Не всё - Сати Спивакова

Хотя о светской жизни в советские годы речи быть не могло, по сути своей Валентина была именно светской женщиной. Происходила она из бояр-ского рода Сомовых, с детства свободно говорила по-французски, по-немецки. Родственники ее жили и живут во Франции. Она так много придумывала о своей юности, что ее образ был окружен мифами. В паспорте стоял год рождения 1905-й, но мне она рассказывала:

- Ты же понимаешь, ребенок, что меня специально папа состарил, чтобы меня не забрали в лицей.

Многие считали, что лет ей гораздо больше. Но по мне даже 1905 года было вполне достаточно. Когда Валентина родилась - никому точно не известно, умерла в 1999 году. Факты ее биографии путаются: в рассказах ее присутствовали и Железноводск, и Баку, и Ленинград, и Париж. После ее смерти в бумагах была найдена фотография малышки с надписью: "Вале - 1 годик. 1899 годик". А на Серафимовском кладбище обнаружили удивительную деталь: рядом с памятником мужа - плита, на которой выбито: "Валентина Голод. Родилась в 1916 году, умерла -". Плиту Валя заготовила заранее. Валюша вообще обожала мистификации, густо опутывая ими всю свою биографию.

Володя знал ее задолго до нашего знакомства и, приезжая в Питер, часто к ней заходил. В частности, всегда советовался с ней, прежде чем купить какую-нибудь антикварную вещь. Особенно хорошо она разбиралась в бронзе, стекле, меньше - в живописи. Когда мы познакомились с Володей, он пригласил меня на свой концерт в Ленинград, предупредив, что накануне концерта мы пойдем в гости к одной его подруге. "Ты увидишь, какой это дом". Привел меня в дом на углу Некрасова и Восстания, в совершенно разбитый ленинградский двор, где полностью сохранилось ощущение, что бомбежки были вчера. По обваливающейся лестнице поднялись на второй этаж. Дверь открыла женщина. Мне даже не пришло в голову тогда гадать о ее возрасте. Прямая, как струна, высокая, с очень короткой стрижкой (волосы рыжие), на высоких каблуках, в длинном бордовом платье марокканского силуэта. Когда мы вошли в прихожую, она приблизилась ко мне, чтобы рассмотреть. Лукаво взглянула на Володю:

- Боже мой, какой "угод", - она очень смешно картавила. В этой интонации слово "урод" было взято в очень жирные кавычки.

Я совершенно обомлела от убранства гостиной. Павловская мебель красного дерева, коллекция изумительных миниатюр на стене, бесподобная дворцовая люстра рубинового стекла с перьями из жемчужного бисера. Много позже я знала квартиру наизусть и могла сама водить по ней экскурсии. У Вали было две комнаты, коридор, тамбур перед спальней, который она называла "переходик", и кухня. Все сделано ею "от" и "до": цвет стен, обоев, шторы, подбор ткани. Как она умела создавать нечто из ничего - отдельная история. Она стала накрывать на стол: красное богемское стекло, нарядная скатерть, серебряные приборы. Володя сказал:

- Смотри и учись красоте.

Мне был 21 год.

Хозяйка дала мне разложить вилки, и когда они вдвоем с Володей удалились на кухню, я услышала ее заговорщицкий шепот: "Немедленно женись, говорю тебе". Тут я поняла, что меня привезли на смотрины. Я потом шутила, что Володя привел меня на экспертизу, как раньше, прежде чем купить, приносил скульптуру или вазочку, чтобы Валентина сказала - стоит брать или нет. Так это и происходило: ей приносили вещь, она внимательно ее рассматривала и говорила: "Берем".

Мы сразу подружились. Настолько, что в день нашей свадьбы Володина мама, верная себе, не присутствовала на бракосочетании, но Валентина прилетела из Петербурга в юбке выше колена, на очень высоких каблуках, в идеальных капроновых чулках. На свадьбу она привезла мне шесть бокалов рубинового стекла. К сожалению, все уже давно разбились - она сама учила меня, что вещами надо обязательно пользоваться. Тетка-регистраторша в ЗАГСе решила, что одна мама - моя (мы очень похожи), а Валентина - мать Спивакова. Все к ней кинулись с восторгом и криками: "Какой у вас сын! Спасибо вам за вашего сына!" И она согласилась считать нас своими детьми. Мы так и называли ее - нашей петербургской мамой.

Валентина была трижды замужем, часто говорила мне:

- Ребенок, у меня было три мужа и куча любовников.

Еще она говорила, что долгие годы нанизывала мужчин, как бусы на нитку. Произносила это легко, так что звучало не вульгарно! Я никогда не задумывалась, сколько ей было лет, потому что она казалась моложе многих моих подруг - по образу мышления, по взглядам на жизнь. У нас была одна знакомая, юная женщина замужем за пожилым человеком. Она была так внешне старомодна и придерживалась настолько устаревшего стиля, что Валя, старше ее лет на тридцать, безуспешно призывала:

- Ниночка, душечка, да срежьте вы наконец эти букли к чертовой матери.

