

— Психическое состояние?

— Норма.

— Из какой семьи?

— Из вполне благополучной.

— А что в школе?

— Учится средне, без интереса, любит спорить с преподавателями.

— Маловато информации.

— Могу добавить мелочи. В одной квартире взял камешек, в другой съел полбанки варенья, а третью осматривать передумал…

Профессор пошевелил огонь, от которого уже шло благостное тепло, приправленное все тем же дымком. Ни съеденное варенье, ни камешек профессора не заинтересовали.

— Где не стал смотреть… Что за квартира?

— Ну, бедненькая, я бы даже сказал — какая-то убогая.

Воскресенский положил ногу на ногу, отчего капитан лучше разглядел его белесые брюки, бывшие когда-то модно полосатыми; заодно рассмотрел и рубашку, бывшую когда-то в клеточку; и куртку рассмотрел, уже неизвестно, какой бывшую когда-то… Петельников знавал садовода, который вечером надевал пиджак на чучело, а утром на себя.

— А хотите, я расскажу о семье этого подростка? — заговорил Воскресенский. — Отец — хороший работник, не пьет, может быть, даже и не курит, мастерит, имеет автомашину или садовый участок. Мать — рачительная хозяйка, аккуратистка, в доме чистота, обед всегда есть, белье всегда глажено… Днем они работают, в выходные мастерят и занимаются уборкой, а по вечерам смотрят телевизор. Угадал?

— На девяносто девять процентов, Андрей Андреевич.

— И эту семью вы зовете благополучной?

— Не пьют, работают…

— Благополучие семьи не в зарплате и в должностях, не в гарнитурах и личных автомашинах, не в престижной одежде… И даже не в труде. Благополучие семьи заключается в нравственном климате.

Петельников знал, что сложнее человека ничего во Вселенной нет — о каждой личности хоть тома пиши. И все-таки в любом была та сердцевинка, которая отодвигала все остальное, как менее существенное. Эту сердцевинку Петельников старался высмотреть и для себя обозначить, тогда человек открывался сутью. Ясные, молодые глаза… Открытый лоб, открытое лицо, открытый взгляд… Открытый человек. И наверняка сам стирает.

— Как вас звать? — спросил вдруг профессор.

— Оперуполномоченный.

— Ага, а по отчеству?

— Вадим Александрович.

— Хотите, дам отменную тему для диссертации, Вадим Александрович? «Мещанство как причина преступности». Или лучше так: «Бездуховность как причина преступности». Устраивает?

— Причина в одной лишь бездуховности?

— А разве мало? От бездуховности — скука, апатия, усыхание природного интереса ко всему на свете… Работают плохо — скучно. Семьи разваливаются — скучно. Пьют — скучно. Все от бездуховности, все!

Профессор вскочил и забегал по своей просторной комнате с такой силой, что огонь в камине заколебался. Капитан легко представил его на кафедре — машущего руками, громкого, рубящего воздух мыслями, как лозунгами. И у него непременно скособочен галстук, не застегнута пуговица или разные носки, потому что на даче привык он к необременительной одежде.

— Когда ребенку долбят, что еда у него есть, одежда есть, крыша над головой и телевизор есть и какого рожна еще надо, то к чему, по-вашему, склоняют подростка?

— А к чему, Андрей Андреевич?

— К животной жизни! К бездуховности! Мол, ешь, пей и будь доволен. Это молодого-то человека, который хочет мир перевернуть?

Воскресенский с таким махом бросил в огонь новые поленья, что обрадованные искры павлиньим хвостом брызнули на фрукты. Он взял щипцы, всамделишние каминные щипцы, и поправил головешки.

— И ваш школьник, Вадим Александрович, ходил по квартирам с единственной целью: узнать, интересно ли живут другие люди или так же нудно, как его родители… Слава богу, что избежал воровского искуса.

— Где-то он сейчас? — задумчиво спросил у огня Петельников и посмотрел в глаза профессора открыто, без своего гипнозного нажима, потому что лицо хозяина дачи тоже было открытым.

Воскресенский сел в свое кресло, разглядывая свежий огонь, плясавший на свежих поленьях.

— Я говорил вашему молодому коллеге про гнома…

— Говорили.

— Так этот гном поселился в моем сарайчике, в сене.

— И вы его видели?

— Нет.

— Тогда откуда знаете?

— Экспериментальным путем. Кладу булку с колбасой, ставлю кефир. И все съедается.

— Вас это… не страшит?

— Ничуть, он же бутылку возвращает.

Петельников встал. И хотя руки не озябли, он протянул их к огню, как это делали герои старинных романов. Тепло успокоило нервную суету ладоней.

— Андрей Андреевич, я взгляну на гнома?

— Пожалуйста. Между прочим, как вы относитесь к шашлыкам по-кавказски?

— Меня ли, веселого, любопытного и голодного, об этих шашлыках спрашивать…

— Тогда я зажарю. Сколько штук?

— Нас двое да гном.

22

Петельников шел садом, по рукотворной лесной тропинке, под яблонями, мимо бассейна с утками…

Человеку пристало быть веселым, голодным и любопытным. В этих, родившихся в разговоре с профессором и вроде бы шутливых, словах капитан увидел далекий смысл. Быть постоянно веселым, потому что жизнь единственна, неповторима и коротка; быть голодным, чтобы не обрасти жиром и никчемушным добром; быть любопытным, поэтому работать до устали, ибо любопытство проще всего удовлетворяется трудом. И Петельников подумал про свою работу… Его оперативные мытарства — кроме поисков и схваток за справедливость, кроме всего прочего — утоляют жажду любознательности, сокрытую в наших генах. Выходит, что хороший оперативник — это, прежде всего, любознательный человек? К тому ж веселый и голодный. И не беда ли таких подростков, как Вязьметинов, в том, что они не веселы, поскольку еще не чувствуют прелести жизни; не голодны, перекормленные родителями; и не любопытны от беструдной жизни? Впрочем, Саша пострадал из-за неутоленного интереса…