Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин

Мне трудно рассказать, как я писал очерки. А вам было бы совершенно неинтересно меня слушать. Потому что, повторяю, вы очерков моих не знаете. И я, со своей стороны, не принимал никаких мер к тому, чтобы мои очерки стали известны широкому кругу читателей. Никогда, никаким издательствам я их не предлагал.

Речь идет, заметьте, об очерках в том понимании, которое установилось у нас. Или точнее — устанавливалось.

Некоторые писатели и литературоведы, в том числе весьма уважаемые литературоведы, профессора и даже академики, утверждают, что очерк это такое произведение малого литературного жанра, в котором все точно списано с натуры, все фактично и документально и нет ни капельки вымысла.

Я много спорил с такими путаниками литературоведами. Да простит им бог их незнание русской литературы. Видимо, живы и поныне Серебряковы. Я имею в виду профессора Серебрякова из «Дяди Вани»… Не добил его дядя Ваня в пьесе, не попал.

Ну так вот, в моих книгах, которые издавались, читались, которые известны вам, нет ни одного очерка — то есть нет в них ни одной вещи, написанной точно с натуры, с сохранением подлинных имен прототипов, с указанием точного адреса и с прочими необходимыми для очерка приметами — по канонам Серебряковых. Нет ни одной такой вещи. Так о чем же будем говорить? Очерки вообще-то я писал. Последние очерки (а может, правильнее было бы назвать их статьями) были о поездке по Дальнему Востоку и Западной Сибири, и печатали их в газете «Сельская жизнь» в 1960 году. И раньше писал очерки — именно вот такие, документальные — о людях.

Я работал в газетах «Молот», «Колхозная правда», «Армавирская коммуна» с 1934 года почти до самой войны. В войну служил и в строевом полку, попадал и в армейские газеты. Работал в газете Крымского фронта, пока существовал фронт на Керченском полуострове. Работал несколько месяцев в армейской газете 51-й армии. После демобилизации два года работал в «Правде Украины». Работая в газете, я много писал и печатал очерков. И на темы стахановского движения, и на темы войны, и на темы восстановления. Больше всего это были, конечно, очерки о людях. О людях выдающихся. Причем я с большим интересом писал не о людях уже знаменитых, а о тех, которых надо было прославить. Да и, собственно говоря, из таких апробированных знаменитостей я писал только об одном человеке — Терентии Мальцеве. И то только потому, что, несмотря на славу, ему приходилось очень трудно, и за его систему надо было драться. Надо было ему помогать. Да и сейчас ему нелегко. И совсем не лежала душа у меня писать о таких знаменитостях, на прием к которым литераторы выстраивались в очередь.

Были очерки в газетах и путевые. Поездка от «Колхозной правды» по Сибири и Поволжью. Были очерки, скорее приближающиеся к статьям — по своей откровенно публицистической форме. Были очерки, как у всякого журналиста, приуроченные к разным торжественным датам. Юбилеям. Были и фельетоны. На заре туманной юности печатал в газетах даже стихи. И басни писал, под Демьяна Бедного. А еще раньше — и пьесы писал.

Но это все, повторяю, вам незнакомо. Не издавал в «собраниях сочинений» и издавать не буду.

О чем же говорить?..

Вы можете мне сказать: как так вы говорите, что мы не знаем ваших очерков, что они не издавались. А цикл очерков «Районные будни»? А «Трудная весна»?

Так. А кто вам сказал, что это очерки? Ведь они не подходят под определение Тимофеева. Это не фактография. Там нет ни одного фактического имени. Там нет точного адреса. События, разворачивающиеся в этих книгах, также не списаны с натуры.

Кто вам сказал, что это очерки? Критики? Да, критики так называют. А я сам? Не знаю.

Нас толкают на поиски новых форм, новых жанров… А когда мы их находим, у литературоведов не находится новых терминов…

А в общем, если серьезно говорить, то это, может быть, и очерки. Я не открываю этими книгами какую-то новую форму очерка. А просто восстанавливаю в правах одну из старых форм очерка. Такую форму, которая издавна существовала в русской литературе.

