Отступник - Михаил Кин

по огромным древним и темным сливным трубам, похоже защищенным от любого воздействия. Переводя дыхание жадно втягивая воздух в редких карманах и когда появлялась возможность. Одна радость, плыть было недалеко, замок стоял практически на прибрежной полосе.

Мы наконец выплыли в заливе, севернее на пол мили от порта гавани Райлегга. Несмотря на связанные руки, ноги и рот, всю дорогу Летиция испепеляла меня взглядом.

Соль жалила глаза. Воздух опалял легкие. В ушах по-прежнему звучали отголоски воплей гибнущих в замке людей. Я чувствовал себя ужасно из-за того, что мне пришлось связать ее. Но по другому она не понимала, вообще не воспринимая никакие слова. Я понятия не имел, как мне следовало с ней поступить. Но что я точно знал, это то, что если бы я ее оставил там в библиотеке, вряд ли бы она пережила эту ночь резни, что устроили ее дражайший родственник.

Подплывая к докам, я увидел, что на улицах города царит хаос. Над Городом раздавался звон, издаваемый колоколами всех соборов и гарнизонных башен Райлегга. В ночи отчётливо было видно зарево занимающихся пожаров. Даже отсюда было видно, что там что сверкало и вспыхивало. Драка была в самом разгаре. Из таверн и домов на дорогу высыпали ошеломленные, разгневанные, перепуганные люди; новости распространились со скоростью пожара.

Но я надеялся, что во всей этой поднявшейся среди ночи суматохе, вряд ли кто-то заметит мокрого подростка, медленно плывшего к берегу со связанной девочкой в руках. Осторожно пробираясь между гондолами и лодками, покачивающимися на слабых волнах возле причала, я добрался до длинной деревянной набережной, я встал и потянул ее за собой, как вредного пса на мокром поводке. Глаза Летиции превратились в два блюдца, в них плескался океан страха. Она захлебывалась водой, пытаясь вдохнуть. Старалась в рассмотреть темноте где мы находимся, подозрительно переводя на меня взор, но ее трепыхания на время прекратились. Придерживая ее одной рукой, медленно поднялся по облепленной ракушками лестнице. Затем уселся во мраке пузатого рыболовного судна посмотрев на нее. Мокрые волосы, где-то в сливных трубах она задела головой пучок тины, который прилепился к ее голове спутавшись с волосами. Некогда светло голубое платье, было грязное, облепив мокрой тряпкой щуплое, угловатое тельце ребенка. По дороге сюда она потеряла где то свой сапожок. Ее родной дядя пытался ее убить, на ее глазах убивали ее людей с которыми она росла. Слуги спасли жизнь девочке, заплатив за это своими. Она была напугана и растеряна. Сидя непонятно где с незнакомцем, который ее связал, и протащил по сливным трубам чуть не утопив. Но тем не менее, спина была прямая, держит осанку, и смотрела она глаза в глаза, не отводив взгляд. Сразу чувствуется порода и воспитание.

Сев на корточки напротив нее, я серьезно ее спросил.

— Один простой вопрос, ты хочешь жить?

— мффллгмм…!

— Просто кивни.

Она кивнула головой как кукольный болванчик. Мокрые волосы спутавшись вместе с тиной, лезли в глаза. Я потянулся убрать с ее лица тину, но она резко отдернула голову, показывая характер, пробубнив что-то неразборчивое под кляпом. Я нисколько не сомневался, что ее комментарий был отнюдь не лестным.

— Ну хороши, сиди с тиной на голове. Я сейчас вытащу кляп. Но если ты закричишь. Я не дам за твою жизнь и медной монеты, твой дядя убьет тебя еще до рассвета, если найдет.

Я вытащил ей кляп из рта.

— Как ты смеешь со мной так обращаться, ты вообще знаешь кто я⁈ — тут же взорвалась она тоненьким голоском, накинувшись на меня с такой яростью, что бы скрыть то, как сильно она была напугана.

— И вообще, какое тебе дело до всего этого?

В каждом из нас скрывается особо едкая разновидность гнева, которую мы приберегаем для тех, кто огрызается, когда мы хотим им помочь. Именно эта разновидность начала нарастать во мне, и я сжал челюсти играя желваками, чтобы не выпустить ее наружу и посмотрел на город. Там по-прежнему раздавался звон колоколов и зарево пожаров, топот ног и испуганные крики вдалеке. Я рывками развязал ее путы, сняв кожаные ремешки. И встав на ноги посмотрел на нее сверху.

