Дивертисменты - Элисео Диего

Коллекционер берет в дрожащие руки длинный нож – теперь ему выпала нелепая роль палача.

Хватит ли у него потом мужества не забывать проклятый портрет, глядеть, как с течением лет начнут проступать первые признаки агонии, как улетучатся последние признаки жизни? Пока не появится новая картина – «Труп кастильского коннетабля».

О пирожных

Яан Ван Аалтс, севильский пирожник, выбегает на улицу и кричит: «Где ты, Хуанито, ученик души моей? Иди сюда, олух!» Его толстые щеки раздуваются от злости.

В прихожей стоят несколько бочонков. Толстый пирожник быстро входит и на цыпочках приближается к одному из них. Резко поднимает крышку, и вот его рука показывается из бочонка со схваченным за ухо учеником. «Значит, ты опять лопаешь пирожные Ее Величества!» – визжит он, вытрясая из него душу. Хуанито вопит и клянется всеми святыми, что это не он.

Сцена повторяется так часто, что жизнь маленького ученика становится невыносимой. В конце концов он решает заключить договор с дьяволом. Дьявол, значит, гарантирует, что никто не ест пирожные Ее Величества, а он – Хуанито – их ест, но наутро их все равно столько же.

Полночь. Хуанито, трепеща, спускается по лестнице. Старые ступени скрипят, горящая свеча понуждает тени к странному танцу. Хуанито высовывает из-за угла нос и отшатывается. Лавка залита мерцающим зеленоватым светом, в центре виднеется нечто, напоминающее гигантского козла. Он зловредно подмигивает мрачным глазом и заглатывает одно за другим пирожные Ее Величества.

Какой уж тут договор!…

О колодце в зале

Со всем изяществом, на которое он только способен, Сборщик податей спускается по крутой улочке. На нем большая шляпа с перьями, он элегантно опирается на высокий посох, украшенный пестрой кисточкой. Маленькая шпага болтается чуть ли не за спиной, сдержанно над ним подшучивая. Позади бредет негритенок с письменными принадлежностями, то ли мальчик, то ли карлик, обутый в просторные пурпурные в синюю полоску шлепанцы, а на голове у него огромный зеленый тюрбан, величина которого приблизительно равна величине всего его тела.

А вот и нужный дом, на фронтоне которого виднеется герб. («На самом-то деле, – размышляет Сборщик податей – а он в душе поэт, – не герб на фронтоне виднеется, а на гербе виднеется работа времени, грубо истершего герб своей шкурой, исцарапавшего герб своими когтями».) Сборщик податей кружевным рукавом подает негритенку знак остановиться и церемонно стучит в дверь.

Тут же – без всяких церемоний ' – дверь распахивается, и в ней появляется, загораживая вход, скелетообразный человек. Одежда скучно пообвисла на его костлявой фигуре, черные глаза тонут в глубине запавших глазниц, рот как дыра, голова лысая-прелысая, кожа омерзительно известкового цвета. «Чего вам?» – вопрошает еле ощутимый ветерок пустыни, в то время как лапа с шелушащейся кожей оглаживает здоровенную палку.

Чтобы выиграть время, опешивший Сборщик податей справляется в пергаментном свитке. «Живет здесь, – поспешно спрашивает он, – Дон Альваро Авалос Гар-радос?» – «Нет, – следует язвительный ответ, – кто здесь живет, так это Дон Альваро Авалос Гаррадос». И дверь захлопывается перед самым его носом.

«Что же делать?» – размышляет Сборщик податей, пожимая плечами, и направляется к ближайшему дому. Здесь ему открывают со всей почтительностью и просят войти. Хозяин дома тоже, по странному совпадению, невероятно худ. Он молод, носит волосы до плеч, а также (эта простота поражает Сборщика податей) бороду, какую вот уже лет двадцать как не носят в Кастилии. «Живет здесь, – спрашивает наконец Сборщик податей, пригубливая стакан с вином, – Дон Феликс Варгас Асоге?» – «Именно, – отвечает амфитрион, – а как же. Как ваша милость совершенно справедливо сказали, – отвечает он, потягиваясь, – здесь и живет храбрый Дон Альваро Авалос Гаррадос, верный слуга богу и его католическому величеству». – «Должно быть, это шутка, – говорит, вставая, Сборщик податей. – А мне не до нее». Почти в дверях он поворачивается и с силой дергает хозяина дома за бороду, которая остается у него в кулаке. Снова перед ним пустопорожняя серость, высохшая кожа, лысая-прелысая лысина – вместе с бородой слетели и волосы. Невозмутимый хозяин дома со сладенькой улыбкой плотно затворяет дверь.

«Скорее всего это ловушка Инквизиции, которая желает погубить меня! – шепчет озадаченный Сборщик податей, бредя вниз по улочке в сопровождении своих передвижных Письменных Принадлежностей. – Ни в коем случае нельзя попасть под подозрение!»

