Мой желанный убийца - Михаил Рогожин

Дверь захлопнулась. Лимон приказал:

— Жми вовсю!

«Мерседес» мягко набрал скорость. Сзади снова что-то подозрительно застучало. Ни Лимон, ни Вадим Борисович не оглянулись, чтобы сквозь занавеску снежинок попытаться рассмотреть, как к «вольво» подбегают молодые люди в спортивных куртках. Лимон с трудом дотянулся до перстня.

— Хорошо, что оставил. Старинная работа. Все равно конфисковали бы. Перстень наверняка находится в розыске.

Лимон попробовал надеть — не получилось. Пальцы корейца были значительно тоньше.

Еду утренней заснеженной Москвой. Метель крутится вокруг фонарей.

На автобусных остановках неподвижными мрачными изваяниями стоят люди. Кое-где светятся большие тусклые окна магазинов. Изредка мелькает неоновая реклама.

Словно и не было ночи в «мерседесе». Такое чувство, что не утро, а вечер, и в «Праге» только собираются поминать Наташку. Устало поднимаюсь на шестой этаж.

Лифт не работает. Лестница крутая. Этому дому больше ста лет. Ремонт вряд ли делали. При советской власти точно не было. Квартира, в которой предстоит жить уже без Наташки, большая, трехкомнатная — коммунальная. Ее бабушка занимала две комнаты. Смежные. Когда Пат еще был в начальниках, он прописал сюда Наташку.

Потом соседи уехали за границу. В Канаду, а может, и в Израиль. Наташка умудрилась отвоевать их комнату. Уж не знаю, кому она дала в райисполкоме, но ордер оформили быстро. Не успела бабка пожить с внучкой без соседей, как обнаружили у нее рак, и из больницы она уже не вышла. А когда Пата отовсюду выгнали, Наташка позволила ему жить с ней, ведь она стала хозяйкой этой большой квартиры. И меня пригрела. Кому теперь достанется эта квартира? Ведь мы оба не прописаны. Придут менты и выгонят на улицу.

Наташкина постель все еще не убрана. Но меня больше не тянет ложиться в нее. В комнате Пата горит свет. Интересно — не ложился или проснулся? А… какое мне дело? Важно оккупировать ванную. Странно, стою под душем, чувствую тепло, негу и не могу представить, что трахалась ночью на краю Москвы с толстым боровом. Не было этого. Не помню его ни глазами, ни телом.

Только бы не стал разыскивать. Больше ни за какие коврижки. На улице встречу — не вспомню. Что трахалась впервые в «мерседесе», конечно, запомнится. Особенно автоматически откидывающиеся сиденья. И еще презервативы с очкастыми мордами.

Любая компания укатается. Не поверят.

Душ приняла, и сонливость исчезла. Зато жрать захотелось. В холодильнике, известное дело, — зима. Может, у Пата чего найдется. Загляну, хоть поздороваюсь. Пат стоит на коленях. Скорее, даже на карачках. Голова опущена на руки, и костлявая задница торчит конусом вверх. Спит? Тихо вхожу.

Боже! На столе полно всякой жратвы! Видать, спер из ресторана все, что было на столе. Все свалено в одно большое блюдо. Пат не слышит моих шагов. Или не желает реагировать. Все равно. Черт с ним. Я голодная. Имею право. Для начала, чтобы не казаться прорвой, выпью коньячку и выкурю сигарету. Должен же он повернуться! Комната Пата производит впечатление. Больше всего мне нравится кресло-качалка, на которое я бесцеремонно уселась. Оно покрыто рыжим пледом и со всех сторон удобно поддерживает тело. Стоит чуть оттолкнуться ногами от пола — и сливаешься с мягким тихим покачиванием. Балдеж! Пат часами сидит в этом кресле, уставившись в телевизор, и гоняет по видюшнику бесконечные фильмы. Его стеллажи во всю длину стены забиты видеокассетами. И только на верхних полках стоит неприкасаемое собрание сочинений Ленина. Полное, синее. За ним — красное.

И дальше бессчетное количество отдельных изданий. Ниже черные пузатые тома дедушки Маркса. Рядом подарочные издания книг Брежнева. Надо же такую дрянь за собой таскать! Зато знаю, что за огромным атласом «Союз нерушимый» он прячет самую крутую порнуху. Обычных книг у Пата нет. Я вообще не видела, чтобы он когда-нибудь читал. В углу, перед которым сейчас загнулся Пат, висят семь… нет, девять икон. Одна — ну, прямо картина с острой верхушкой. По бокам свисают бронзовые светильники на цепях. Церковные. Забываю, как они называются. Картина мне нравится. Впечатляет. Два старца — один в красном, другой в голубом, вдвоем держат толстую раскрытую книжку. А вокруг все золотом. Здорово. Сверкает до сих пор. Старинная. От нее веет радостью жизни. Такой и поклониться хочется. На остальных иконах изможденный Иисус и на двух — Богоматерь со строгими скорбными глазами. Я боюсь на них смотреть. Зачем? Перед ними я ни в чем не провинилась.

