Первый эйдос - Дмитрий Емец

– Куваес. Кулю тамам![4]

На «кулю тамаме» запас арабских фраз у Улиты иссяк. Осталось только жалостливое «ана анди магаз[5]», и Улита уже прикидывала, не ввернуть ли и его тоже, когда Омар вывалил на стол груду корреспонденции.

– О, письма! – сказала Улита по-русски и принялась в них рыться.

Видя, что с ним больше не заигрывают, Омар попытался пригласить ведьму на свидание. Улита была с ним мила и кокетлива, но очень ускользающе. Ощущалось, что сердце ее занято, причем не бедным Омаро-Юсуфом.

– Нэ любишь, да? А я тэбе люблю! Я тэбе верен, да! – сметая веничком в кучку весь свой русский, укоризненно сообщил курьер.

– На пять копеек совру, на рубль сам себе поверю! – усмехнулась Улита.

Бедный Омар озадачился. Он понял только, что речь идет о деньгах.

– Дэнги хочешь, да? Есть дэнги – много! – сказал он.

Ведьма лениво отвесила ему оплеуху и расписалась в книге приема почты. Лигул требовал от всех отделов соблюдения канцелярщины. Никакого высокого злодейства. Сплошь тоска и рутина.

Дежурно страдая, Омар попытался исчезнуть, но о чем-то вспомнил и, хлопнув себя по лбу, вернулся к Мефу. Перемещался джинн, как техасский смерч. Узкий и стремительный внизу, кверху он расширялся, разрежался и там, в разреженном внутриджиньи, кружились подхваченные из урны обрывки закладных пергаментов, окурки и всякая мимолетная дрянь.

– Письмо тэбе! – сообщил джинн.

С особой значительностью он сунул в руку Мефу большой конверт, взглянул на Буслаева красным вертящимся глазом и растаял, на этот раз окончательно. Бумажки и окурки осыпались на невольных зрителей в живописном беспорядке.

Меф осторожно ощупал конверт. Он казался пустым. Буслаева это удивило, но лишь пока он не заметил в правом верхнем углу латинское V. Этот знак означал, что конверт запечатан с применением пятого измерения. Пятое измерение – такая штука, что внутри может оказаться все, что угодно. Хоть пригородная электричка, пахнущая пролитым пивом, что тащится с Белорусского вокзала к Бородино.

Меф на всякий случай выставил защиту и только после этого открыл конверт. Послышался негромкий хлопок, неминуемый спутник материализации. Нет, не электричка. Всего лишь деревянная рамка без стекла, внутри которой что-то угадывалось.

– Очередная грамота. Небось «лучшему распространителю зла от приятно изумленного начальства», – буркнул Мефодий, извлекая рамку.

Лигул обожал рассылать сотрудникам огнедышащие сертификаты с алыми печатями, которые предлагалось развешивать на стенах, чтобы компостировать мозги клиентам. Многочисленные фирмы, принадлежащие этим клиентам, занесли моду на рамки и в человеческий мир, заставляя всякого менагера значимостью чуть повыше плинтуса обвешивать ими свой кабинет.

– Это не грамота! Это портрет! – внезапно воскликнула Даф.

Меф проверил. Да, так и есть. Не грамота и не сертификат… Скифские скулы, косящий взгляд, стремительные полукруги сомкнутых бровей. Лицо бледное, но губы пухлые, алые, почти воспаленные.

– Прасковья! Воспитанница Лигула… – Мефодий виновато взглянул на Дафну. Та пожала плечами. Довольно нервно пожала.

– А письмо какое-нибудь есть? Или хотя бы записка? – спросила она сухим, совсем чужим голосом.

Мефодий внимательно оглядел конверт.

– Ничего нет.

– Посмотри с обратной стороны портрета! – подсказала Даф, демонстрируя неожиданную прозорливость.

Буслаев так и сделал и увидел две алые буквы «МБ».

– Что это? – спросил Меф машинально.

– Как что? «Мелкому барану» или «мародерствующему бугаю», – предположил Петруччо и затрясся от смеха, как посетитель музея ужасов, случайно присевший на электрический стул.

Чувство юмора у Петруччо было потрясающее. Оно потрясало всех, в особенности самого Чимоданова, на которого вечно сыпались тумаки.

– И зачем Лигул прислал мне это? – спросил Меф.

Обычно он не тормозил, но по неясной причине этот портрет превратил его в поезд со сдернутым стоп-краном, который пытается тронуться, но только дергается.

Ната быстро взяла у него рамку и провела вдоль чутким носом.

– Странный этот Лигул! Он подписывает чужие портреты помадой и пользуется женскими духами, – сказала она с издевкой.

Меф старался не смотреть на Даф.

Пробежав последний отчет, Улита сделала отметку в журнале поступления эйдосов и захлопнула его.

– Все! На сегодня хватит! Если кто-то до завтрашнего утра скажет хоть слово про работу, он будет убит, расчленен лобзиком и спущен в канализацию! – заявила ведьма.

Она встала и, потянувшись, зевнула так, что челюсти у нее щелкнули со звуком сработавшего волчьего капкана.

– Блин! Такая тоска зеленая, что я прям вяну! Если Эссиорх не вернется через три дня, я срочно отращу себе белые крылышки и улечу за ним в Прозрачные Сферы! – пожаловалась она.

– А если не получится с крылышками? – любознательно поинтересовался Меф.

– Тогда выйду на улицу и буду убивать всех, чье имя начинается на «Э». Получи, фашист, гранату и распишись в квитанции!

Мефодий быстро взглянул на ведьму. Было не похоже, что Улита шутит. Она тосковала без Эссиорха. Мефу захотелось утешить Улиту, сказать, что хранитель полетел хлопотать за Дафну, чтобы за нее поручились и вернули ей маголодии, но решил, что для приемной мрака это слишком скользкая тема.

Пытаясь успокоиться, Улита раскинула карты. Карты показали что-то муторное, не вселявшее близких надежд.

– Ну вот! Никакого скоропалительного брака мне не светит! Все-таки паршиво, что я не какая-нибудь банальная Вихрова, которая с семи лет мечтает выйти замуж с фатой и воздушными шарами.

Меф удивился. У него были иные представления о мечтах Вихровой.

– Ната замуж с фатой и шарами? Да она со связанными руками овчарку загрызет!

– Одно другому не мешает. Зло, особенно врожденное, любит быть сентиментальным, – заявила Улита.

С ведьмой Ната связываться не стала, а на Мефа посмотрела ясным и чистым взором. По ее лицу прокатилась неуловимая мимическая волна. Буслаев ощутил, как угол рта у него начинает оттягиваться вниз, а из глаз текут слезы. Ему захотелось разбежаться и головой вперед выпрыгнуть в окно. Зажмурившись, он усилием воли освободился от наваждения и показал Нате язык. Вихрова разочарованно отвернулась.

«А она совершенствуется!.. Раньше не действовало!» – отметил Меф.

Даф сидела на низком диванчике и смотрела на Депресняка. Подобрав мешавшие ему крылья, адский котик валялся на спине и лениво подгрызал ножку кресла. Депресняку было плевать, что это красное дерево и восемнадцатый век.