На аптекарском острове - Николай Федоров

К счастью, посетителей там не оказалось. Фотограф сидел в кресле и ел бутерброд с сыром.

— Вот и мы, — сказал Клочик. — Как договаривались.

Мастер поперхнулся и, отряхнув с бороды сырные крошки, пробурчал:

— Нет, дети все-таки сведут меня в могилу.

Потом он поставил стул на середину комнаты, усадил в него Ленку и включил прожектора. Походив вокруг и покачав головой, он сказал:

— Нет, не подойдет. Мало экспрессии.

— Как это мало! — взвился Клочик, еще не понимая, что он погиб. — Очень даже много!

— Не годится, — упрямо повторил фотограф, разглядывая Ленку будто рыбу в аквариуме. — Она, как бы это попроще сказать, слишком позитивна, ординарна. В лице не хватает ностальгического подтекста. Одним словом — нет загадки. Ну, вы вспомните хотя бы Мону Лизу — это же тайна! Мистерия! А тут… тут все ясно. Так что, друзья, давайте-ка я лучше сделаю вас троих на одном блюде. Совершенно бесплатно.

— Мне тоже все ясно, — сказала Ленка и встала. — Ты, Витя Клочиков, не безумный. Ты просто дурак. — И она выбежала из комнаты.

Клочик как ошпаренный побежал следом. Фотограф замахал руками и закричал:

— Куда же вы, куда?! Постойте! Можно сделать портреты на чайных блюдцах! Каждому по блюдечку!

Клочика я нашел во дворе. Он сидел на ящике и ковырял палкой в луже.

— И почему так странно всегда выходит, — сказал он. — Когда очень хочешь сделать что-то хорошее, обязательно плохо получится. Хуже некуда.

Я не стал ничего ему говорить. Я просто сел рядом с ним на ящик.

Глава 14. Серенада на вольном воздухе

Занятия в духовом оркестре проводились два раза в неделю по вторникам и пятницам. И каждый раз я с нетерпением ждал этих дней. Не только потому, что я здорово успел полюбить свою альтушку, на которой мне так хотелось сыграть «Амурские волны». Просто я знал, что в эти дни домой я приду поздно и могу сразу, ни о чем не разговаривая, завалиться спать.

А дома у меня царила такая тишина, что хоть уши затыкай. Все вдруг стали ужасно вежливыми, тихими и чужими. В коридоре в углу появился огромных размеров вещевой мешок грязно-зеленого цвета. Всякий раз, когда я видел этот мешок, я почему-то вздрагивал и мне хотелось тут же бежать из дома.

В ту пятницу, возвращаясь из Дома пионеров, я увидел во дворе на скамейке знакомую фигуру трубадура.

— Поговорить надо, — сказал он.

Я сел рядом и положил на колени альт. Клочик долго молчал и наконец сказал:

— Вот, Леха, ты музыкант.

— Ну, в общем, да, — скромно подтвердил я.

— Согласись, музыка — это все-таки сила. Ты когда, к примеру, на своей альтушке играешь, у меня мороз по коже идет. А почему — черт его знает! Мне кажется, я даже звук вижу, который из твоей трубы выходит. Он, знаешь, такой синий и немного пушистый…

Клочик замолчал. Я хлопнул его по плечу и сказал:

— Давай уж, мыслитель, выкладывай, что задумал.

Клочик вынул из кармана листок бумаги и протянул мне:

— Читай. Это я из толкового словаря выписал.

Я взял листок и прочитал:

— «Серенада — вечерняя приветственная песнь трубадуров, исполнявшаяся на вольном воздухе, а также песня в честь возлюбленной, исполняемая под ее балконом».

Ну, конечно! Мне стало совершенно ясно, куда клонит Клочик. Раз у человека чувство, он должен играть на трубе. И не где-нибудь, а под балконом возлюбленной!

— Сыграешь? — спросил Клочик.

— Серенаду, что ли?

— Ну. Ты думаешь, это для Ленки?

— Конечно. А для кого же?

— Помнишь, Графиня рассказывала, что когда они с Ленкиным дедушкой в последний раз на выпускном вечере виделись, там оркестр все время «Амурские волны» играл. Вот я и подумал: как заиграешь ты «Амурские волны», так дедушка все сразу и вспомнит. И они… Ну, в общем, у них все тогда хорошо будет. А может, и у меня…

— Так я же плохо еще играю. Может, подождем полгодика?

— Да ты что?! Полгода! Сегодня пойдем! Надо торопиться.

И тут меня охватило какое-то странное возбуждение. Мне вдруг показалось, что именно сегодня должно решиться что-то очень важное. «Да, да, Клочик тысячу раз прав, — думал я. — Надо торопиться. Потом будет поздно». Если бы в тот момент меня кто-нибудь спросил, почему надо торопиться и что будет поздно, я бы вряд ли ответил. Но я твердо сказал:

— Хорошо. Я согласен. Пошли!

— Нет, — сказал Клочик, — сейчас рано. Люди кругом. Дворники. Разве они дадут серенаду сыграть. Ночью пойдем. В двенадцать.

