Путь. Автобиография западного йога - Уолтерс Джеймс Дональд Свами Криянанда (Крийананда)

Однако пришло время, когда небольшая кучка начала думать о немыслимом. «Возможен ли, — спрашивали мы себя, — другой, лучший образ жизни?» В короткие паузы, когда наши мучители были вне предела слышимости, наше воображение распалялось. Наконец мы решили восстать.

Мы тщательно разрабатывали наши планы. Однажды, бросив разом свою работу, мы перебили мучителей и убежали. Выскальзывая осторожно из большой комнаты (армии мучителей могли поджидать нас на выходе), мы не встретили ни одного из них. Сама камера пыток, оказалось, занимала только верхний этаж большого здания, в котором на других этажах никого не было. Мы шли, незамеченные, вниз по пролетам лестниц и через первый этаж выбрались на просторную, открытую равнину. Нам, заключенным всю жизнь в камере пыток, открывшийся горизонт показался невообразимо далеким. С великой радостью мы вдыхали свежий воздух. Всматриваясь в открывшуюся даль, мы все выкрикивали одно новое для нас слово: «Свобода!»

Прежде чем навсегда покинуть это здание, мы бросили взгляд на верхний этаж, сцену той единственной жизни, которую вообще когда-либо знали. К нашему удивлению, мы увидели тех же мучителей, которых, как нам казалось, перебили; они, как будто ничего не случилось, расхаживали туда и сюда по своим делам! Пораженные, мы смотрели друг на друга, пытаясь найти объяснение этой ситуации.

Потом меня осенило: «Разве вы не понимаете? — воскликнул я. — Ведь мы одержали победу над собой, а не над мучителями!» С этой мыслью я проснулся.

Я чувствовал, что этот сон имел для меня большое значение. Тюрьма, находящаяся на верхнем этаже здания, символизировала человеческий разум. Мучители представляли наши ментальные недостатки. Пустынность остальной части здания означала для меня то, что, когда человек побеждает своих ментальных палачей, у него не остается непобежденных недругов. Иначе говоря, источником всех человеческих страданий является разум.

Я чувствовал, что этот сон содержал божественное послание мне. Он означал, что для меня пришло время искать возвышенной жизни. Но как мне ее искать? Я ничего не знал о жизни великих святых, которые общались с Богом. Для меня слово «святой» означало лишь человека с непорочными добродетелями, а не личность, переполненную божественной любовью и экстазом. Все, что я знал о религии, касалось обычных церковных богослужений, которые я посещал, не отмеченных вдохновением проповедей священников, которые слышал; то были люди, не заслуживающие доверия, которые искали поддержку своей веры в одобрении других, а не в неподкупном голосе собственной совести.

Хотя я в то время и не понимал этого, мое невежество относительно духовного пути и было моим главным «палачом»; оно препятствовало поиску блага, по которому тосковала моя душа. За невежеством следовали другие слабости — сомнение, например. Если бы я с любовью стремился к истине, то мог бы точно прийти к своей цели. Но я пытался придумать свой путь к мудрости. Я смотрел на Бога как на Нечто, о чем можно было размышлять, а не как на Кого-то, с кем можно общаться. Я отчаянно стремился к вере, даже к любви, но не имел представления о том, во что конкретно верить и что любить. Я достиг той точки, когда почти непрерывно думал о Боге; но Он пребывал в молчании, потому что я никогда не обращался к Нему.

Другим моим ментальным палачом был страх. Конечно, я никогда не считал себя трусливым человеком, но только благодаря тому, что в большинстве случаев не было повода. Однако в одном испытании моей непривязанности проявилась моя исключительная ранимость: я боялся, что во мне разочаруются.

Спокойствие в этом мире зависит от добровольного отказа от привязанности ко всему, даже к своему эго. Пока я стремился защитить свое чувство собственной значимости, я снова и снова переживал страдания — в сущности, всегда сходным образом.

Я еще не был достаточно мудр для того, чтобы видеть ясно, но мое зрение улучшалось. Мой сон о камере пыток, обогативший меня ощущением того, что существует божественное руководство, привел меня к еще большему осознанию реальностей, непостижимых нашими чувствами. Это осознание вместе с верой, над укреплением которой я уже работал, привели меня к любопытному открытию.