А как я определяю очерк? Во-первых, нет очень четкой, резкой грани между очерком, рассказом, повестью и даже романом. Возьмем примеры уже из советской литературы. Очерки Фурманова о Чапаеве вылились во что? В роман? «Мятеж» его же. Это тоже — очерки. И тоже вылились в роман. Макаренко «Педагогическая поэма». Очерки о колонии. Все на фактах. Чуть изменил имена. А что получилось? Тоже что-то вроде романа? Хотя нет «классических» признаков романа: нет любовных «линий», нет «главного героя». Многие вещи Пришвина — как вы их назовете — очерками или рассказами? Паустовского? А «Молодая гвардия»?

Во-вторых, очерки следует разделить на два главных вида. Не сваливать их в одну кучу.

1. Очерк документальный, фактографический.

2. Очерк-вымысел, где такой же простор для обобщений, типизации, авторской фантазии, как и в любом другом жанре.

Ну, так или иначе, об этом цикле так называемых очерков («Районные будни» и «Трудная весна») я могу рассказать, как они писались.

Но перед этим, может быть, кое-что о себе? Биографию вкратце? И почему я избрал деревенскую тему?

До 14 лет я в глаза не видел деревни. Техническое училище. Голод. Сапожник. Котломина. Сестра. Сапожник. Потом — комсомол, ликбез. Коммуна, 6 лет, и тракторист (в 20 лет). Потом — партработа.

В 1934 году — «Молот», «Колхозная правда», «Армавирская коммуна». «Большевик». Не в аппарате. Армавир. Родниковская.

Война. Крымский фронт — газета. Сталинград — строевой полк. Южный фронт. 4-й Украинский. 51-я армия. Газета. Приказ Щербакова — в конце 1943 года. «Правда Украины». Киев.

Таганрог. Льгов. Курск. Ташкент.

С большой неохотой уходил из коммуны. И с тех пор дела колхозные остались близки моему сердцу. И в газетах — колхозная тема. И писателем стал — колхозной темы.

Первые рассказы — «Беднота». Потом работал в газетах — рассказы. Первые сборники — Ростов, Краснодар. Потом — «Красная новь». Фадеев. Крестный батько. «Прасковья Максимовна» — история с этим рассказом.

В 38 году ушел из газеты. Оставался жить в Родниковской. В 1941 году прием в Союз (Фадеев).

В 1944 году — «С фронтовым приветом». Опять — история. Опять — Фадеев.

Продолжал писать рассказы, пьесы. В 1952 году начал «Районные будни». Как печатал — Твардовский. В промежутках — рассказы.

Пьесы: «Бабье лето», «Настя Колосова», «Народный академик», «Навстречу ветру», «Летние дожди», «Время пожинать плоды», «Пусть это сбудется». Судьба этих пьес.

Так вот как писались книги «Районные будни» и «Трудная весна».

Льгов.

А почему переехал во Льгов? Очень тяжелое положение было. И все — на глазах. Если бы и захотел спрятаться — не спрятался бы.

Несколько секретарей РК — Борзовых. В обкоме — тоже Борзовы были. Воевал. Был членом РК. Наконец, начал писать эти очерки. Без плана. Не знал, что из этого получится. Куда поведет. А «Трудную весну» печатал даже по главам, еще не имея продолжения. Риск мой и журнала.

Прототипы? Да, были. Но вошли в книги наблюдения не только тех лет и с тех мест. И то, что видел раньше, в других местах.

Сбор «материала»?.. Я никогда не собираю «материал» специально для какой-то «вещи». У меня «вещь» рождается из уже накопившегося «материала».

1964

Выступление на юбилейном вечере

(Тезисы)

Дорогие товарищи!

Сложные чувства испытываю я сейчас, в такое время, связанное для меня с подведением определенных итогов прожитого и пережитого, с раздумьем о том, что сделано и что надо бы еще сделать.

Я от всего сердца благодарен товарищам, устроившим этот вечер, и всех товарищей, пришедших сюда, благодарю за их внимание. Благодарю всех, кто здесь говорил добрые слова обо мне. Слушать их мне было радостно.

Очень большое событие последних дней для меня — и награждение орденом Трудового Красного Знамени. На такую высокую награду лучше не ответить, как в таких случаях отвечают солдаты: «Служу Советскому Союзу».

Но одно дело — словами благодарить за высокую награду, а другое дело — делом ответить на нее. Делом — труднее. А — нужно. Ибо в противном случае останешься в большом долгу перед народом и партией. И литературой.

А должником быть нехорошо. Ни в чем, никогда, ни перед кем. Сознание, что ты должник, — мучительное сознание.