— В двенадцать?! Так нас же не пустят!?

— Все продумано. Моя мама в ночь работает. Я подхожу к твоему окну, ты потихоньку вылезаешь, пробираемся к Ленкиному дому, играем серенаду и расходимся. Смотри не проспи только. На всякий случай оставь окно приоткрытым.

Дома, стараясь не глядеть на зеленый мешок, я сразу прошел в свою комнату и закрыл дверь. Никто даже не спросил меня ни о чем. В начале двенадцатого в нашей квартире погас свет и повисла тишина. До прихода Клочика оставалось сорок минут. Я прислушивался к каждому шороху под окном, и во рту у меня было почему-то сухо. Тогда я прилег на кровать и решил расслабиться по системе йогов. Но в жизни все ужасно странно устроено. Другой раз полночи крутишься, уснуть хочешь — и никак. А когда не надо, глаза не успеешь закрыть, как уже дрыхнешь. Одним словом, я лег на кровать и уснул. И сразу увидел сон. Мне снилось, будто Клочик стоит возле памятника Крузенштерну и играет на моем альте «Амурские волны». И так здорово у него получается — просто блеск! А бронзовый адмирал, чем-то похожий на Ореста Ивановича, держит в руках мою удочку и дирижирует. Сам я стою рядом с Клочиковым фотоаппаратом в руках. Напротив, на скамейке, как все равно в партере в первом ряду, сидят и слушают музыку мои родители, Клавдия Александровна с Ленкиным дедушкой и сама Ленка. У папиных ног лежит зеленый вещмешок, доверху набитый какими-то вещами. Из мешка торчит наш торшер с зеленым абажуром. А моя мама почему-то сидит в мотоциклетном шлеме.

Клочик кончил играть. Все захлопали и закричали «браво». Я тоже стал кричать «браво», а потом добавил: «По такому случаю я сейчас сниму всех на блюде. Бесплатно». Но на меня замахали руками, затопали и закричали, что сниматься на блюде они не желают. А Крузенштерн протянул удочку и стал щекотать мне кончик носа. Я чихнул и проснулся.

Из открытого окна торчала длинная ветка. И тут же я услышал громкий шепот Клочика:

— Уснул все-таки. Вставай.

— Сколько сейчас? — спросил я.

— Полвторого, — ответил Клочик. — Проспал я. Будильник почему-то не зазвонил. Ну, ничего. Это даже лучше. Вылезай!

Я взял альт и вылез из окна. Ночь была совсем теплая и светлая. А вокруг стояла такая необыкновенная тишина, что даже слова, произнесенные шепотом, казалось, разносились по всему городу.

На груди у Клочика я заметил фотоаппарат, а сбоку висела еще какая-то сумка.

— Зачем это? — тихо спросил я.

— Так, на всякий случай, — ответил Клочик. — А это вспышка. У соседа попросил. В полной темноте снимать можно.

Мы вышли на непривычно пустую, притихшую улицу. На углу светофор бессмысленно переключал свои огни. Большой серый кот чинно и неторопливо переходил дорогу на красный свет. «Ночью все кошки серы», — почему-то подумал я. Вдруг впереди отчетливо послышались чьи-то шаги. Шаги в этой тишине казались жутко тяжелыми и громкими, будто бронзовый адмирал Крузенштерн, покинув свой пьедестал, решил размяться. Мы кинулись в ближайшую парадную и притихли. Мимо нас прошла девушка с букетом тюльпанов в руках. Снова стало тихо. Наконец через несколько минут мы стояли напротив Ленкиного дома. Где-то далеко, за мостом Лейтенанта Шмидта, лязгнул трамвай, и от этого далекого звука вокруг стало еще тише. Клочик глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть, и сказал:

— Давай, Леха!

Мне казалось, что стоит сейчас вынуть трубу и сыграть хотя бы одну ноту, то сейчас же проснется весь-весь город.

«Ну и хорошо, — почему-то подумал я. — И пусть проснется!»

Я достал из мешка альт и вставил холодный мундштук.

— А что играть?

— Как что? «Амурские волны».

— Я же плохо еще играю. Собьюсь!

— Все равно, — сказал Клочик. — Играй!

И я заиграл. Сначала я старался играть как можно тише. Но постепенно так увлекся, что уже не думал ни о какой осторожности. Звуки весело запрыгали по старым кирпичным стенам, по уснувшим окнам, отдаваясь гулким эхом в длинных подворотнях. Вдруг стало ужасно весело и шумно. И никакой тишины над городом больше не висело. А совершенно довольный Клочик, с горящими глазами лихо притоптывал ногой и даже пытался подпевать!

Потом все понеслось так стремительно быстро, что в голове моей остались лишь отдельные яркие вспышки. В окнах дома вдруг замелькал свет, послышались голоса, лай собак, хлопанье оконных рам. Балконная дверь квартиры Ворожевых с шумом распахнулась и оттуда в зеленом колпаке и в полосатой пижаме выскочил Ленкин дедушка.