Пути волхвов - Анастасия Андрианова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Возьми меня в терем княжий! – выпалил Огарёк. Я не сдержался и тихо рыкнул. – Не злись, пожалуйста! Ты покажи хотя бы, я хорошо князю послужу, шутом буду! Я много чего умею, вот приедем, сам увидишь.
– У Страстогора уже есть шуты, лучшие в Княжествах, и хромой мальчишка ему ни к чему.
Я сказал как отрезал, сурово и сухо. Никто не решался спорить, когда я так говорил, и Огарёк тоже замолчал, приуныл. Но, увы, ненадолго.
– А княгиня у Страстогора молодая?
– Ну, молодая.
– Красивая?
– Какой ж князь на дурной женится? То лишь в неспокойные времена было, когда воевали все Княжества, ещё и с Царством вражились. Сейчас уж нет нужды в том.
Бурчал на Огарька, разъяснял неразумному, а память тут же рисовала образ княгини. Стройный стан, узкие ладони, чёрные косы, глаза зеленющие, губы цвета крепкого вина. И повадки её – движения величественные, но резковатые, пылкие, словно спешила всегда куда-то, и голос – грудной, глубокий, но приглушённый, как рокот речки, доносящийся будто издалека.
– Игнеда, – шепнул я имя княгини, надеясь, что Огарёк не расслышит. Мне нравилось его произносить, такое сухое и тягучее, как ломтик пряника, обмакнутый в мёд.
– Ага! – возликовал мальчишка. – Подари меня красавице Игнеде, она к тебе благосклоннее будет. Я её веселить буду, а то, небось, грустно молодой со старым князем жить, стану смешить и развлекать.
Проницательный оказался, а может, просто угадал, попал зелёным пальцем в синее небо. Игнеда ведь не мать княжичу Видогосту, Страстогор женился второй раз, когда первая жена, Рижата, умерла после долгой болезни. Не от Мори, нет. Я помнил её, ласковую и золотоволосую, помнил её мягкие руки в рыжеватых родинках и расписные пряники, которые она дарила мне, птенцу-соколу, когда все другие не позволяли себе баловать меня вниманием, опасаясь княжьего гнева. Или просто чурались маленького соколка, думая, что не пройдёт испытания, сгинет, как многие другие, так и не встав на крыло. Я не знал, где таилась правда. И уже не хотел знать.
– За такой подарок меня князь взашей выгонит и не посмотрит на то, что я сокол его. Закрывай рот, иначе сброшу с пса. Полудницы заклюют.
– Далече до полудня-то. И не там выбирался, не пропаду, – огрызнулся Огарёк.
Путь стелился перед нами расписным платком, и не путь даже, а сплошное пёстрое поле, но для сокола на верном монфе – все земли что ровный Тракт. Я любовался втихомолку бескрайним небом и синеватыми ёлками вдалеке, кровавыми каплями маков и голубыми глазами васильков, радовался ветру в волосах. А вот болтливый парнишка из Мостков выводил из себя, отчего-то пекло в груди после каждого его слова, и будто разрывался я, не зная, правда ли скинуть его, не жалея, или сберечь, схоронить в большом Горвене, ещё и монет подкинуть. Точно одно – вора при княжьем дворе ни за что не будет. А Горвень стерпит, стольный град большой и могучий, как бурлящее море, затянет, закрутит, перемелет и выплюнет, никого не оставит прежним, все дороги перепутает и перевяжет по-своему. Что там говорил Смарагдель? Огарёк мне предназначен? Как бы не так, перебью планы Господина Дорог, перехитрю, избавлюсь. Пусть ненавидит меня Дорожник, смогу откупиться, а на поводу у него не пойду. Не в этот раз.
Я видел, что Огарёк устал от скачки. С непривычки ему, должно быть, приходилось совсем худо, всё тело ломило, и он изо всех сил старался не соскользнуть с собачьей спины. Рудо раздражённо тряс ушами, недоволен был лишним всадником, который, наверное, больно цеплялся пальцами за шерсть на загривке. Я-то почти сразу приучился скакать на монфе верхом, внутренним чутьём понял, будто нашептал мне кто-то. Знал, как сесть так, чтобы псу было не тяжело, и чтобы у себя спина и ноги не болели, хоть полдня лети стрелой, и седло нам с Рудо действительно ни к чему, обходились лёгкой кожаной сбруей, оплетающей пёсью грудь. Там, где я сжимал пёсьи бока бёдрами, подшёрсток давно свалялся, стал похож на ощупь на шерстяное одеяло – чем не седло?