В моей голове родилась новая для меня теория. Чтобы быть удачливым, надейся на удачу; не жди пассивно, когда она придет к тебе, а иди к ней и встреть ее на полпути. При терпеливом упорном ожидании, в сочетании с таким же позитивным действием, успех обеспечен. По такой простой формуле мне предстояло добиться самых замечательных результатов.

Вскоре после Нового Года завершился наш первый семестр. В то время Род и один из двух других моих друзей были исключены из колледжа за неуспеваемость. Это было неудивительно, принимая во внимание наше презрение к «этой системе». В попытках глубже понять суть жизни я остался в одиночестве. Мое одиночество открыло передо мной много возможностей.

Случайно я заглянул в студенческое общежитие, где раньше жила Сью, чтобы в болтовне с некоторыми из ее подруг оживить в памяти дни, когда мы встречались с ней. Но Сью там не было, и поэтому мне было очень больно.

Мария Циммерман, заметив, что у меня упало настроение, спросила о причине этого. Я поведал ей свою маленькую трагедию.

— А! — воскликнула она нетерпеливо. — Детская любовь! Я прожила с моим мужем почти пятьдесят лет. Все это время наша дружба становилась все теснее и глубже. После его смерти мы стали еще ближе с ним. Вот это — любовь!

Оскорбленный, я сказал себе, что она просто ничего не понимает. Но ее слова остались со мной и в глубине души нашептывали, что мне еще многое предстоит узнать в жизни.

Уроки в колледже утратили для меня всякий интерес. Я редко общался с другими студентами. Чтобы скрыть свое несчастье в отношениях со Сью, я напускал на себя глубокомысленный вид, часто вступал в словесные перепалки, но в моей показной самоуверенности было куда больше бравады, чем собственного достоинства. Мое сердце было ранимо, но разум и воля — неуязвимы.

Я проводил день за днем в бесконечных размышлениях, как бы намереваясь через житейскую интуицию прорваться к глубочайшим тайнам. Почему счастье и радость часто превращаются в блуждающий среди тьмы огонек? И разве трудно столь хорошо организованной Вселенной устроить так, чтобы отдаваемая любовь каким-то путем возвращалась? И опять — где же этот путь к истинному счастью?

— Расслабься! — воскликнул однажды Роберто, заметив, что я невидящим взглядом уставился в окно. — Ты когда-нибудь расслабишься?!

Так прошел семестр. В воспоминаниях все это кажется серым туманом.

Призывная комиссия вызвала меня для освидетельствования, которое я не прошел из-за плохого зрения. При этом была решена дилемма: регистрироваться или нет в качестве отказника служить в армии? Я сомневался, смогу ли зарегистрироваться в качестве отказника по религиозным убеждениям; просто знал, что даже ценой своей жизни я никогда не смогу отнять жизнь у другого человеческого существа.

В апреле отца послали в Румынию в качестве атташе по вопросам нефти при американской дипломатической миссии в Бухаресте.

Моя работа в «Последней соломинке» убедила меня (и особенно моего работодателя!), что, какая бы у меня ни была миссия в жизни, для работы официантом я не годился. Я обычно с рассеянным видом присаживался рядом с посетителями, совершенно забывая о том, что надо было обслуживать другие столы; я забывал внести изменения в счет, когда посетители заказывали что-нибудь дополнительно. Боюсь, что я был почти последней соломинкой «Последней соломинки»!

Единственным светлым пятном в моей жизни стали уроки пения. Мария Циммерман была требовательным педагогом. После шести месяцев еженедельных занятий она однажды прервала меня на середине песни.

— Вот здесь, — воскликнула она торжествующе, — эта нота. Вот так должны звучать все!

Кроме истинной радости, которую доставляли мне уроки пения у нее, были также и другие приятные минуты. Однажды она сказала мне: «Если бы какой-нибудь учитель пения, — я имею в виду настоящего музыканта, — услышал теперь ваше пение, вы произвели бы на него хорошее впечатление».