Под игом - Иван Вазов

День был воскресный. Уже подходила к концу служба в монастырской церкви, битком набитой молящимися женщинами. Они толпились и во дворе, и у церковных окон, и под огромной ветвистой грушей.

Одну группу составляли мирянки — женщины молодые и пожилые, разукрашенные и разодетые, как куклы, в пестрые платья. Они весело болтали, то и дело оборачиваясь, чтобы разглядеть наряды других представительниц прекрасного пола, беспрерывно входивших в ворота. Другая группа состояла из монахинь, в большинстве молодых. Они вели себя не менее шумно, чем мирянки, озирались по сторонам, перешептывались и громко хохотали. Время от времени они гурьбой бросались за какой-нибудь спелой золотистой грушей, упавшей с дерева, и старались вырвать ее друг у друга из рук; потом, раскрасневшись, возвращались к молящимся и крестились.

Служба кончилась.

Поток мирян хлынул из церкви; одни разбрелись по двору, другие разошлись по кельям.

Маленькая, уютная, довольно богато обставленная келья Хаджи Ровоамы едва вмещала гостей. Монахиня, улыбаясь, принимала и провожала их, а Рада, в чистом черном платье и косынке, разносила на красном подносе варенье и кофе. Спустя час наплыв посетителей стал уменьшаться. Но Хаджи Ровоама частенько посматривала в окно, словно поджидая каких-то особенно желанных гостей. Наконец вошло несколько человек: это были Алафранга, Стефчов, пои Ставри, Нечо Пиронков и один молодой учитель. Лицо монахини засияло. Очевидно, их-то она и ждала. Она дружески поздоровалась с новыми гостями, а те обменялись рукопожатием с Радой. Стефчов, тот даже подмигнул молодой девушке и с силой стиснул ее руку. Раду бросило в жар от смущения, и она покраснела, как пион.

— Послушай, Кириак, я опять хочу тебя расспросить, что это за история вышла с доктором, — обратилась Хаджи Ровоама к Стефчѳву после обычного обмена любезностями. — У нас тут, знаешь, всякие небылицы рассказывают…

— А что именно? — спросил Стефчов.

— Говорят, будто ты обманул бея — сказал ему, что газеты крамольные, потому что хотел оклеветать Соколова.

Стефчов вспыхнул.

— Кто это говорит — тот осел и подлец. В кармане докторовой куртки нашли газету «Независимость», номер тридцатый, и воззвание. Спросите Нечо.

Нечо Пиронков охотно подтвердил слова Стефчова.

— К чему спрашивать Нечо? Что он знает? — вмешался поп Ставри. — Насчет доктора нам самим все известно. Он, что называется, носит с собой веревку, на которой его повесят. Я еще позавчера говорил это Селямсызу. Ходил к нему в гости пробовать его новую водку… Ну и мастер он приготовлять анисовку! А ты, хаджийка, как себя чувствуешь? Здорова?

— Как видишь, батюшка: живу с молодежью и сама молодею, — ответила монахиня и опять обратилась к Стефчову: — А ты не знаешь, кто подменил газеты?

У Хаджи Ровоамы явно чесался язык рассказать о своем открытии.

— Полиция все узнает.

— Ваша полиция гроша ломаного не стоит… Лучше я тебе сама скажу — кто. Сказать?

Она игриво улыбнулась и, наклонившись, шепнула на ухо Стефчову некое имя. Но шепот ее был так громок, что тайну узнали все. Советник Нечо подбросил свои четки и рассмеялся, молодой учитель многозначительно переглянулся с другими гостями, а поп Ставри пробормотал:

— Сохрани нас, боже, от соблазна нечестивых! Рада смутилась и спряталась в чуланчике.

— Посмотрите на него, посмотрите! — крикнул вдруг Стефчов, показывая пальцем на двор.

Доктор Соколов шел по двору с двумя приятелями. Один из них был дьякон Викентий, другой — Кралич, в новом костюме из серого домотканого сукна, сшитом по французской моде. Все бросились к окну.

Это дало повод монахине рассказать и о втором своем открытии:

— А вы знаете, кто этот человек?

— Приезжий-то? Это некий Бойчо Огнянов, — ответил Стефчов, — сдается мне, он того же поля ягода.

