Первая командировка - Василий Ардаматский

Стали задавать оратору вопросы. И больше какие-то несерьезные. Один курсант возьми да и спроси:

— Членские взносы у коммунистов собираете?

Секретарь даже не улыбнулся, ответил серьезно и злясь немного:

— Там у нас часто членский взнос в партию — жизнь.

Кто-то спросил:

— В каких условиях вы там живете?

Секретарь ответил:

— В трудных условиях живем. В очень трудных. Другой раз за неделю умыться нельзя.

Еще вопрос:

— Был ли у вас хоть один случай перехода немца на нашу сторону?

Ответ:

— Не было.

Самарин глядел на секретаря райкома и думал: «Вот же живет человек там, среди врагов, — и ничего. И не только живет, а работает. Сейчас прибыл в командировку, как он выразился, на Большую землю и полетит обратно. Значит, не так страшен черт, как видится с первого раза».

...А то еще привозили в школу товарища из Польши. Он в занятой фашистами Варшаве работал в подполье почти два года. Этот рассказывал про методы и повадки гестаповцев. Тоже интересно говорил. Только Самарин подумал, что одно дело — такой большой город, как Варшава, а другое — какая-нибудь деревня в Белоруссии.

Но самым интересным для Самарина стали лекции о разведке, О том, как по совершенно неожиданным приметам можно установить,что перевозит противник в поездах. Или как на глаз считать живую силу, когда вражеская колонна в движении. Или про то, как пишутся шифрованные донесения. Про конспиративные квартиры, про явки, пароли и все такое прочее.

Эти лекции Самарин слушал очень внимательно и много потом об этом думал; понимал, что именно это для него важно до крайности.

Трудным делом было заучить все немецкие формы, знаки различия, ордена и медали. Но осилил и это. Отвечал без запинки. И чем дальше шло учение, тем все менее необычной казалась Самарину предстоящая работа... Именно работа.

Постепенно спокойнее и яснее становилось у него на душе, он уже не терзался, что находится далеко от войны. Хотелось только, чтобы поскорее окончилась учеба, особенно после того, как читавший у них лекцию профессиональный разведчик сказал в заключение, что главная учеба начнется у них там, и показал рукой в сторону, где на стене висела карта полушарий. Это направление его жеста вызвало у курсантов улыбки, а Виталий не понял, чему ребята улыбаются — конечно же там, во вражеском тылу. И скорее бы туда попасть!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В декабре начались проверочные экзамены, или, как было объявлено, проверка усвоения пройденного. Но как ни назови, момент серьезный.

Самарин волновался, как и все. Особенно после того, как через это прошли первые курсанты.

«Гоняют сразу по всем дисциплинам, — рассказывали они, — а главное — спрашивают и еще черт знает о чем.»

Одного курсанта отсеяли — и, как бы вы думали, за что? За медленную реакцию. Что это еще такое?!

Вечерам Самарин зашел в комнату, где жил этот курсант. Его звали Виктор, прозвище — Профессор. Это за его необыкновенную обстоятельность в учебе. Он не держал в руках книжку только когда спал. Пройденное он знал назубок. Все к нему обращались за советами, он разрешал все споры и недоумения. Чуть что — давай спросим у Профессора. А его отсеяли.

Профессор уже собирался лечь спать, и по его виду нельзя было судить, что он сильно огорчен.

— Знаешь, они правы... — сказал он, как всегда спокойно и разделяя слова. — Я очень медленно думаю... В общем, правильно... реакция у меня не того. — Он усмехнулся: — Сказали, буду работать здесь, при школе. Отвечал я толково, честное слово, потому и решили оставить меня при школе. Вот теперь я действительно профессор.

Самарин смотрел на его лобастое лицо, в его черные, будто, сонные глаза и думал: «Действительно, трудно было бы ему там». Но тут же подумал и другое: «А может, наоборот — железное его спокойствие там бы ему пригодилось?»

Экзамены продолжались, и уже началась отправка. За неделю из школы уехали неизвестно куда семеро ребят, просто однажды утром их недосчитались в учебных группах. Настроение у всех неважное — враг приближался к Москве и первая отправка курсантов резко приблизила фронт к каждому; тяжелые бои, о которых сообщало радио, названия оставленных населенных пунктов курсанты уже связывали со своей личной судьбой. Подолгу они стояли гурьбой у подробной карты, тихо переговариваясь о том, где лучше подход к главным вражеским коммуникациям, ведущим к Москве, где могут находиться самые важные стратегические мосты.

В первую семерку не попало ни одного курсанта из так называемой немецкой группы, в которой был Самарин. Они продолжали упорно штудировать немецкий язык, даже между собой они были обязаны разговаривать только по-немецки. Преподаватель языка особо был доволен Виталием. Вот когда пригодилось все, что дала ему седенькая немка Эмма Францевна, преподававшая язык в средней школе. И Виталий был среди самых любимых трех учеников, которых она регулярно по воскресеньям, а иногда и в будни приглашала к себе домой на чай с печеньем. И было железное правило — за столом говорить только по-немецки. А позже задача ставилась еще сложнее: она разговаривала с ними на каком-нибудь диалекте — то на берлинском, то на баварском, а то на каком говорят немцы в Пруссии; надо было внимательно прослушать фразу, как ее произносила Эмма Францевна, а потом в точности повторить со всеми характерными для диалекта интонациями. К Виталию почему-то сразу «прилип» диалект баварский, и Эмма Францевна, сама по рождению из Баварии, очень радовалась его успехам и звала его «мой земляк». И тогда, и даже теперь Виталий не мог объяснить, почему у него еще в школьные годы появилась такая любовь к изучению языка, но вот была же — он легко мог смириться со средними отметками по другим предметам, но, если случалось получить «уд» по языку, он не смел посмотреть в глаза учительнице. Буквально незабываемым праздником для него стали минуты, когда директор школы, вручая ему аттестат зрелости и перечисляя его итоговые отметки, торжественно объявил:

— По языку... — Он сделал паузу, с улыбкой смотря на Виталия, и добавил: — Если б была такая отметка, я бы сказал: «сверхотлично».

И ребята, заполнившие актовый зал, стали аплодировать.

Вот и здесь, в немецкой группе разведшколы, Виталий был первачом, и ему было поручено вести занятия по диалектам. Он очень огорчался; когда кто-нибудь проявлял нерадивость, отчитывая за это, говорил: «Язык — твое оружие, неужели, ты хочешь среди врагов оказаться безоружным?» Это ребята понимали и все же далеко не все радовали Виталия. Не жалея ни сил, ни времени, он занимался с ними до самых экзаменов.