Таня Гроттер и Локон Афродиты - Дмитрий Емец

Пупсикова озадачилась.

– Какие дети, слюшай? Я сама еще ребенок! – хихикнула она.

С этим трудно было поспорить. Пупсикова, раскрасневшаяся, пухлощекая, в розовом длинном платье с кучей кружев, напоминала гигантскую трехлетнюю девочку в костюме розы.

– Я серьезно… Не сейчас, а потом когда-нибудь. А ты, Катька? – спросила Гробыня у Лотковой.

– А зачем ты спрашиваешь? К чему тебе это? – с подозрением спросила та, подозревая подвох.

– Да ни к чему… Просто интересно. Настроение у меня такое смягченно-расспрашивательное, – ответила Гробыня.

– Ну, не знаю… двоих, наверное, – осторожно отозвалась Лоткова.

– Угу. Но если они будут такие, как «Мамочка моя бабуся!», то и один перебор! Иначе пылесосы некуда будет ставить! – заявила Склепова.

Таня хмыкнула. Гробыня отличалась чрезвычайной бытовой зоркостью. Например, она могла сказать: «Смотри, у этого осла опять носки на пятках рваные! Ну сил никаких нет смотреть!» – хотя «этот осел» прошел на расстоянии десяти метров, а сама Склепова стояла к нему спиной.

Вот и с пылесосами Гробыня подметила верно. В комнату Ягуна опасно было заходить. Она давно превратилась в кладбище пылесосов. Разбитых, обгорелых, сплющенных, проглоченных некогда драконами и разобранных до последнего винтика.

В воздухе тошнотворно пахло русалочьей чешуей. В закопченных кофейниках кипели слезы хмырей и слюни гарпий. Где-нибудь в углу унылый-преунылый барабашка струшивал в тазик перхоть, которую Ягун собирался добавить в бак. По углам громоздились связки труб с разнообразнейшими насадками. На полу шипели, переползали и свертывались клубками заговоренные шланги. Шлангам хотелось поиграть в змею и вещего Олега.

В центре этого бедлама, обычно на столе – ибо стулья давно превратились в братские могилы для редукторов, моторов и прочих пылесосьих внутренностей – на заботливо подстеленной правительственной газетке «Лысегорский курьер», по-турецки скрестив ноги, восседал сам хозяин. Ладони его были в смазке, которая обнаруживалась обычно и на лбу, с которого Ягун то и дело смахивал волосы, и на конопатом носу. В руке у Ягуна при этом находилось что-то вроде отвертки, которой он выковыривал из подшипника какой-нибудь особенно непослушный шарик.

– Вернемся к опросу! Ты, Шито-Крыто?

– М-м-м… Троих. И все будут мальчики! Крепкие такие, суровые! Утром я буду закалять их в доменной печи, а затем купать в ледяной воде по богатырскому рецепту! Зимой же мы будем спать под открытым небом! – мечтательно сказала Ритка.

– Бедолаги! Я так примерно и представляла. Ты наденешь каждому на ногу амулеты вуду и будешь кормить сырыми скорпионами, – фыркнула Склепова.

– Скорпионов не едят сырыми. В крайнем случае выдержать немного в укусе. Еще есть интересный рецепт, но с консервами из дождевых червей… Приправляешь ядом кобры, запекаешь и… – постепенно увлекаясь, начала Шито-Крыто.

– Дальше не рассказывай, я с утра хорошо поела!.. Не позавидую я тому вурдалаку, который лет через десять-пятнадцать встретится с твоими мальчиками в узком переулке… А ты, м-м-м… Лизон?

– В наше нелегкое время мы с Ванечкой… одного! – с надрывом начала Зализина.

Гробыня поспешно зажала уши.

– А Ванечка-то знает?.. Ой, кого я спросила!.. Извиняйте, девушка!..

Однако Зализина уже завелась.

– Больше позволить себе никак нельзя, потому что сейчас, когда государство не…

– А-а-а! Все, все, все!

– А ты мне рот не затыкай, Склепова! Ты спросила, и теперь слушай ответ! И имейте все в виду, если эта мерзкая Гроттерша только посмеет мне помешать, я сварю ее в масле, выпотрошу, а потом… М-м-м! Тьфу!

Кто-то – возможно, все та же Шито-Крыто – метко телепортировал в рот Зализиной скомканную салфетку. Таня мысленно поблагодарила того, кто это сделал. Зализину утихомирить можно было только ручкой лопаты по затылку или кляпом. Остальные методы воздействия были нерезультативны.

– А ты, Гробыня, сколько хочешь? – спросила Таня, пока очередь не дошла до нее. На этот вопрос ей отвечать не хотелось.

– А я штук восемь, – немедленно откликнулась Склепова.

– Издеваешься?

– Не-а. На этот раз нет, – очень серьезно ответила Склепова.

– Зачем?

– Не знаю зачем… Но хочется. Я, ну в смысле я такая, как я есть, и вдруг у меня восемь детей.