Хаджи Ровоама отрицательно мотнула головой.

— Разве нет? — спросил Стефчов.

— Нет, совсем нет; давай спорить…

— Бунтовщик?

— Нет, шпион! — отчетливо проговорила монахиня. Ошеломленный Стефчов посмотрел на нее.

— И глухие об этом слышали, один ты не знаешь.

— Анафема! — пробормотал поп Ставри.

Хаджи Ровоама следила злым взглядом за доктором и его спутниками. Куда же они зайдут?

— К сестре Христине направились! — крикнула она.

Сестра Христина пользовалась дурной славой. Ходили слухи, что она патриотка, связана с революционными комитетами. Однажды у нее ночевал сам Левский.

— И любят же ее дьяконы, эту проклятую Христину! — заметила Хаджи Ровоама, злобно улыбаясь. — А вы знаете, Викентий хочет снять с себя камилавку! И хорошо сделает малый. Зачем пошел в чернецы смолоду?

— Нет, он поступил правильно: женись молодым или постригись молодым, — возразил поп Ставри.

— Мне кажется, батюшка, он выберет первое.

— Сохрани боже!

— Викентий задумал послать сватов к дочке Орлянковых. Собирается снять с себя рясу и камилавку, как только от него примут обручальное кольцо, а венчаться будет в Румынии… Но мне думается, что ничего у него не выйдет.

Монахиня бросила многозначительный и покровительственный взгляд на молодого учителя, которого собиралась женить — и как раз на дочери Орлянковых. Учитель смутился и покраснел.

К дому подошли новые гости.

— А, братец пришел! — воскликнула Хаджи Ровоама, бросившись навстречу Юрдану Диамандиеву.

За ней поднялись и стали выходить гости. Стефчов немного отстал и, поймав руку Рады, чтобы пожать ее на прощанье, дерзко чмокнул девушку в заалевшую щеку. Рада ударила его по лицу и быстро отскочила.

— Как не стыдно! — пролепетала она сдавленным голосом и, чуть не плача, скрылась в чулане.

Стефчов, всегда важный и чопорный в обществе мужчин, но бесцеремонный с женщинами, остолбенел. Он поправил фес, съехавший набок, свирепо погрозил пальцем Раде и вышел вслед за остальными.

XI. Волнения Рады

Рада Госпожина (так ее называли потому, что она была келейницей госпожи Хаджи Ровоамы) была высокая, стройная и красивая девушка, с простодушными, чистыми глазами и; миловидным ясным лицом, белизну которого оттеняла черная косынка.

Рада осталась сиротой в раннем детстве и вот уже много лет была воспитанницей Хаджи Ровоамы. Когда девочка подросла, покровительница заставила ее сделаться послушницей — то есть готовиться к пострижению в монахини — и одела в черную иноческую одежду. Теперь Рада преподавала в первом классе школы для девочек, получая за это тысячу грошей в год.

Тяжела участь девушек-сирот. Рано лишившиеся отцовской любви и защиты и материнской нежной заботливости, брошенные на произвол судьбы, они всецело зависят от людской милости или людского жестокосердия, они растут и расцветают среди чужих, равнодушных людей, не согретые ничьей ласковой, ободряющей улыбкой. Они, как цветы, выращенные под крышей, — хилые и без запаха. Но дайте животворным лучам солнца пролиться на эти цветы, и их скрытый дотоле аромат наполнит воздух благоуханием.

Рада выросла в душной, мертвящей атмосфере келейного быта под строгим, неласковым надзором старой сплетницы. Казалось бы, можно было относиться к сироте хоть немного более сердечно, но Хаджи Ровоаме это и в голову не приходило; она не могла понять, что Раде больно и трудно переносить деспотизм, и тем труднее, чем больше развивалось в ней чувство собственного достоинства. Недаром мы уже видели, как Рада, работавшая учительницей, прислуживала за хозяйским столом у брата Хаджи Ровоамы.

Последнее время Рада была очень занята в школе, потому что приближался годовой экзамен. И вот этот день настал. Еще с утра школу заполнили девочки, приодетые и причесанные матерями, нарядные, как бабочки. Они сидели за раскрытыми книжками и в последний раз повторяли свои уроки; казалось, в классе жужжит пчелиный рой.