Цепь грифона - Сергей Максимов

И как неловко и противно было от этого ему. Грубо ответить не позволяло воспитание, а отозваться взаимностью было выше всяких сил. Приходилось разыгрывать из себя полного идиота. Дескать, о чём речь – не понимаю… Сама мысль, что какая-нибудь молодая особа будет думать о нём примерно так же, как он думал в молодости о своих навязчивых, зрелых поклонницах, отбивала у него всякое желание даже сказать невинный комплимент девушке.

Знал бы он, что именно эта его нарочитая отстранённость оказалась самой привлекательной чертой его характера в глазах Лины. Она сразу же выделила его из числа окружающих мужчин. Кроме отчётов Сергей Георгиевич диктовал ей проекты приказов и служебные записки в самые высокие военные инстанции. В последние дни стал диктовать проекты инструкций и, что особенно её поразило, проекты учебных пособий.

Девушка тоже находилась на казарменном положении. После работы в особняке её под охраной отвозили на Лубянку. Там она составляла отчёт за день. Потом расшифровывала стенограммы. Отпечатывала их в одном экземпляре и на другой день уже с распечаткой появлялась на Пречистенке. При встрече Суровцев забирал у Лины машинописный текст, продиктованный накануне. Поил стенографистку чаем с галетами. И пока она пила чай, редактировал документы.

Лина пила чай и искоса наблюдала за молодцеватым, несмотря на возраст, генералом. Она уже знала, что когда-то он служил в царской армии. Чтобы как-то развлечься, она пыталась представить его молодым человеком. Скорее всего, он был обычным смазливым офицером с усиками, каких показывают в кино про Гражданскую войну. А она терпеть не могла мужчин с усами. Наверное, потому, что в детстве их боялась.

Он не то чтобы ей нравился. Он просто привлекал к себе её внимание. Мог с лёгкостью ответить на любой вопрос. Чем не раз её поражал. Всегда гладко выбритый, подтянутый, с мужественным лицом много повидавшего человека, с ней он был предупредителен и даже галантен. И был он вовсе даже не старым. Из-за собственной молодости она не могла даже примерно определить его возраст. С первой встречи её влекло к нему смешанное чувство тревожного любопытства и неясного волнения. Он всё больше занимал её мысли. И теперь она сама уподоблялась швейной иголке, притянутой большим и сильным магнитом.

– Ну что ж, прекрасно, – откладывая в сторону с десяток страниц машинописного текста, произнёс Суровцев. – Я очень доволен вашей работой. О чём не премину доложить вашему руководству. А вот сегодня работы как таковой не будет. И я вас попрошу побыть за хозяйку. С минуты на минуту сюда прибудут три заслуженных генерала. И мы за чаем послушаем их мнение по известным вам вопросам. Записывать ничего не придётся. Сам напишу коротенькую служебную записку и отправлю её по назначению. Благодарю вас за работу.

В экранизации классики Лина не раз видела, как кавалеры по-буржуазному целуют дамам руки. Именно так Суровцев взял её руку и, как в каком-то фильме, поцеловал. Ничего похожего, происходящего с ней самой, она и вообразить не могла. В жизни это оказалось совсем не так, как выглядело на экране и на сцене. Волнение в какие-то секунды заполнило её, как не заполняло никогда прежде и при более откровенных поцелуях с молодыми людьми. Но что было самое ужасное, так это то, что генерал заметил её волнение. И от этого краска смущения стала заливать ей лицо.

– Вот те раз! – воскликнул генерал. – Я и думать забыл, что поцеловать руку комсомолке – всё равно что нанести ей оскорбление. Простите, сударыня.

Он только сейчас сообразил, что он, вероятно, был первым в её жизни мужчиной, поцеловавшим ей руку.

– Ничего-ничего, когда-нибудь, глядишь, это вернётся в русскую жизнь. Вы уж не обессудьте за старорежимные замашки. Иногда прорывается, – неуклюже попытался оправдаться Сергей Георгиевич.

Делорэ лично встретил гостей. Их было трое. Два пожилых подтянутых генерала – ровесники самого Михаила Ивановича. И ещё такой же пожилой военный, но почему-то в звании комдива. Всем троим за шестьдесят лет. Разделись они в полуподвальном, цокольном этаже особняка. Теперь, поднявшись по лестнице, важно входили в столовую.

Лина невольно улыбнулась – на форменных галифе у присутствующих мужчин, за исключением комдива, были генеральские лампасы. Такого количества генералов одновременно она ещё никогда не видела.

– А это, извольте видеть, мой и ангел-хранитель, и он же змей-искуситель. А ещё и заместитель мой – Сергей Георгиевич Суровцев.

– Суровцев, – поочерёдно представился гостям Сергей Георгиевич.

