Пояс Богородицы - Роберт Святополк-Мирский

Обоим ливам Генрихам, привыкшим к вольготной жизни на теплой конюшне, война очень не понравилась. Но и в ней можно было найти хорошие стороны, и предприимчивый Генрих Первый вскоре их нашел. Будучи человеком наблюдательным, он заметил, что в конце каждой битвы, когда одна сторона начинает отступать, а другая ее преследовать, поле сражения на несколько десятков минут остается совершенно пустым, и вот тогда-то можно беспрепятственно обшаривать убитых, прежде чем это сделают победители; вернувшись после погони за неприятелем.

Теперь бывшие конюхи, одетые, как простые пешие ливонские воины, перед началом каждого сражения находили себе укромное убежище, где выжидали до тех пор, пока одна из сторон не одержит победу. Затем они быстро выбегали на поле боя и обирали убитых до тех пор, пока вдали не покажутся победители, спешащие к полю с той же целью.

Это дело оказалось во много раз прибыльнее овса, и Генрих Первый, весело потирая руки, молил Господа о продлении войны, в то время как его сын умолял отца отказаться от пагубной привычки не делиться добычей. Дело в том, что, кроме такой вполне похвальной черты, как наблюдательность, в сложном и противоречивом характере Генриха Первого присутствовала и даже доминировала такая мало похвальная черта, как скупость. Мало того, что он давал сыну лишь жалкие крохи, как от продажи овса, так потом и от мародерской добычи, так он еще втайне закапывал все деньги и ценности в местах, известных только ему, и ни за что не соглашался указать эти места сыну, ссылаясь на то, что тот еще слишком молод и непременно растранжирит накопленное.

Генриху сразу повезло — он наткнулся на какого-то, должно быть, очень знатного и богатого ливонца и тут же напялил на себя все его латы, прихватив заодно дорогого коня прекрасной породы (а уж в лошадях и ценах на них он разбирался как никто другой!), смутно, однако, заподозрив, что за таким неожиданным везением судьба, должно быть, скрывает какой-нибудь подвох.

Он не ошибся — через несколько минут появился Филипп…

И вот, стоя на коленях, Генрих теперь умолял не выгонять его, клятвенно заверяя, что за этот месяц привязался к Филиппу, как к брату, что полюбил его, как родного, что теперь на всем белом свете у него больше никого нет, но зато есть много талантов, которые он охотно применит на службе такому знаменитому воину и замечательному человеку, что он не только умеет играть на лютне и сочинять песни по любому случаю, но еще свободно владеет пятью европейскими языками, умеет вести дом и хозяйство, а уж за лошадьми смотреть — лучшего мастера в мире нет!

Эти аргументы повлияли на решение Филиппа, потому что в последнее время, столь внезапно обогатившись и готовясь к ведению большого дома с дюжиной детей, крупным хозяйством и непременно с огромной конюшней, он не раз подумывал о необходимости найти подходящего, достаточно грамотного и разумного человека для ведения этого дела.

Филипп сменил гнев на милость и принял Генриха на службу, положив ему щедрой и теперь уже богатой рукой жалованье, о котором тот даже не мечтал, а потому, залившись слезами умиления и горячо целуя руку нового патрона, Генрих поклялся ему в пожизненной преданности и готовности немедля положить голову за Филиппа, его семью и его дом.

В последующие несколько месяцев Филипп все больше привязывался к новому слуге, которого скоро и вовсе полюбил за веселый нрав, ловкость, живой, быстрый ум и умение мгновенно находить выход из любой трудной ситуации. Данилка вначале с ревностью недолюбливал новичка, но потом привык и тоже полюбил его, потому что Генрих умел очень точно вести себя с каждым, так что вскоре и дворянину Филиппу Бартеневу, и его дворовому холопу Данилке, стоящим на неизмеримо далеких общественных уровнях, он стал одинаково близким другом, умея в то же время соблюдать с каждым нужную дистанцию.

После нового поручения великого князя Филипп мысленно поздравил себя с правильным решением, потому что теперь, когда через неделю ему снова придется уехать, а затеяно столько дел, Бартеневке будет очень нужен человек, способный под руководством Настеньки выполнить все необходимые работы.

Вот почему, громко сказав всем: "Представляю вам моего бывшего пленника, а ныне доброго друга: лив Генрих Второй!", Филипп негромко сказал Настеньке:

— Он будет твоей правой рукой и управляющим Бартеневкой, которая под его руководством скоро превратится в самое богатое, укрепленное и процветающее имение!

Настенька побледнела.

— Постой-постой… Что значит моей правой рукой? А твоей, что — нет? Я жду тебя полгода, я вся истосковалась, меня тут без тебя снова похитили и чуть не убили, а ты… ты что?… ты опять собираешься меня покинуть?

— Ну что ты, любовь моя, — горячо зашептал Филипп. — Я здесь, я вернулся, я — с тобой и с нашими малютками! Я страшно по тебе соскучился!

И хрупкая Настенька, не успев расплакаться, утонула в объятиях своего великана-мужа…

…Конечно, нелегко трем мужчинам, почти полгода отсутствовавшим дома, сообщать своим женам, что через неделю они снова отбывают на неизвестный срок, но степень трудности у каждого оказалась другой.

Легче всего было Картымазову, который всегда держал семью в строгости.

С Настенькой он поздоровался еще в Медведевке, коротко сказав: "Молодец, хорошо выглядишь!", глянув на спящих младенцев-двойняшек, подкрутив ус, ухмыльнулся: "Вижу нашу породу в меня пойдут!" — и, снова сев в седло, поехал в Картымазовку. Там его, как всегда, первыми встретили любимые псы, и он лобызался с ними до тех пор, пока вокруг не собрались домочадцы и слуги. Лишь тогда он снизошел до того, чтобы увидеть жену и сына.

— Ну здравствуй, Василиса! — сказал он так, будто расстался с ней вчера, и даже не обнял жену, потому что на людях он никогда этого не делал ввиду своего небольшого роста — Василиса Петровна была выше на полголовы.

Зато сына, который был выше его уже на целую голову, он взял за плечи:

— Здорово, Петруша, — ишь, какой вымахал! Красавец ты у меня!

Потом повернулся к своим дворовым людям:

— Ну что же, народ, — поклон вам мой и благодарность за верную службу вижу, что дом и семья целы и на том спасибо! — он низко поклонился, а потом, выпрямившись, строго оглядел собравшихся;

— А вы, собственно, чего тут столпились? Работы нет, что ли? Ну-ка все за дело! Быстро!

И, грозно щелкнув нагайкой, Картымазов быстро отвернулся, чтобы никто не заметил его подобревших глаз.

Потом сказал жене и сыну:

— Живите дальше, как жили, потому что я сюда лишь на неделю — меня сам великий князь ждет с поручением!

И, отказавшись от услуг конюха, пошел самолично расседлывать коня.