Мечи Эглотаура. Книга 1 - Эдуард Мухутдинов

Лем потеребил вервь, мирно лежащую на столе. Неожиданно в его умелых руках веревка начала принимать разнообразные изысканные формы.

— Их обычаи отличаются от людских. Собственно, фраги уже не люди, хотя общие дети и могут появиться. Но они столько занимались магией, что плоть отличается от нашей плоти, кровь другого цвета, живут дольше, умирают страшнее, да и все такое прочее. Даже эльфы сейчас имеют больше сходства с людьми, нежели фраги. Мораль у них иная, представления о мире хоть и сходны с людскими, но тоже не полностью. Тринадцать старейшин племени странствуют по миру, выискивая особливые места, в которых повышенная концентрация той энергии, что позволяет творить чудеса. И хотя они не злы, не жестоки, но в то же время и не добры, не милосердны. По нашим, естественно, понятиям. Попавшего к ним в лапы они могут отпустить либо умертвить, и совсем неважно, что он из себя представляет, как себя ведет. Неважно. Вот таковы фраги. Или, как они себя еще называют, Искатели Хаоса. Не тбписты и не роялисты, хотя что-то общее есть у всех буйнопомешанных.

Лем разлил самогону.

— Следует выпить за то, что ты сумел от них уйти, да еще и девушку спас. Не знаю, почему там дерево-брат не сумел тебя раскусить, но и за это тоже выпьем. Давай.

Чокнулись. Выпили. Тяжело… Я схватил дольку чеснока из тарелки и с хрустом прожевал. Зря. Очень опрометчиво поступил. Вспыхнувший огонь пришлось заедать целыми двумя кусками хлеба.

Зашевелился Серот, поднял голову, затем поднялся сам. Это был довольно занимательный процесс. Вначале зашевелился хвост, скрученный и возложенный на стул, медленно раскрутился и ткнулся в стену кончиком. В напряженном состоянии он медленно приподнялся над полом. Серот утвердил лапы точно по краям мнимого прямоугольника и начал медленно вставать, хвостом удерживая равновесие. Как я понимаю, это было довольно сложно. Донельзя вытянув шею, Серот от усердия чуть высунул кончик левой части языка и прикусил его. В таком глупом виде, вытаращив глаза, дракоша медленно повернулся в сторону двери и не совсем твердой походкой направился к ней, переставляя одновременно ноги с каждой стороны. Он переваливался туда-сюда, и я не понимаю, как дракоша не упал. Не иначе, крылья помогли. Хоть и рудиментарные, а все же.

Серот целых полминуты проходил в дверь, такая длинная оказалась его туша. Повернувшись снова к столу, я обнаружил, что стаканы чудесным образом восстановили содержимое.

— Выпьем, — заявил Лем.

— Только что же пили.

— Когда? Вот же, все на месте. Тебе, верно, показалось.

— Хм. — Что-то было не так, но что? Я постарался найти неточность в его утверждении, но не сумел. Почему? — Тогда выпьем.

Выпили. Ух!

— В общем, Хорс, люди здешние абсолютно ничем не интересуются, — вернулся к прежней теме Лем. — Вот в дальних краях…

— А где ты еще был, а?

— Я? Я обошел все Глюкаловые государства, что лежат далеко к северу отсюда. Странствовал по заснеженным равнинам Глюкляндии, Северного Глюкалового царства, где ночь и день наступают один раз в год и длятся по полгода каждый. Там так холодно, что местные жители временами забираются в собственные холодильные погреба для хранения мяса и греются в них, ибо снаружи холоднее. Зато природа Глюкляндии не имеет себе равных по чистоте и девственности ландшафтов. Нравы обитателей простые и понятные, гостеприимство развито необычайно. Это талантливые, любящие искусство люди, все свободное время отдающие борьбе за выживание.

Несколько лет, пролетевших как одно мгновение, я топтал дороги Глюкозы, Западного Глюкалового государства. Там мягкий устойчивый климат, из-за близости Великого океана, несущего тепло и уют. В то же время люди Глюкозы не столь дружелюбны, как глюкляндцы. Лишь двадцать лет назад закончилась самая кровопролитная в истории Глюкаловых государств война, и глюкозцы лучше остальных глюкаловцев помнят ее трагические события.

Напротив Глюкозы раскинулись бескрайние рисовые поля Глюкотая, Восточной Глюкаловой империи. Природа Глюкотая коварна и изменчива, как и его жители. Если в Глюкляндии нравы просты и дружелюбны, в Глюкозе настороженны и сложны, то в Глюкотае, самом древнем Глюкаловом государстве, сложилась исключительно запутанная мораль, порочная и распущенная в той же степени, что и добродетельная. Я провел на дорогах Глюкотая пять лет, но так и не смог до конца понять, что подвигает туземцев на те или иные действия, поступки и решения.