– Иван Платонович Граве. Алексей Алексеевич Игнатьев, – представлял в свой черёд пришедших генералов Делорэ. – Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, думаю, вам представлять не надо, – кивнул он на комдива с одним ромбом в петлицах.

– Мы знакомы? – удивился Бонч-Бруевич.

– Так точно, Михаил Дмитриевич, – сдержанно ответил Суровцев.

– Столько лиц, столько людей! Память, знаете ли, уже не та, – улыбаясь, то ли извинился, то ли не пожелал узнавать Суровцева бывший начальник контрразведки русской императорской армии.

Делорэ в этой компании оказался самым низким по росту. Тогда как Суровцев и гости были примерно одного роста. «Выше среднего» – значилось бы в перечне их личных примет. Было в их внешности и то всегда уловимое, но труднообъяснимое качество, которое всякий по-своему толкует в пределах понятий «аристократичность» и «порода». И, конечно, ничем не истребимая военная выправка.

Генералы обменялись рукопожатиями. Иван Платонович Граве обладал красивыми, умными, проницательными, грустными глазами. «В молодости, наверное, он был розовощёким», – почему-то подумалось Суровцеву. Аккуратная бородка клинышком военного интеллигента. Небольшие, но сильные ладони, смолоду всегда что-то мастерившие, моделирующие, смешивающие химические реактивы. Кого-то он ему напоминал. Но кого именно, Сергей Георгиевич вспомнил не сразу. После недавнего тюремного заключения и напряжённой работы последних военных месяцев Граве был усталым, сдержанным и молчаливым. Но всё же рядом с другими гостями он казался человеком более простым. Даже, пожалуй, простодушным. Что совсем не соответствовало его внутренней сути.

Имя его было широко известно среди военных инженеров-изобретателей всего мира. С другой стороны, ещё с 14 июля 1916 года сама личность его стала государственной тайной и объектом интереса разведок разных стран. В этот день преподаватель артиллерийской академии полковник Граве испытал первый реактивный снаряд на основе пироксилиновой шашки из бездымного пороха – прототип твёрдотопливной ракеты. В инженерных академиях всего мира уже изучали его работы. А книга «Баллистика полузамкнутого пространства» уже в этом, 1942 году была выдвинута на Сталинскую премию первой степени. Но во всём мире не знали: жив ли он? Не знали о его службе в Красной армии. Не знали, что этот человек был одним из тех, кто обосновал теоретически и довёл до боевого применения самое грозное оружие нынешней войны – миномётные установки залпового огня БМ-13, уже получившие своё фронтовое имя – «катюша».

Алексей Алексеевич Игнатьев был всё же чуть выше среднего роста. Его, как и другого знаменитого Алексея – Алексея Толстого, иногда за глаза, а то и открыто называли «красным графом». Граф Игнатьев перешёл на сторону советской власти будучи генерал-майором русской дореволюционной армии, находясь в должности русского военного атташе во Франции. В отличие от простого в общении Граве и сдержанного Бонч-Бруевича держался Игнатьев с большим достоинством. Порой он казался даже человеком напыщенным. Руки этого человека не ведали физической работы, и аристократичные, длинные пальцы придавали совсем даже не военное изящество его жестам. Игнатьев тоже оставил после себя книгу. Называется она «50 лет в строю». Кто-то, и уж ни Суровцев ли, по этому поводу язвительно и злоречиво добавил: «И ни дня в бою»…

В отличие от своих спутников Бонч-Бруевич перешёл на сторону советской власти в звании генерал-лейтенанта. Сейчас, пребывая в звании комдива РККА, он был явно не расположен к открытому и свободному общению.

Делорэ знал всех троих гостей много лет. Поэтому чувствовал себя более уверенно. На правах руководителя и хозяина распорядился:

– Вы, Сергей Георгиевич, сформулировали окончательные положения – вам и докладывать. А вас, товарищи генералы, прошу присаживаться.

Бонч-Бруевич заметно вздрогнул. Лине опять сегодня казалось, что эти генералы попали в нынешнюю жизнь из кино или театра. Она, наверное, даже не удивилась бы, если они обращались друг к другу с дореволюционным обращением «ваше превосходительство». Это в их устах было бы более уместно, чем принятое теперь «товарищ генерал».

– Товарищи генералы, перед вами экземпляры проекта введения новых знаков различия в Красной армии, – выкладывая на стол бумаги, начал совещание Сергей Георгиевич. – А если быть точным, то перед вами проект восстановления традиций русской армии в самом ярком и зримом проявлении. Речь идёт о возвращении в военную форму погон. Можно сказать, что мы говорим о реабилитации погон. И не только. Прошу ознакомиться с первой частью этого документа.