Масонство в прошлом и настоящем - Микеле Морамарко

В ходе масонской «вечери любви», например, бокалы именуются «пушками», а вино — «порохом». Сильны в пифагорействе и «геометрические» мотивы. Инициационная присяга (которая у масонов произносится возле треугольного алтаря) у пифагорейцев подтверждается «тетрактисом», равносторонним треугольником, состоящим из десяти точек, который для полноты представления мы и воспроизводим.

Тетракгис, подлинная метафизика числа, представляет наглядную форму целостности Вселенной, которая движется от единства к множественности материального мира. «10» — священное число пифагорейцев. Оно считается «интегральным», совершенным, завершенным. В нем — синтез единичности и множественности. Масонство восприняло наследие пифагорейцев. Об этом свидетельствуют манускрипты оперативных масонов. В легендарном «масонском диалоге» Генриха VI, который был записан в 1434 г., а обнаружен философом Локком в 1696 г., можно, например, прочитать следующее: «Грек по имени Пифагор путешествовал для получения образования в Египет и Сирию, и во всех странах, где финикийцы ввели масонство, он получал доступ в масонские ложи, в которых многому научился. Обосновавшись в Великой Греции, он стал великим и прославленным ученым. Там, в Кротоне, он основал великую ложу и приготовил немало масонов…»[79].

Вне всякого сомнения, перед нами легенда. Под масонскими ложами, в которых, согласно анонимному автору диалога, Пифагор якобы побывал, в действительности скрываются египетские и финикийские мистерии (и разыскания Джамблико это подтверждают[80]).

Если говорить серьезно, то весьма показательно другое — теорема Пифагора, точнее, ее вариант в виде 47-го постулата Эвклида на фронтисписе первого издания «Книги уставов» Андерсона 1723 г. Под диаграммой

помещено греческое слово «эврика», по традиции приписываемое Архимеду. Но Андерсон, один из первых масонов нового времени, полагал, что это восклицание сорвалось с уст Пифагора, когда он открыл духовную «тайну», быть может, подтверждение универсального закона гармонии, который скрывался в сформулированном им геометрическом постулате. Примечание самого Андерсона, появившееся в одном из последующих изданий (1738) «Книги уставов», где Пифагор фигурирует уже в качестве отца-основателя масонской тайны, развивает гипотезу «пифагорейского» происхождения масонства нового времени[81].

При элементах сходства масонская инициация, однако, обладает своими особыми характеристиками, собственной семантикой, ценность которой нельзя приписать только воспроизведению античных традиций. В качестве восприемника и хранителя (основного, но, быть может, не единственного) инициационных традиций на современном Западе масонство, вне всякого сомнения, возросло благодаря тысячелетней истории христианства, а затем интеллектуального переворота XVII–XVIII вв. Тогда сформировался особый облик масонства, слагаемые которого — универсализм и автономность всех входящих в него учений; их не может отрицать ни один исследователь, какие бы доводы за или против он ни приводил.

III. СИМВОЛОГИЯ КАК СВЯЩЕННОДЕЙСТВО

Философская и научная культура нашего столетия, сталкиваясь с проблемой метода познания, обычно не придает особого значения тем различиям, которые существуют между «знаком» (включающим в себя конкретику формообразующих связей, создающих представление о предмете или понятии: например, след — знак ступни, кататоника — знак психической диссоциации) и «символом» (соотносимым с понятийной реальностью, более широкой, чем сам символ, возникающей посредством «усилителя ассоциативности», то есть посредством перелива как осознанного, так и неосознанного содержания из сферы психического в символику объекта: например, циркуль — символ меры и круговращения, тетрактис — символ восхождения от множественности к единому целому и символ дифференцированной целостности).

Отсюда недостаток внимания и к специфической функции символа. В этом также кроется причина того, что сегодня мало кто занимается разработкой онтологических потенций самого символа, иными словами, вероятностью того, что символ может играть не только сугубо техническую или инструментальную роль, но и сам о себе может являться отпечатком действительности, речь идет о возможностях, заложенных в самом символе, связанных с его способностью проецироваться вне самого себя, как бы поворачивать человека в направлении мира идей (платонический гиперуранизм, плерома гностиков). В наше время мало кто занимается поиском, говоря языком алхимии, той квинтэссенции, которую можно добыть благодаря последовательным дистиляциям символа, то есть благодаря операциям, предусматривающим его декомпозицию, анализ и восстановление. Среди немногих, разрабатывавших эту проблему, два выдающихся ученых XX в. — Карл Густав Юнг, основатель аналитической психологии, и Артур Стэнли Эддингтон, выдающийся физик, математик и астроном, а также эпистемолог — философ науки.

Юнг интересовался символикой с трех точек зрения: символы как носители архетипов, символы как преобразователи либидо (психической энергии) и символы как терапевтический инструмент. Рассмотрим последовательно эти три аспекта символа в интерпретации Юнга,

В своем анализе Юнг исходит из того, что х не может являться каким угодно, как пытается внушить рационализм. Подлинным символом является только тот, который выражает неизменные структурные связи неосознанного и, таким образом, обретает универсальный консенсус[82]. Дело в том, что символ, объясняет Юнг в другой работе, «убедителен благодаря силе «нумена», то есть специфической энергии, присущей архетипу»[83].

Что же такое архетипы, которые каждый подлинный символ, согласно Юнгу, должен содержать в себе в качестве эссенциального ядра? Это образы, первоначальные исходные универсальные модели, при помощи которых человеческая психика всегда и повсеместно реагировала (можно было бы сказать — соответствовала) на основные структуры и события внешней реальности. Юнг определяет их как «психические органы». По мнению Марио Треви, «наиболее последовательное и общее понимание архетипа в аналитической психологии связано с представлением о них как о функции или структурирующей форме психики (напомним в этой связи знаменитый пример Юнга, в котором он сравнивает архетип с теми структурами, в которых реализуется процесс кристаллизации, когда молекулы солей складываются таким образом, чтобы образовать специфический архитектурный рисунок)…»[84]. Центральное ядро архетипа темно и абстрактно (по Юнгу, оно «метафизично»[85]), но вокруг него, подобно тому как это происходит в процессе кристаллизации, структурируются образы архетипа. Так, в образах ночи, пещеры, воды, дома распознаваемы эволюционные серии архетипа женского начала. В дьяволе, злом гении, колдуне, противнике сказочных героев, в грубом и неотесанном Санчо Пансе (как убедительно показывает М. Треви) обнаруживаются варианты архетипа Тени, то есть «негативной части личности, суммы неблагоприятных качеств, которые по мере возможности хранятся в тайне, или же суммы дефектно развитых функций и неосознанного содержания личности» (Юнг)[86]. Спаситель, старец (по легенде Лао-цзы появился на свет с седой бородой), Заратустра у Ницше, гуру, встретиться с которыми мечтают толпы западной молодежи, — эманации архетипа духовности, являющейся носителем смысла в хаосе мирской жизни.

Архетипы проявляются в снах, мифах и символике человеческой жизни. Солнце в масонской ложе (не случайно в античных мистериях Митры-Солнца его отождествляли с быком), несомненно, связано с архетипом мужского начала. Нет такой интеллектуальной операции, которая была бы в состоянии пресечь корень, связывающий определенные символы с неосознанной матрицей их архетипа. Солнце неизменно остается связанным с