В третьем доме дверь отворяет мальчик. Он худ как щепка, его пепельные кудри густо спадают на узкие плечи. «Дитя мое, здесь живет Дон Альваро Авалос Гаррадос?» – спрашивает Сборщик податей. «Ага, – пищит мальчик далеким голоском, – здесь я и буду жить, ежели здоровье позволит». Сборщик податей, наученный горьким опытом, как бы в шутку дергает малыша за волосы, и они остаются у него в руке. Перед ним, словно бы видимый на бесконечном расстоянии, все тот же безволосый и бледный старик. На этот раз Сборщик податей сам прикрывает дверь и по инерции бредет дальше.

Когда он останавливается перед следующим домом, Письменные Принадлежности неведомым образом пробуждаются и хрипло предупреждают: «Хозяин, это наш собственный дом». Но Сборщик податей, не слыша его, стучит в дверь и, так как никто не выходит, толкает ее и спрашивает, не здесь ли живет Дон Альваро Авалос Гаррадос. Тут же внутри дома открывается другая дверь, и в ней появляется другой Сборщик податей, который, поднеся руку к голове, срывает с себя напудренный парик, открывая череп скелета, запавшие глаза и провалившийся, как расщелина, рот. Сборщик податей чувствует, что держит что-то в руке, а это его собственный белый парик. Завороженный увиденным в зеркале скелетом, он делает шаг вперед, не заметив, что весь его дом теперь – один большой черный колодец, в котором перекатывается эхо, заверяющее, что здесь и живет Дон Альваро Авалос Гаррадос – Толедский Сборщик податей.

Об алхимике

Те, кто разбирается в подобных вещах, определенно знают, что в городе Аквисгран на исходе средневековья жил алхимик, иудей по происхождению, нашедший секрет молодости. Укрепленный снадобьем, которое позволяло ему прожить в полном расцвете сил на сто пятьдесят лет больше, чем остальным людям, он посвятил дни своей жизни поиску секрета бессмертия. Говорят, что он нашел и его, но с той поры, затворившись в своей темной каморке, затканной паутиной, в поте лица своего он ищет доныне самый смертоносный яд, который помог бы ему, несчастному, умереть.

О сапожнике и городах

Его сумасшествие было наискромнейшим, еле заметным. Он был лавочником, владельцем маленькой лавки древностей, и прозывался Педро Альварес. В своем безумстве он не вообразил себя ни Наполеоном, ни Александром Великим, ни Цезарем. Просто объявил, что его зовут Иоганн Шлейбен, и добавил на ломаном испанском, что он «сапожник с Амстердам». Жена попробовала выколотить из него дурь, но он упорно продолжал спрашивать на своем темном жаргоне, как они попали в этот странный город, так что когда он в третий раз назвал ее «малутка Грета», ей все это настолько надоело, что она доверила его врачебному попечительству.

Не было бы это сумасшествие и замешанные в нем лица столь жалкими, возможно, все бы прояснилось к лучшему, хотя некоторые и полагают, что любая ясность подспудно содержит в себе еще более непроницаемый мрак.

Мы говорим это потому, что ни одна из газет не напечатала сообщение о некоем Иоганне Шлейбене, сапожнике из Амстердама, который заболел невиданным безумством – счел себя антикваром Педро Альваресом из Манилы, что на Филиппинах. И так как ни одна газета не поместила фотографий, связанных с этим делом, никто никогда так и не узнал, что Иоганн Шлейбен, сапожник из Амстердама, был на одно лицо с Педро Альваресом, антикваром из Манилы, чье сумасшествие было точно противоположным. Не стало известным и то, что их жены, за исключением некоторых деталей, были схожи как две капли воды. Помимо этого, так и не удалось собрать их всех вчетвером, что, с другой стороны, могло иметь роковые последствия для здоровья милых сеньор.

Идут ли параллельно их жизни? Или этот навязчивый многосложный параллелизм навсегда прервался? По мнению Александра Великого, узлы, когда их нельзя распутать, разрубают. Возможно, Природа, запутавшаяся вконец, согласилась с доводом Александра?

О разной судьбе пальцев

Дядюшке Педро отрезали палец: гангрена. По чести говоря, мы не знали, что с его пальцем, просто он почернел и противился тому, чтобы Дядюшка Педро шевелил им.

Обычно говорят «шевелить ногой», «шевелить рукой», словно речь идет о старых, изморщиненных, заношенных нами башмаках, которые, став частью нас самих, могут быть сброшены, спрятаны, забыты. Но о руке своей надо бы говорить «рука шевелится», а точнее – «шевелится», не говоря о том, что шевелится. И с каким изумленным испугом открываешь, что, оказывается, было много верного в выражении «шевелить пальцем»!