Далеко впереди из утреннего синеватого тумана выступал обширный пологий холм, сверкающий россыпью искр – Горвень с его святилищами, богатыми теремами и торговыми площадями переливался на холме, как камень в оправе. В груди моей будто встрепенулась малая птаха, захлопала крыльями: там Видогост, он дождётся меня, а я напою его лесной водицей из чарки Смарагделя даже против Страстогоровой воли, если на то пойдёт. И хотелось мне верить, что сработает колдовство, что лесной морок спугнёт болезнь, и станет мой княжич снова бодрым и любознательным, и научу его голыми руками ловить карасей, как обещал когда-то, да не исполнил.
В думах время пролетает незаметно, и вот холм уже высился прямо перед глазами, а поле-платок осталось позади. Рудо понёсся ещё скорее, узнавая родные места, и совсем скоро перед нами выросли первые посадские дома с дворами, полными суетливых кур, цветом и формой похожими на свежевыпеченные булки, запахло почти по-городскому: навозом, срубом, кашей и дымком. Огарёк оживился, завертел патлатой головой, разглядывая посад с любопытством, которое выдавало, что прежде он здесь ни разу не бывал. Я гнал пса быстро, чтобы никто не успел нас хорошенько разглядеть, а всё же некоторые глазастые бабы чертили щепотью круг у себя на груди, заметив мальчишку с зелёной кожей. Что же, отныне слава моя пополнится новыми слухами и баснями. Зайду через день в трактир, натянув на лицо капюшон, и наверняка услышу свежий сказ о соколе Кречете, а вокруг рассказчика соберётся охочая до басен толпа, на радость хозяину заведения.
Уже замаячили тёмные бревенчатые стены детинца, но я пустил Рудо левее, в ту сторону, где подходила к городу речка Горлица.
– Куда везёшь-то? – требовательно спросил Огарёк, вовсе не заискивая, как раньше, а твёрдо решив вызнать мои планы на его счёт.
– В темницу брошу, где вору и место.
– Врёшь. Не злой ты, хоть и пугать пытаешься.
Я всё-таки думал о себе иначе.
Рудо остановился у торговой мыльни, стоящей у берега Горлицы, беззастенчиво опустил лохматую голову в лохань с речной водой и принялся шумно, прихлёбывая, лакать. Я спрыгнул на землю, повёл плечами, разминаясь, и едва успел подхватить Огарька, готового свалиться с пса неуклюжим мешком. Рудо верно понял мои намерения. Именно здесь я и надеялся оставить мальчишку.
Нет, это не была гнилая слобода с дешёвыми питейными и игорными заведениями и мыльнями со склочными девками, хотя такой рассадник людских пороков, несомненно, в Горвене имелся, и не один. Я собирался оставить Огарька пусть у падшей девки, но всё же в приличном месте, куда пьяницы и бунтари не захаживают. Земля у Горлицы – самая дорогая, здесь воду в мыльню можно качать прямо из реки журавлём, и здесь вряд ли встретишь любителей шумных развлечений и драк.
– Не меня ли ищешь, соколик? – пропел женский голос.
Я обернулся и увидел блудницу Елаву, стоящую у дверей мыльни. Раскосые чёрные глаза хитро щурились, алые губы улыбались, смуглые руки были скрещены, подчёркивая налитую полную грудь. Я широко ухмыльнулся, даже забыв на миг о том, куда я на самом деле спешу.
– Тебя и ищу.
Елава плавно подошла ко мне и ласково взяла под руку. Огарёк сидел на земле, растирая колени, и смотрел на нас настороженным зверьком.
– Хочу побыть с тобой, красивой, только спешу, – огорошил я Елаву. – Зайду позже, как свободнее стану. А в этот раз о другом прошу. Посмотри за парнишкой пару дней. Вымой, накорми да одень, если чего ещё захочет – не откажи.
Елава с интересом разглядывала Огарька, не убирая мягких ладоней с моего локтя.
– Так он мальчик совсем. И… чудной какой-то. Откуда взял?
– Не спрашивай лучше. – Я мотнул головой, и немытая прядь волос упала мне на глаза. Мыльня бы мне не помешала, но некогда, некогда сейчас. Я спешно вынул