Был я и в Глюкостане, или Южном Глюкаловом халифате, самом близком к нам по географии, но несоизмеримо дальше находящемся по нравам и жизненным понятиям. Это горная страна, природа в ней дика и прекрасна, столь же жестока и беспощадна; таковы и люди. Они долго помнят обиду, лелеют месть и совершают ее всегда, но лишь в тот момент, когда считают нужным. Глюкостан подарил миру великих художников и сказителей, но их философия необычайно сложна и пространна; только глюкостанец сможет полностью разобраться в сочинениях глюкостанца.

По сравнению с большинством жителей Глюкаловых государств обитатели Тратри и остальных стран жуткие простаки, невежды и невежи, в морали, этике, эстетике и манерах ни в зуб не колышут.

— Ни в зуб что?

— Понимаешь, есть некоторые вещи, которые в силу своей природы притягиваются друг к другу. Разные полюса магнитов, например. Такими же вещами являются зубы и ноги. Отсюда пошло выражение «ни в зуб ногой», то бишь «без понятия». Но ведь правильней будет сказать «ни в зуб не знает». Разве не так?

— Не, не так. Знания и зубы как раз друг к другу имеют едва сдерживаемое отвращение. И коли уж говорить о ногах, то именно они самым непосредственным образом относятся к получению информации. Так что… Самым правильным будет говорить «ни ногой в зуб».

— Выпьем! За ноги и зубы.

— И знания.

— А как же! Не забудь глюкаловцев.

Выпили. Я огляделся. В помещении уже никого, кроме нас, не осталось, все разошлись. Интересно, сколько времени?

— Слышь, Хорс.

— Слышу.

— Как ты к Жуле относишься?

— Хм.

— Понятно.

— А что?

— С ее-то положением… Ик!

— Каким положением?

— Она те не сказала, шо ль?

— Не.

— Ну ладно. Тады и я не скажу. Выпьем!

— За что?

— Не за кого, а за что… Не, не за что, а за чего… Тьфу. Кха. За-ко-го. Вот. За женчин. Это просто трэба выпить за них.

— Угу.

Выпили.

— Слышь, Лем.

— Аиньки?

— А ты че здесь в одиночку бродишь?

— Не, я не в одну ночку. Две ночки. Здесь. Потом дальше пойду.

— Ты не понял. Че ты в одино-чесс-све бродишь?

— А! Так опять не то, меня ж Серот сопровождает, башмак ему на рожу. Морда уж больно похабная… Я так думаю, ему лучче б с Ровудом ходить, дык нет, ко мне привязался. Людей пужаеть. Пнимаешь.

— Угу. Выпьем!

— За-ко-го?

— За Серота.

— На фиг?

— А просто, он же твой спутник. Ты его че, не любишь?

— Э-э-э… Поймал ты меня, мужик. Люблю засранца, че ни говори. Ну ладно, за Серота.

— Гы-ы, старый зоофил…

Выпили.

— Ну так что, Лем?

— Ась?

— Че, грю, один… тьфу, два тебя здесь бродит?

— Хр-р-р…

— Пнятно. Выпьем?

— За что?

— А просто так.

— Выпьем.

Выпили.

— Лем.

— Хр-р-р…

— Выпьем?

— Хр-р-р…

— Пнятно. Выпьем.

Выпил. Уронил голову на руки. Голова была тяжелой… Глазки самопроизвольно закрывались, но я успел увидеть, как Лем поднимается и походкой почему-то вполне трезвого человека идет к выходу. Наверно, почудилось.

Появился Серот. Его ворчание глухо ворочалось где-то на задворках разума, совершенно не воспринимаясь. Дракоша побродил взад-вперед по помещению, сметая возбужденно мечущимся хвостом всю посуду со столов на пол, пару раз дохнул пламенем, потом ушел. Я немного поразмышлял о смысле жизни, глубоко сочувствуя тарелкам и кружкам, которым придется ночевать на грязном холодном полу. Минут через десять ощущение одурения схлынуло, я решил, что вполне трезв. Встать — получилось. С трудом. Дверь находилась где-то на востоке, я несколько раз повернулся вокруг собственной оси, прежде чем углядел ее, больно уж однообразным был пейзаж, выход почти идеально сливался со стеной. Установив направление движения, я двинулся вперед. Похоже, все здесь было пьяным — столы, стулья, пол, стены. Я попытался ухватиться за стол, чтобы удержаться на ногах при этой качке, но он благополучно ускользнул от ладони, и больно грохнулся на пол. Я грохнулся, а не стол. У него, проклятого, четыре ноги, ему легче стоять при штормах.

На улице было прохладно. Рядом, быстро опомнившись от стука двери, заверещал сверчок. Ветерок мягко пошевелил волосы и одежду. На небе — ни облачка, звезды сверкают как бешеные, луна безумством полного сияния переплюнула даже меня. И вокруг — темнота бездонного космоса, хаотического смешения всего — и ничего; все это блажь и дурость, кому я такой нужен, ну не Вселенной же, наконец… Тьфу, чушь какая лезет в голову.