— Действительно, какое мне дело до всего этого? До взбалмошной избалованной девчонки, до того, сдохнет ли она сегодня или нет. Если тебе так хочется, иди! — Я отошел чуть в сторону, освобождая проход и махнул рукой в сторону города. — Но прежде чем пойти, вспомни как кричали твои люди, когда их резали там в замке. Вспомни как они умирали, защищая тебя, когда твой дядя приказал тебя убить. Ибо, если ты пойдешь туда, ты встретишься с ними еще до рассвета, но уже на той стороне.

Стоя над ней я видел, как ее лицо скривилось. Она сгорбилась, когда из ее больших черных глаз потоком хлынули слезы. Маска озлобленности и раздражения начала спадать, открывая миру удивительно беззащитное юное лицо. Нижняя челюсть, выдвинутая вперед с боязливой агрессивностью, вернулась в нормальное положение, придав мягкое и дружелюбное выражение, обыкновенного детского лица. Ее грязные щеки ее были круглыми и румяными, кончик носа с плавными очертаниями слегка вздернут.

Я смотрел на нее сверху, она была костеродной маленькой леди из знатного рода, наследницей огромных владений. Но в тоже время это был обыкновенный беззащитный ребенок. Она сидела съежившись в комочек, на рассохшемся от старости деревянном пирсе, всхлипывая и растирая слезы кулачками, вся мокрая и грязная, с тиной в волосах. Совсем одинокая и беспомощная, ее родители погибли, а из всей ее многочисленной родни, единственный кто не хотел ее смерти, это был только ее дедушка. Наместник Райлегга, дон Сальваторе де Моранте. Но он был далеко отсюда, и неизвестно что там с ним. Может на него тоже напали и он мертв. Я увидел в ней себя, когда попал сюда. Я был так же напуган и одинок, но она в отличии от меня, была действительно ребенком.

Шумно вздохнув, и проклиная себя за тупость и черствость, я снова сел перед ней на корточки.

— Прости меня, я знаю, я был через чур груб и резок. Но если бы я правда желал тебе смерти, то просто бросил бы тебя там одну в библиотеке. В одиночку ты была бы мертва уже к утру.

Она сидела не двигаясь с места, и легонько всхлипывала, в ее глазах ясно читалось недоверие.

— У меня есть горячий чай, — вздохнул я. — И булочки.

Летиция надула губки. Затем облизала их, ощутив вкус соленой воды смешанный с кровью.

— Какие булочки?

— Бесплатные, — Я протянул ей руку ладонью вверх.

Помедлив она наконец взяла меня за руку.

— Мои любимые.

Я порылся в ближайшем рыбацком баркасе, позаимствовав еще одну дырявую хламиду. Точно такую же я одел когда сбежал из тюрьмы. Она была вся грязная и пропахла едким потом и рыбой. Но это было гораздо лучше чем ее голубое платье. Она так смешно верещала и возмущалась тонким голоском, отбиваясь от меня, когда я одевал на нее эту хламиду. Она ей была слишком велика, Летиция в ней буквально утонула. Полы волочились по земле и их пришлось кинжалом подрезать. Рукава тоже были до земли, и их тоже пришлось подрезать, чтобы не было видно ее рук, унизанных золотыми перстнями, по два на каждой руке. И они все мерно светились силой. Но глубокий капюшон скрывал ее лицо. Я снял с нее второй сапожек, засунув его под пирс. Заставил потоптаться по грязи босыми ногами. Она с ненавистью смотрела на меня сверкая глазищами и гневно шлепала ножками по жидкой грязи. Но тем не менее это было необходимо, именно так бегают уличные дети, босиком и с грязными ногами. И я хотел, что хотя бы ночью ее под этой грязной хламидой за одного из таких детей и приняли.

Паника нарастала, хоть еще и не была полной. Но каждое сердце уже чувствовало, что рядом беда. Я не хотел рисковать и пошел обходными путями. Через самые темные улочки рыбацкого поселка в сторону нижнего города. Улочки были почти пустынны. Редкие прохожие быстро шли по своим делам не обращая внимания на идущего по краю подростка с ребенком. Летиция не видела во тьме и постоянно запиналась обо все подряд, и постоянно жаловалась, что она разбила ноги. А я шипел на нее и просил заткнуться.

Луны не было видно, но черный купол неба был испещрен ослепительными точками звездочек. В том месте, где сходились три улочки и проход расширялся, я остановился и поднял руку, дав герцогине знак соблюдать тишину. Слышался какой-то слабый щелкающий скребущий звук, как будто шуршит старый пергамент