– И какая же у них будет фамилия? Гломов? Пуппер? Бейсобачкин? – ехидно спросила Шито-Крыто.

Гробыня, забывшая, как видно, поставить блок от подзеркаливания, посмотрела на нее с раздражением.

– Комбинации, дорогуша, могут быть разнообразными. А вот про Топимикробкина не надо! Топимикробкин – это святое, – ответила она.

Рита улыбнулась самой ехидной из своих тридцати улыбок. От Гробыни это, естественно, не укрылось.

– И вообще, еще раз про Наступай-на-Слонищева кто заикнется, того я сглажу в особо циничной форме! – предупредила Склепова.

– Ты же его все время ругала? Или ты хочешь сказать, что он тебе нравится? – Пупсикова изумленно распахнула рот.

– Я ничего не хочу сказать. Все, что я хочу сказать, я говорю сразу и без ломаний. Или даже вначале скажу, а потом думаю: хотела ли я это

сказать или не хотела… И вообще лучше к Аббатиковой приглядитесь! Она нет-нет да так на него зыркнет, что у меня амулеты от сглазов нагреваться начинают, – отрезала Склепова.

Тема была закрыта.

Когда в установленный час они спустились в Зал Двух Стихий, там было полно народу. И без того огромный зал, еще больше расширенный свежим заклинанием пятого измерения, казался бесконечным. В отдалении, со стороны противоположной Лестнице Атлантов стены, шумел водопад. Порой ветер доносил его брызги. Кроме того, где-то рядом ощущался осенний лес. Под ногами у Тани шуршали желтые кленовые листья. И это было тем заманчивее, что за окном стояло лето.

На четырех хрустальных колоннах в центральной части зала был установлен помост для преподавателей. На нем, точно принимая военный парад, стояли Сарданапал, Медузия Горгонова, Зуби, Соловей О. Разбойник, Поклеп Поклепыч, Готфрид Бульонский и Тарарах. Медузия была в строгом темном платье, Зуби – в пышном красном, и даже Тарарах не в звериной шкуре, как обычно, а в новых футбольных трусах, за резинку которых он заткнул здоровенную палицу с железными шипами. Эту палицу Тарарах носил с собой только в самых торжественных случаях. Готфрид Бульонский поглядывал на оружие Тарараха с завистью и даже дергал Зуби за рукав, чтобы она тоже посмотрела. Однако Зуби палицами не интересовалась и с досадой отмахивалась от мужа. И лишь Поклеп Поклепыч был в обычном куцем пиджачке, настолько пропахшем русалкой, что Медузия то и дело брезгливо подносила к ноздрям платок.

Джинн Абдулла и Безглазый Ужас парили над помостом, не нуждаясь в опоре и не завися от бренной плоти. Немного погодя Абдулла раздобыл где-то персидский ковер-самолет и носился над головами учеников так низко, что, казалось, мог зацепить их пышными кистями.

Усы академика Сарданапала, освобожденные от власти золотых зажимов, в восторге метались из стороны в сторону, как автомобильные дворники в дождь. Причем правый, наиболее шкодливый ус то и дело задевал заговоренное пенсне. По тому, как улыбался Сарданапал и как поглаживал бороду, видно было, что все изменения в зале – его заслуга. Примерно оценив объем магической работы, Таня поняла, что ей для того, чтобы сделать с Залом Двух Стихий то, что сотворил с ним за считаные часы Сарданапал, пришлось бы учиться не пять лет, а по меньшей мере пятьдесят. Совершенство в любом деле безгранично. Верхней планки не существует и не может существовать.

Таня пробиралась в толпе учеников, отыскивая Ваньку и Ягуна. Кроме выпускников здесь были еще вторые, третьи и четвертые курсы. Таня поглядывала на них с легкой снисходительностью. Ей казалось, что малышня невообразимо важничает. С другой стороны, насколько она себя помнила, сами они пару лет назад вовсе не считали себя малышней. Просто чем выше заберешься на дерево жизни, тем меньше кажется то, что находится внизу. И одновременно тем больше боишься упасть…

Многих из однокурсников Таня едва узнавала. Например, Гуня Гломов в черном строгом костюме, ослепительной рубашке и с галстуком-бабочкой походил на охранника крупного мафиози. Красивый смуглый Жора Жикин, у которого пробивались тонкие пошловато-задорные усики, – на наемного танцора. Семь-Пень-Дыр, все пальцы которого были унизаны перстнями, – на солидного банкира азиатского происхождения, и даже мешковатый Кузя Тузиков казался гораздо солиднее, чем был на самом деле. Он даже веника с собой не взял, что было уже значительным шагом эволюции на пути очеловечивания.

Несмотря на величину зала, основной народ сгрудился в центре, держась ближе к фуршетным столам. Таня лавировала в толпе. На кого-то налетала она, кто-то на нее. Кто-то здоровался, кто-то проскакивал мимо, как кусок мокрого мыла.