Прекрасные тела - Лора Каннингем

«Моя мама станет исключением», — думала Нина. Она еще не была готова смириться с тем, что говорят врачи и медсестры. Если пациента признают «годным» для хосписа, это в некотором роде облегчает его жизнь: требуется меньше бумаг, чтобы пригласить профессиональных медсестер; регулярные визиты авторитетных врачей гарантированы; все оборудование доставляется бесплатно в течение часа, ведь речь идет о кратком периоде «дожития».

Пару недель назад медсестра из хосписа выдала Нине брошюру «Семь признаков приближения смерти». Нина могла прочесть слова, напечатанные в этой книжонке, но не понимала их значения: «Умирающий пациент перестает есть и пить, его моча становится темнее, умирающий может „теребить“ постельное белье. Иногда ему являются призраки умерших родных и близких». Нина вчитывалась в текст, но никак не могла усвоить информацию. И вообще, ей не хотелось это читать… Тогда она брала книгу Лоры Инголлз Уайлдер «Маленький домик в прерии» и читала ее маме на ночь, совершая ритуал, обратный тому, который совершала ее мама в этой самой комнате каких-нибудь тридцать лет назад…

Нет, ее мама будет исключением, она еще сыграет с хосписом шутку… Даже одна из сиделок как-то раз, заметив розовые щечки Миры и оценив, с каким аппетитом та проглатывает яйцо-пашот и тост, сказала:

— Слушайте, а ведь нам придется отказать вашей маме в хосписном обслуживании, если она будет продолжать в таком духе…

Нина была счастлива это услышать: она восприняла слова сиделки как подтверждение собственного ощущения, что Мира Московиц еще не готова умереть. Нина попросила сиделку не говорить о ее маме в третьем лице, когда та присутствует в комнате. Раньше она уже просила не включать при маме телешоу вроде «Колеса фортуны». Что бы ни случилось с Мирой в конце концов, Нина стояла на страже ее достоинства. Возможно, Нина была не права, но именно так она чувствовала.

— Знаете, она все понимает, — объясняла Нина сиделке Фло, приехавшей с Ямайки.

Судя по выражению черного как смоль лица Фло, слова Нины вроде бы не вызвали у нее возражений, но вдруг сиделка сказала:

— Ее время еще не пришло, но она уже не понимает меня. Я проработала с ними двадцать лет. Мне знакомы признаки.

— С ними? — Нина вздрогнула: Мира Московиц стала одной из «них», умирающих, других особей (во всяком случае, Фло произнесла это слово именно таким тоном). — Не говорите «они», — попросила Нина.

Но Фло, кажется, просто не понимала Нину. Однажды Нина задумалась: неужели Фло невдомек, что она и сама когда-нибудь умрет? Или Фло думает, что работа сиделки обеспечивает ей иммунитет? Что она всегда будет у кровати, а не на кровати, не одной из «них»?

Фло была довольно красивой женщиной с ослепительно-белыми зубами и розовыми деснами. Она всегда приходила со своей едой и обычно держала на коленях пластмассовую коробку с вяленой курицей или овощами с рисом, наблюдая за Мирой, высматривая в ее поведении «семь признаков приближения смерти». Нина считала Фло самой надежной из всех сиделок: она вовремя приходила, делала все очень толково. Она могла поднимать Миру, переворачивать ее без всяких усилий (когда Нина попыталась сделать это сама, то потянула спину). Мира была маленького роста, но, по ее собственному выражению, «у нее хватало мяса на костях». Она весила добрых сто шестьдесят фунтов и при этом вот уже несколько недель не могла самостоятельно передвигаться, так что и переносить, и мыть ее приходилось только с посторонней помощью.

Нина не хотела об этом думать, но на периферии сознания, где скапливались неприятные факты, маячила мысль о том, что состояние ее матери все ухудшается. В последние пару недель она перестала быть «амбулаторной» больной, стала пользоваться инвалидным креслом и носила памперсы, причем уже не только ночью.

Со своей стороны Нина до последнего сопротивлялась памперсам. Она знала, что ее мама ни за что бы на них не согласилась, сохрани она ясность сознания. Но сотрудники хосписа настаивали, к тому же правда была на их стороне: памперсы действительно помогали обеспечивать должный уход за Мирой. До того Нина пыталась поддерживать видимость маминой самостоятельности. Она не хотела оскорблять ее чувства, предлагая ей одноразовые подгузники. В результате Нина была просто завалена грязным бельем, и иногда ей приходилось аж по пять раз в день спускаться в подвал «Объединенного проекта», где находились стиральные машины. Однако Нине очень хотелось поддерживать иллюзию, что мама все еще может носить нормальное белье; ей казалось, стоило попотеть ради того, чтобы не признать поражение в этом вопросе.

Но хоспис помог Нине отказаться от борьбы. Раз ее мама не справляется сама, у них нет выбора: они должны следить за тем, чтобы и постель, и сама больная содержались в чистоте. Нина часто задавалась вопросом: а что же происходило в прошлые тысячелетия, когда одноразовых подгузников еще не существовало? Вероятно, ответив на этот вопрос, можно было понять, почему в течение веков человечество не знало счастья. Без памперсов положение лежачих больных было уж совсем унизительным. А теперь есть целые пачки одноразовых подгузников с аккуратными синими швами, бегущими по белой полупрозрачной поверхности, словно капилляры. Промокая, они приобретают странную плотность, как будто их наполнили желатином, — в сущности, они работают по такому же принципу, трансформируя жидкость в гель. Когда памперс больше не может впитывать, синяя нить превращается в желтую, и становится ясно, что пора надеть новый.

«Для любимого человека ты способен сделать больше, чем можешь себе представить», — подумала Нина, на автомате проверяя свою маму и подтирая ее. Старая женщина, моргая, посмотрела на дочь и запела:

— Нянчи свою маму, как она нянчила тебя…

Нина засмеялась, хотя эта песенка, повторяемая Мирой все чаще и чаще, вызывала у нее чувство неловкости.

— Тебе не холодно, мама-ле? — спросила она.

Говоря по правде, сегодня вечером ее мама жаловалась на холод, и Нина думала: а что если это один из тех семи признаков приближения смерти, о которых она не хотела читать? И что у Миры с глазами? Глаза, казалось, тоже изменились: на радужной оболочке словно бы осел туман, окружив коричневые зрачки полоской изморози.

Но самое странное, что Мира, всегда считавшаяся хорошенькой, никогда еще не выглядела такой миловидной, как сегодня. Ее чистая белая кожа приобрела мраморный блеск; само ее тело казалось таким гладким, блестящим. В оттенке и фактуре ее кожи было что-то, напоминающее скульптурные изображения Мадонны, оплакивающей Христа… А может, из мамы начала уходить жизнь, и потому она напоминает неодушевленный предмет? Нина заставила себя прислушаться к маминому дыханию: ее предупреждали, что если она услышит «бульканье», ехидную погремушку смерти, то это будет еще один признак скорого конца.