Встретимся в суде - Фридрих Незнанский

Все-таки он виноват перед Юлей. И, как бы в наказание, после развода на него посыпались эти несчастья с фирмой, разногласия с партнерами… Или, может быть, Юля служила неким громоотводом: все несчастья у Валентина раньше сосредоточивались в семейной жизни, а после того, как семейной жизни не стало, сконцентрировались в бизнесе? Какая ерунда в голову лезет! Так или иначе, ему в одиночку приходилось отражать атаки врагов, которые вчера были близкими друзьями.

И тогда пришла Марина.

Валентин не поверил своим глазам. Если бы в ту пору, когда между ними все горело и пылало — это было бы нормально. Но сейчас — зачем он ей? Вспомнить прошлое? Реанимировать молодость? Пришла в половине одиннадцатого вечера, позвонила в дверь его дома, до краев наполненного одиночеством. Валентин открыл и не поверил своим глазам. Марина? В такое время? Легкое пальто на груди распахнулось, демонстрируя полупрозрачную блузку.

— Что-нибудь с бизнесом? — обеспокоенно спросил Валентин, потому что «Уральский инструмент», «Уралочка» и «Зевс» в последнее время стали больными зубами, ни на минуту не позволяющими забыть о своем наличии.

Бывшие друзья не-разлей-вода обнаружили не лучшие черты своего характера, а это всегда мучительно. Но Марина… Сбросив на пол дорогое пальто, она прижалась к Валентину, обхватила его под мышками, проскользила по его телу своими не потерявшими формы маленькими грудями, которые слегка поддерживал снизу видимый через блузку кружевной лифчик.

— Марина, ты что, что с тобой? — попытался образумить ее Валентин, отступая в спальню, где оказали бы ему моральную поддержку призраки присутствия Юли и дочерей.

Вот еще не хватало: возобновить связь с женой Шарова, когда Шаров — один из немногих бывших «реаниматоров», что остались на его стороне!

— Я старая? — спросила Марина, вскидывая на него ресницы. — У меня появились морщинки, седые волосы?.. Ты меня больше не хочешь?

— Нет, не в этом дело, — раздраженно буркнул Валентин, стараясь не смотреть в ее глаза… В ее прежние глаза.

— Мне плохо, Вальчик. — Только Марина называла его так, и это смешное имя, которого он ни от кого больше не потерпел бы, в ее влажных губах звучало интимно. — Я знаю, тебе тоже плохо. Ты один, и я… знаешь, я, по существу, тоже одна. Наверное, в свое время мы с тобой совершили ошибку, что не остались вместе…

— Так хотела ты, — напомнил Валентин.

— Да, ошибку совершила я… Не знаю, как теперь быть… Ты такой теплый, как русская печка. А я почему-то замерзла…

Маринина кожа совсем не была холодной. Может быть, у нее действительно были и морщинки, и седые волосы, но Валентин их не замечал. Главное, что глаза у нее остались такими же зелеными, как молодой, насквозь просвеченный солнцем крыжовник. Совершенно юные, совершенно женские, совершенно прежние глаза…

Наверное, она неправильно истолковала его невольное движение в сторону спальни. Да нет, почему «неправильно»? Ведь в конечном счете все так и получилось…

После они отдыхали бок о бок на кровати, которая окончательно перестала быть супружеской. Валентин без радости и без печали думал о том, что призрак присутствия гневной Юли больше не будет его беспокоить: Марина сняла заклятие. Однако наложила новое: теперь он постоянно будет видеть на этой простыне ее тело. Ох, эти женщины, они все стремятся заселить своими фантомами! А, может быть, дело не в женщинах, а в нем? Наверное, это он — ненормальный мужчина. Наверное, он — из породы однолюбов. Крепко привязывающихся однолюбов…

— Ты зря подумал на Леню Ефимова, — вплыл в его рассуждения Маринин голос, и Валентин догадался, что перед этим он что-то прослушал, пропустил. Но тотчас ухватил нить:

— Ефимов? Если этот мелкий пакостник, — «крупный пакостник», мысленно поправил себя, — снова попытается захватить «Зевс», я ему…

— Ничего он не пытался! — возразила Марина с таким искренним видом, с таким распахиванием только что притуманенных любовью глаз, что Валентин не стал ее перебивать: пусть скажет все до конца. — Его подставили, неужели ты не понял? Вас хотят стравить!

— Кто?

