Бессмертная жизнь Генриетты Лакс - Ребекка Склут

Наружная дверь его дома вела в крохотную кухню с кофеваркой, старомодным тостером и старой дровяной плитой, на которой стояли две кастрюли — одна пустая, вторая полная соуса чили. Стены кухни были окрашены в тот же темно-оливковый цвет, что и наружная часть дома, и увешаны удлинителями и мухобойками. Ему недавно провели в дом водопровод, но он по-прежнему предпочитал пользоваться уличным.

Хотя Кути с трудом мог шевелить руками, он сам построил дом, научившись строить в процессе работы, сам сколачивал из фанеры внутренние стены и штукатурил их. Но он забыл об изоляции, поэтому вскоре после окончания стройки ему пришлось разломать стены и начать все заново. Спустя несколько лет весь дом сгорел, когда Кути заснул под электрическим одеялом, однако он отстроил свое жилье еще раз. Стены были немного кривоваты, по словам Кути, но он вколотил так много гвоздей, что вряд ли они когда-нибудь обрушатся.

Кути протянул мне стакан красного сока и отправил с кухни в темную жилую комнату, отделанную деревянными панелями. Кушетки там не было, лишь несколько металлических складных стульев и парикмахерское кресло, закрепленное на линолеумном полу. Сиденье кресла было полностью заклеено скотчем. Кути десятки лет проработал парикмахером в Лакстауне. «Сейчас этот стул стоит двенадцать сотен долларов, но когда-то я заплатил за него восемь, — крикнул он из кухни. — Стрижка — это было не только ради денег, иногда я стриг пятьдесят восемь голов за день». В конце концов он бросил стричь, ибо уже не мог достаточно долго держать руки на весу.

У одной из стен пристроился маленький радиоприемник, из которого в прямом эфире гремело религиозное шоу, — проповедник кричал что-то о Боге, излечивающем от гепатита того, кто позвонит в студию.

Кути поставил для меня складной стул и ушел в спальню. Подняв одной рукой матрас, он придавил его головой и принялся что-то тщательно искать среди груды наваленных под ним бумаг.

«Я знаю, что где-то здесь у меня есть кое-какая информация о Генриетте, — бормотал он из-под матраса. — Куда, черт побери, я это сунул… Вы в курсе, что другие страны покупают ее клетки по двадцать пять, а иногда и по пятьдесят долларов? Семья Генриетты не получает с этого ни гроша».

Закончив раскопки чего-то, внешне напоминавшего пачки газет, Кути вернулся в комнату.

— Вот тут единственная ее фотография, которая у меня есть, — сказал он, тыкая пальцем в копию статьи в Rolling Stone с изображением вездесущей фотографии Генриетты с руками на талии. — Не знаю, что тут написано. Всему, что знаю, я научился сам. Но никогда не умел считать, почти не могу читать и даже написать свое имя, потому что руки у меня дрожат.

Он спросил, написано ли в статье что-нибудь о детстве Генриетты в Кловере. Я отрицательно покачала головой.

— Генриетту все любили, потому что она была очень хорошим человеком, — произнес Кути. — Такая душка была, всегда улыбалась и заботилась о нас, когда мы домой приходили. Даже когда заболела, никогда не говорила: «Мне плохо, и я буду на вас отыгрываться». Не такая она была, даже когда ей было больно. Но, видимо, не понимала, что происходит. Не хотела думать, что скоро умрет.

Он покачал головой. «Знаете, если б можно было собрать воедино все ее клетки, она весила бы больше восьмисот фунтов, — сообщил он. — А Генриетта никогда не была крупной. Просто она по-прежнему растет».

На заднем плане священник по радио прокричал многократное «Аллилуйя!», в то время как Кути продолжал говорить.

— Она, бывало, заботилась обо мне, когда полиомиелит совсем меня замучил. Она всегда говорила, что хочет победить его. Она не могла мне помочь, потому что я заболел раньше ее, но она видела, как мне плохо. Думаю, поэтому она отдала свои клетки — чтобы помочь другим людям избавиться от полиомиелита, — Кути помолчал, потом продолжил: — Никто тут в округе никогда не понимал, как это так — она умерла, а те штуки все еще живы. Вот где загадка-то.

Он оглядел комнату и кивнул в сторону щелей между стеной и потолком, в которые он засунул сухой лук и чеснок.

— Знаете, многие вещи, их создал человек, — произнес Кути почти шепотом. — Понимаете, что я хочу сказать? Созданы человеком.

Я отрицательно покачала головой.

— Колдовство, — прошептал он. — Некоторые люди говорят, что болезнь Генриетты и эти клетки сотворили мужчина или женщина. Другие говорят, что их сделали доктора.

По мере того как Кути рассказывал, голос священника по радио становился все громче: «Господь поможет вам, но вы должны позвонить мне прямо сейчас. Если бы моя дочь или сестра болела раком, я бы взял трубку, ведь время уходит!»