Незадолго до ее кончины друг Валентины Сергей Осинцев устроил в ее честь бал в Юсуповском дворце. Мы как раз оказались в Питере, но на бал не попали в тот вечер у Володи был концерт. Валюша же сообщила мне по телефону:

- Доча, представляешь, какая чушь! Чтоб устроить побольше шуму, по городу распространили слух, что мне 100 лет и бал - в честь этой даты. Чушь какая! К тому же там будет показ мехов, и я должна пройтись в шубе. Неудобно отказать, но предлагают демонстрировать шиншиллу, а я всю жизнь ненавижу этот мех!

Валентина учила меня, как накрывать стол, как одеваться. У нее были невероятные украшения - все считали, что это драгоценности от Фаберже, а они были сделаны по ее собственным эскизам. Часто к старому бриллиантовому кольцу она подбирала гарнитуры из фианитов или к старинному натуральному сапфиру сапфиры, искусственно выращенные. Все на ней смотрелось будто из Эрмитажа.

Последний муж Валентины Наум Голод был знаменитым художником Театра Ленинского комсомола. Говорят, у него были золотые руки. Она находила остов от люстры, рисовала ему эскиз, а он подбирал детали - и люстра готова. Сама она чем только не занималась: во время блокады снимала кинохронику, работала художником-оформителем витрин в Гостином дворе.

Часто Валюша хитрила. Она была настолько креативна, что отрыв на какой-то барахолке перламутровую коробочку на ножках без крышки, она вначале обтягивала ее изнутри голубым шелком, затем находила в своих запасах (у нее было множество запасов - накладочек, пуговиц, вышивок) накладочку, расчихвостив перламутровый кошелечек, делала из него крышку, которую мастера в Эрмитаже обрамляли бронзой с тем же рисунком, какой был на ножках, из какой-то запонки делала замок. И в итальянскую книгу о ее коллекции эта шкатулка попала как подлинная вещь XVIII века. А создавался раритет при мне. И был не единственным "воссозданным" шедевром. У нее была пара каменных зверушек от Фаберже. Потом она накупала к ним явного новодела. Чтобы подколоть, кто-нибудь спрашивал ее, старинные ли это вещи.

- Какая разница, - отвечала Валентина, - главное, чтобы было красиво.

Она всегда покупала по принципу "нравится - не нравится". Коллекция миниатюр, развешенная по стенам, у нее была самая крупная, совершенно фантастическая. Она была председателем Общества ленинградских коллекционеров.

Я думала: неужели ей не страшно жить в одиночестве? А она перед сном подходила к камину и гладила, целовала мраморного пупса на каминной полке. В этих предметах заключалась ее душа. Она всегда учила меня определять вещи. Например: как узнать, хорошая бронза или плохая? Погладить ладонью: если мягкая, ласковая - хороша, если колется - гадость!

При Валиной любви к старине она открыла немало молодых художников, ходила по мастерским, откапывала таланты, начинала их пропагандировать. Она первой увлеклась стеклянными яйцами, которые делали петербургские мастера. У меня благодаря ей собралась немалая коллекция. Представители аукциона "Сотбис" как-то приехали в Ленин-град и увидели в ее квартире эти яйца всех цветов (а она еще умела все расставить так, что каждая вещь выглядела уникально, коллекционно). Валя открыла прекрасного резчика камей Петра Зальцмана. Сейчас он живет в Лондоне, и у него покупают изделия королева и фирма "Cartier". Тогда он был никому не известен и Валя, взяв его камею "Летний сад", побежала к Б.Б.Пиотровскому в Эрмитаж и убедила, что надо немедленно купить у художника его уникальную работу. Ее слушались. Она была авторитетным нештатным консультантом самых солидных музеев.

Дружба ее была властной и ревностной. Иногда меня это тяготило. Однажды Валентина не на шутку обиделась на меня, узнав, что я собираюсь родить второго ребенка. Как же так, терять свою жизнь ради детей. Для нее детей не существовало - это был здоровый эгоизм. Сама была счастлива, что у нее нет детей! Хотя меня всегда называла дочкой.

У нее на кухне на ярко-красных стенах были развешены картины современных художников - Овчинникова, Белкина. От одной работы Белкина, "Маскарад", я сходила с ума. Увидев написанный им портрет одной своей приятельницы, я стала специально приезжать из Москвы позировать. Помню, как происходили сеансы: Валя не оставляла нас ни на секунду. Как заказчик, она восседала рядом с мольбертом, первой смотрела на холст. Дыма она не выносила, и художнику каждые десять минут приходилось выбегать покурить на лестничную клетку. Она диктовала все: глаз не такой, нос не этот. Портрет получился именно таким, каким должен был быть, поскольку художника все время отвлекали. Мне вообще не везет с портретами. Очень хороший армянский художник рисовал мой портрет, и в ночь перед тем, как он должен был его закончить (оставалось нарисовать только глаза), мой папа получил первый инфаркт. Я так и не пошла больше в мастерскую, мне было страшно: на мольберте стоял портрет, где было все мое - волосы, овал лица, брови, красное платье, а вместо глаз - провалы.