— Конкуренты «Зевса»! Я не вникала в детали, но их несколько, и они, кровь из носа, хотят, чтобы вы перессорились… Леня приходил ко мне и Шарову жаловаться. Поговори с ним, я толком ничего не знаю! Я только вижу, что гибнет наша прежняя команда, наши молодые мечты, и мне это обидно… Для меня столько значите вы все, то есть мы все, когда мы все вместе…

Тогда Валентин размяк. Заверял Марину, что ему будет только приятно, если в грязном деле с «Новыми приборами» Ефимов окажется не замешан; настаивал, что, если все разъяснится, не станет держать на него зла… А теперь? Теперь он прокрутил события со стороны, словно фильм, и удивился: какой плохой режиссер его снимал? Весь древнейший сценарий обольщения мужчины, чтобы с помощью секса на него повлиять, шит белыми нитками. Понадобилась такая великолепная актриса, как Марина, чтобы эта пошлая мелодрама прошла на «ура». Но вряд ли тут дело в Маринином актерском таланте: дело в благодарном зрителе, которого вынудили сыграть роль простофили… «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!»

Но если Марина действительно затащила бывшего любовника в постель для того, чтобы притормозить его действия против Ефимова, как это совпадает с ее вымечтанным образом? Получается, полжизни он был влюблен в женщину, о которой ничего не знал. Работал вместе с ней, постоянно общался, входил в ее тугое, плотно обхватывающее лоно — и после всего этого… Неужели она так ловко притворялась? Нет, скорее, были правдивы Валькины давние эротические сновидения: в Марине обитает много женщин. Он был знаком всего лишь с одной из них, возможно, лучшей. И упорно закрывал глаза на ее опасных сестер…

«Лучше бы я остался с Юлей», — подумал Валентин. Мысль показалась лишней, бессмысленной. Как будто ему теперь доступен выбор! Он останется не с Мариной и не с Юлей, он останется в тюремной камере. Надолго? Навсегда? Смертная казнь в России отменена, но существует пожизненное заключение, к которому могут приговорить его… За убийство, которого он не совершал!

Ночные стоны в следственном изоляторе никого не удивляют. Здешние обитатели стонут, бодрствуя, стонут и во сне. Стонут, вспоминая прошлое и предчувствуя будущее, как баран чувствует на шее первое прикосновение ножа.

Александрбург, 23 марта 2006 года, 16.08.

Юрий Гордеев

Юрий Петрович Гордеев был готов к тому, что его работа в Александрбурге затянется. Провинциальная медлительность, помноженная на круговую поруку работников правосудия, точнее, левосудия, создавала для этого отменные предпосылки. Но, получив на руки папку с делом Баканина на третий день своего пребывания в городе, он подумал, что даже для провинции это чересчур. Гордеев собирался высказать претензии, но при взгляде в лицо начальника следственного управления Макаровой решил оставить претензии при себе. Судя по выражению глаз и губ этой плотной решительной женщины, она считала, что ей должны выражать благодарность. «Скажите спасибо, что вообще что-то от нас получили», — читалось на этом лице.

— А где вы работаете в Москве? — с дотошной бдительностью спросила Макарова.

— Десятая юридическая консультация. — Гордеев слегка наклонил голову.

Макарова еще раз проверила его документы, в которых было сказано то же самое, не нашла к чему придраться и, кажется, рассердилась. Пухлые, намазанные оранжевой помадой губы сжались, сморщились, напоминая рифленую поверхность чипса.

— Все страницы пересчитаны и пронумерованы. Каждую из них я помню. Не вздумайте что-нибудь вытащить: вас сразу же уличат.

«Впервые меня, адвоката, принимают за вора», — едва не сказал Юрий Петрович, но Макарова уже вышла, по-гренадерски размашисто шагая, из кабинета управления следственного изолятора, временно предоставленного в распоряжение Гордеева. Кабинет походил на каземат: голые грязноватые стены, покрашенные отвратительной темно-зеленой краской, гуляющий по ногам сквозняк, колченогий деревянный некрашеный стол, который, ничуть не стесняясь гостей из Москвы, деловито пересекала по диагонали дорожка тараканов. Судя по тому, что жрать им тут было категорически нечего, шествие представляло собой великий тараканий исход. Гордеев не удивился бы, услышав скрежещущий поворот ключа в наружном замке: Макарова могла его и запереть, чтобы продержать здесь неопределенное время и выпустить когда заблагорассудится. Это на нее похоже! Своенравная дама! Не вполне уверенный, что такого не случится, некоторое время Гордеев периодически отрывался от чтения уголовного дела № 705509 по обвинению Валентина Баканина и поглядывал в сторону двери, на которой уцелело зарешеченное смотровое окошко. Позже эти нервные поглядывания прекратились: не потому, что Юрий Петрович уверился в благонадежности Макаровой, а потому, что дело поглотило его целиком. Гордеев читал его, как бульварный роман, нафаршированный исключительными ситуациями, ходульными характерами и невообразимыми объяснениями. И над каждой страницей, подобно Станиславскому, готов был восклицать: «Не верю! Не верю!» Действительно, было трудно поверить, что способно существовать такое уникальное дело — поистине рекордсмен по количеству процессуальных нарушений.