Кошка - Сидони-Габриель Колетт

– Запри дверь, – распорядился Ален. – Надо прежде посмотреть, всё ли у неё цело. Идём, посветишь мне.

Он держал на руках живую Саху. Ален прошёл прямиком в комнату, сдвинул в сторону безделушки на «невидимом» туалетном столике и осторожно поставил кошку на стеклянную плиту. Она держалась на ногах уверенно и прямо, но обводила комнату взглядом своих глубоко посаженных глаз, как будто попала в чужое жилище.

– Саха! – вполголоса окликнул её Ален. – Будет просто чудо, если она ничего себе не повредила… Саха!

Кошка взглянула на него, точно желая успокоить друга, и прижалась щекой к его руке.

– Пройдись, Саха!.. Ходит! Просто невероятно, пролететь шесть этажей! Удар смягчил навес над балконом третьего этажа… Её отшвырнуло на газончик напротив привратницкой. Вахтер видел, как она свалилась. Я, говорит, подумал, что зонтик упал… Что это у неё белое на ухе?.. Нет, ничего, просто испачкалась о стену. Ну-ка, послушаем сердце…

Он уложил кошку на бок и прижал ухо к часто дышащей грудке, прислушиваясь к беспорядочным ударам живой машинки. Белокурые волосы Алена упали ему на лицо, глаза закрылись – казалось, он уснул, припав головой к боку Сахи. Вот он словно проснулся, вздохнул и устремил взгляд на Камиллу, молча глядевшую на них:

– Вообрази, она в полном порядке! Во всяком случае, я ничего не обнаружил, не считая страшного сердцебиения, но у кошек это явление обычное. Как же это случилось? Я спрашиваю тебя, бедная моя малышка, только откуда тебе знать? Она свалилась с этой стороны, – проговорил он, взглянув на распахнутую балконную дверь. – Ну-ка, Саха, спрыгни на пол! Можешь?

После некоторого колебания она соскочила, но сразу легла на ковёр. Она часто дышала и озиралась с тем же нерешительным видом.

– Может быть, позвонить Шерону?.. Хотя гляди: умывается! Она не стала бы умываться, если бы у неё были какие-нибудь внутренние повреждения… Уф!

Ален потянулся, швырнул пиджак на кровать, подошёл к Камилле.

– Сколько волнений!.. Как же ты хороша в белом… Поцелуй меня, моя муха в молоке!

Она прильнула к нему, покорная рукам, вспомнившим наконец о ней, и вдруг судорожно разрыдалась.

– Как? Ты плачешь?

Сам взволнованный, он уткнулся лбом в чёрные мягкие волосы.

– Я… Я и не знал, представь себе, что у тебя доброе сердце…

Она нашла в себе силы не рвануться из его объятий. Впрочем, Ален тотчас вернулся к Сахе и хотел вывести её на террасу, где было не так душно. Однако кошка заупрямилась, дальше порога не пошла и легла там, глядя в сумерки, голубые, как её мех. Временами она вздрагивала и настороженно глядела в глубь треугольной комнаты.

– Это у неё от потрясения, – пояснил Ален. – Надо бы устроить её на вольном воздухе…

– Оставь её, – слабым голосом попросила Камилла. – Раз ей не хочется.

– Её желания равносильны приказам, сегодня в особенности! Что-нибудь съестное ещё осталось? Хотя в такую поздноту… Половина десятого!

Мамаша Бюк выкатила столик на террасу, и они сели ужинать, обозревая восточную часть Парижа, наиболее обильную огнями. Ален много говорил, пил воду, подкрашенную красным вином, корил Саху за неуклюжесть, за неосторожность, за «кошачьи огрехи»…

– «Кошачьи огрехи» – это своего рода спортивные ошибки, связанные с определённым уровнем цивилизации и одомашнивания… Они не имеют ничего общего с неловкостью, с почти нарочитой порывистостью движений…

Но Камилла уже не спрашивала: «Откуда ты знаешь?»

После ужина он взял кошку на руки и унёс её в комнату, где она согласилась выпить молоко, от которого ранее отказалась. Лакая, она дрожала всем телом, как бывает у кошек, когда им наливают слишком холодного питья.

– Нервное потрясение, – повторил Ален. – Я всё-таки попрошу Шерона зайти завтра утром и посмотреть её… Ох, совсем из головы вон! – вдруг весело вскричал он. – Звони консьержке! Забыл забрать у неё рулон эскизов, который оставил там наш меблировщик, этот чёртов Массар.

Камилла пошла звонить, а усталый, разморённый Ален повалился во вращающееся кресло и закрыл глаза.

– Алло? – слышался голос Камиллы. – Да… Наверное, это самое и есть… Такой большой рулон… Благодарю.

Ален смеялся, не открывая глаз.

Она вернулась и смотрела, как он смеётся.

– Что за голосишко? Откуда у тебя этот новый голосок? «Такой большой рулон… Благодарю…», – пропищал Ален, передразнивая её. – Таким голосочком ты пользуешься, только когда говоришь с консьержкой? Поди сюда, тут и двоих маловато будет, чтобы переварить последние творения Массара.

Он раскатал на столе чёрного дерева большой лист ватмана. В ту же секунду Саха, которую любая бумага притягивала, как магнит, вскочила на акварельные эскизы.

– Как это любезно с её стороны! – умилился Ален. – Она даёт мне понять, что у неё ничего не болит. О, моя избегшая гибели!.. Нет ли у неё шишки на голове? Шишки нет. Всё-таки пощупай, Камилла!

Несчастная маленькая убийца сделала попытку разрушить стену отчуждения, воздвигшуюся вокруг неё, послушно протянула руку и осторожно, с робкой ненавистью, коснулась головы Сахи…

Раздался дикий вопль, кошку подкинуло, точно с ней приключился приступ падучей. Камилла вскрикнула, точно от ожога. Стоя посреди листа с набросками, вздыбив шерсть на загривке, разинув сухую алую пасть, усаженную зубами, кошка бросала молодой женщине неистовое обвинение.

Ален встал с места, готовый защищать их друг от друга.

– Осторожно! Она… Может быть, на неё нашло помрачение? Саха!..

Саха бросила на него исступлённый, но осмысленный взгляд, отметающий сомнения в здравости её ума.

– Что случилось? До какого места ты дотронулась?

– Я до неё не дотрагивалась… Она говорила тихо и отчуждённо.

– В чём же дело? – удивился Ален. – Не понимаю… Протяни ещё раз руку.

– Ну нет! – воспротивилась Камилла. – Л вдруг она взбесилась?

Ален тем не менее отважился погладить Саху. Вздыбленная шерсть на хребте кошки опустилась, она податливо изогнула спинку под его ладонью, но горящие глаза были по-прежнему обращены на Камиллу.

– Что всё это значит? – медленно повторил Ален. – Гляди, у неё ссадина на носу, я и не заметил. Засохшая кровь. Саха! Саха! Будь умницей! – принялся он увещевать кошку, видя, что ярость всё жарче разгорается в жёлтых глазах.

Глядя на раздувшиеся щёки, ощетинившиеся, точно отвердевшие усы готовой к прыжку хищницы, можно было подумать, что разъярённая кошка смеётся. Боевой задор раздвинул лиловые уголки пасти, напряг мускулистый подвижный подбородок – нечто общепонятное, некое забытое людьми слово силилось обозначиться на кошачьей мордочке…

– А это что? – спросил вдруг Ален.