Кути стал ругаться с радио. «Врачи говорят, что никогда не слышали о другом таком случае, как с Генриеттой! Уверен, это дело рук человека или духа — одно из двух».

Затем он рассказал мне о духах Лакстауна, которые иногда приходили в дома и насылали болезни. Поведал, что видел у себя дома призрак человека — иногда он прислонялся к стене рядом с дровяной плитой, а порой стоял у кровати. Однако самым опасным духом, по мнению Кути, была безголовая и бесхвостая свинья весом в несколько тонн. Кути видел, как несколько лет назад она бродила по Лакстауну. С ее отрубленной окровавленной шеи свешивались остатки порванной цепи, волочившиеся по придорожной земле и бренчавшие при каждом шаге свиньи.

— Видел я, как эта штука переходила дорогу к семейному кладбищу, — сказал Кути. — Это привидение стояло прямо на дороге, ее цепь качалась и звенела на ветру.

Он добавил, что свинья смотрела на него и притоптывала ногами, вздымая вокруг себя красную пыль и готовясь к нападению. Как раз в этот момент по улице промчалась машина с одной-единственной фарой.

— Машина подъехала, свет от нее попал прямо на привидение, и, клянусь, это была свинья. И тогда привидение исчезло. До сих пор слышу звон этих цепей, — Кути решил, что машина спасла его от какой-то новой болезни.

— Теперь уж и не знаю точно, добралось ли привидение до Генриетты, или это врачи сделали, — добавил он, — но знаю, что ее рак не был обычным, потому что обычный рак не растет после того, как умирает сам человек.

11

«Дьявольская боль»

К сентябрю почти все тело Генриетты было поражено опухолями — они появились на диафрагме, в мочевом пузыре и в легких. Опухоли закупорили ей кишечник, и живот Генриетты раздулся, как на шестом месяце беременности. Переливания крови следовали одно за другим, ибо ее почки уже не могли очищать кровь от токсинов, и яды в ее теле вызывали у нее тошноту. Генриетте перелили уже так много крови, что один из врачей сделал пометку в ее медицинской карте с указанием прекратить переливания, «пока не восполнят дефицит в банке крови».

Кузен Генриетты Эмметт Лакс, услышав от кого-то на заводе Sparrows Point, что Генриетта больна и что ей нужна кровь, бросил стальную трубу, которую резал в тот момент, и бросился искать своего брата и нескольких друзей. Все они были рабочими, со стальной и асбестовой пылью в легких, с мозолистыми руками и поломанными ногтями — ведь они не один год занимались тяжелым физическим трудом. Все они спали на полу в доме Генриетты и ели ее спагетти, когда впервые приехали в Балтимор из деревни или если не хватало денег. В течение первых недель после их приезда в город Генриетта ездила на трамвае на завод и обратно, чтобы убедиться, что они не потерялись. Она собирала им завтраки, пока они не встали на ноги, а после передавала с Дэем на завод еду, чтобы кузены не ходили голодными между получками. Она настойчиво напоминала, что им пора жениться или завести подружку, и иногда помогала найти достойных девушек. Эмметт так долго жил у Генриетты, что у него на верхней лестничной площадке стояла своя кровать. Он стал самостоятельным и съехал всего несколько месяцев назад.

Последний раз Эмметт видел Генриетту, когда, прямо перед тем как съехать от нее, он вместе с ней навещал Эльси в Краунсвилле. Девочка сидела у колючей проволоки в углу двора, в стороне от кирпичного барака, где она спала. Завидев их, Эльси издала свой птичий крик, подбежала к ним и остановилась, уставившись на них. Генриетта обняла Эльси, посмотрела на нее долгим пристальным взглядом, и обернулась к Эмметту.

— Похоже, что ей лучше, — произнесла она. — Да, Эльси хорошо выглядит, чистенькая, и вообще.

Они долго сидели в полной тишине. Генриетта как-то успокоилась, увидев, что с Эльси все в порядке. Она виделась с дочерью в последний раз — Эмметт понял, что Генриетта знала, что прощается с нею. Не знала она только, что с того дня никто никогда больше не приедет к Эльси.

Спустя несколько месяцев Эмметт, узнав, что Генриетте нужна кровь, погрузился в грузовик вместе с братом и шестью друзьями и отправился прямо в больницу Хопкинса. Медсестра провела их через палату для цветных, мимо рядов больничных кроватей к постели Генриетты. От 140 фунтов веса [63,7 кг] в Генриетте осталось лишь около 100 [45,5 кг]. Рядом с ней сидели Сэди и сестра Генриетты Глэдис с опухшими от слез и недосыпа глазами. Глэдис приехала из Кловера на автобусе Greyhound, как только узнала, что Генриетта в больнице. Они никогда не были близки, и окружающие до сих пор дразнили Глэдис, будто бы она слишком жалкая и некрасивая, чтобы быть сестрой Генриетты. Но Генриетта была членом семьи, и Глэдис сидела подле нее, прижав к коленям подушку.