За меня Богу никто словечка не замолвил. Вот и кручусь сама, как могу.

Единственное окно Пат зачем-то занавесил слегка вытоптанным персидским ковром.

Возможно, он и не персидский. Когда Пат работал в ЦК, ему много всяких подарков давали. Особенно из Туркмении. Ковер красивый. Орнамент из синих и серых Цветов. По бокам красные иероглифы. Только не понимаю, зачем закрывать окно.

Склеп устраивать. Воздух тяжелый, вязкий, пряный: Пат кладет на батарею корки от лимонов, апельсинов, бананов и даже ананасов. Такая Африка, что стошнить может. Как бы он окончательно на коленях не загнулся…

— Пат, вставай…

— Который час?

— Не знаю. Утро.

— Утро?

— Утро. Ты всю ночь в такой позе?

— Почему ты здесь?

— Жрать хочу.

— Ешь.

Спасибо, что позволил! Я бы и без его разрешения съела. Оплатил Стас. Коньяк мягко снял мое ночное напряжение. К столу, к столу, к столу! О Боже! Сколько всякого: семга, сервелат, бутерброды с икрой, балык, заливное, помидоры, копченая курица, лимон, маслины… Отбивная! Все съем! Если посчитать, я три дня голодаю. Ем, а сама рассуждаю: неужели Пат всю ночь перед иконами на карачках простоял? Явно тронулся. Горе, конечно, но когда человек переживает его с задранной задницей, смешно сочувствовать. Не стоит обращать внимания. Каждый сходит с ума по-своему. Я жую с остервенением.. Пат бубнит и причитает. Напрягаю слух, чтобы разобрать. А… про Наташку.

— Убитая, слышишь, Ольга? Убитая — даже будучи блудницей, попадет в рай. Потому что стала жертвой. Невинной. Смерть очищает. Каждый на свете блудит по-своему. Но если ты жертва — Первенец из мертвых примет тебя. Лучше всего умереть безвинно. Хуже от пьянства, гадких болезней, от не праведной жизни. А кто из нас ведет праведную? Я? Всю жизнь служил партии, которая меня предала. Боролся за идеи, оплеванные сегодня. Значит — дурак? Но у меня в подчинении находились тысячи людей. Дурак над дураками? А где умные? Не могла ведь такая страна состоять сплошь из дураков? Надо мной были дураки и подо мной были дураки. А если не дураки? Значит, просто не верили. Не верили в то, что говорили и строили. В таком случае — не дураки, а подлецы. Страна подлецов.

Целая громадная страна подлецов. Подлецы командовали дураками, а как только какой-нибудь из дураков прозревал, тотчас становился подлецом. Но ведь Господь все видел. И не он один. Вся небесная рать. Я догадался… слышишь, Ольга? Я догадался…

Пат медленно, неуверенно разгибается. Опираясь руками о пол, пробует встать. Смешно и нелепо, как пьяный на катке. Глупости говорит Пат, но когда мечешь вкусные продукты, не особенно раздражаешься. Мне его жалко.

— Давай, Пат, вместе по маленькой. Пусть Наташке земля будет пухом.

Пат берет дрожащей рукой фужер. Специально налила в него, чтобы не расплескал. Выпивает. Его глубоко посаженные рядом глаза еще больше ввалились. Короткие седые волосы прилипли к черепу. На впадинах щек появились какие-то багровые пятна. Пат садится напротив в кресло без спинки с широкими подлокотниками. Он его называет… все время забываю — не то моцартовское, не то вольтеровское. На Пате хороший халат-кимоно. Тонкая махра цвета индиго. Все края и карманы обшиты тонкой голубой лентой. Этот халат забыл у Наташки один балетный мальчик. Ему жить было негде. Неделю тут тусовался. Потом его голубые к себе забрали. А халат остался. Конечно, только с мордой Пата в таком понтовом кимоно разгуливать. Но все равно красиво. Пат выпивает и не успокаивается. Откидываюсь на спинку кресла-качалки. Боюсь испачкать жирными руками плед. Держу их вверх. Даже не верится, что почти всю курицу сметала.

Хорошо стало. Ну, Пат, ну, разговорился…

— Ольга, я всю ночь провел на коленях. Ни рюмки не выпил. Стоял и думал. С Ним разговаривал. Понимаешь? С Ним. С Первенцем из мертвых. И догадался. Мы все… все мы не виноваты…

— О Боже! — закрываю глаза. Пусть несет что хочет. В этой квартире страшно быть одной. Кресло плавно Укачивает. Пат умудряется кричать шепотом:

— Каждый в отдельности и все вместе — не виноваты. Бог сам выбрал лучшую из стран. Самые богатые недра. Самые чистые души. Самые высокие идеалы.

Он всегда выбирает нашу страну, когда мир на грани катастрофы. Сначала он преградил нами желтые орды Востока. Потом коричневую чуму. Теперь красную шизофрению безверия и атеизма. На примере России дал понять всему остальному миру, что сам человек не способен создать на земле царствие Божие. Все будоражащие человечество идеи о социальном равенстве он позволил внедрять нам.