Львица по имени Лола (СИ) - Волкова Дарья

Какое-то время ничего не происходило. Внешне, по крайней мере. Бешено стучало сердце у мужчины, тихо, словно боясь что-то нарушить, дышала девушка. И тишина.

— Ну, делай уже что-нибудь.

— Страшно.

— И в кого ты у меня такое ссыкло?!

Сидеть так вот, чувствуя, как прижимается ее щека к его плечу, слушая, как она дышит — можно бесконечно. Но, наверное, это неправильно. Он так и не понял, что в прошлый раз сделал не так. Дело в Разине? Дина что-то решила? Если во второй раз она снова в какой-то момент замрет ледяной статуей в его руках — то это полное фиаско. Что происходит — не понимает, как выкручиваться — идей нет. Но сидеть так и дальше и ничего не делать — это выглядеть полнейшим идиотом.

Он повернул голову. И сверху посмотрел на ее лицо. Птичий разлет темных бровей, ресницы густые и пушистые, как перья, острый подбородок. И узкий пухлый рот.

Как вот это все не поцеловать?!

Поцеловал. Едва он наклонил голову, Дина распахнула глаза. Так и поцеловались — глядя в глаза друг другу.

Целоваться с ней по-прежнему сладко. И все так же срывает голову, мгновенно выключает самоконтроль и тянет на глубину первобытных желаний. Ворваться в рот, смять губы, оплести язык языком, а стройный девичий стан — руками. И когда почувствовать на своей шее тонкие женские руки — радостно и обречённо сказать самоконтролю «Прощай». Держать себя в руках, когда Дина так рядом, рядом ее губы и руки — не-воз-мож-но.

В какой-то момент джентльмен — или паникер — в Левке все ж проснулся. И попытался это безумие остановить. Совершить невозможное — уйти от вспухших горячих губ, затуманенных глаз, от пальцев, вцепившихся в волосы на затылке. В общем, отстранился и попытался что-то сказать. Дина все поняла без слов. И прижалась всем телом — плотно, неумело и отчаянно.

Все благие намерения на этом же и угасли.

Лев и Дина даже успели сменить положение на диване с сидячего на лежачее. И Левка даже умудрился расстегнуть пару пуговиц на своей и одну пуговицу на Дининой рубашке. И на этом — все. Он не понял, почему. И что именно стало причиной. Но почувствовал точно. Как она снова… да, снова оледенела вся. Кажется, дышать будто перестала, руки безвольно повисли, и даже тело словно потеряло несколько градусов тепла.

Отстранился, все еще не веря, что это снова произошло. На что-то все же еще надеясь.

И осознал совершенно непостижимый факт.

Дина его боится.

До судорог боится.

До дрожи.

До паники.

Что он сделал, чтобы вызвать такую реакцию?!

Тишина в этот раз была просто давяще оглушительной, до чувства удушения. Не было спасительного шума гуляющей толпы где-то вдалеке. Только они двое, и молчание — гранитное, свинцовое, тяжелое.

И это оно, полнейшее, мать его, фиаско.

— Уже поздно, — произнес Лев чужим каркающим голосом. — Я, наверное, пойду.

Дина лишь кивнула. Стянула до горла ворот рубашки. Похоже, сейчас она была не способна говорить.

Чудесно, бл*дь, кофе попили.

7.2

***

Она прорыдала половину ночи. И треть этого времени — взахлеб. Давясь до рвоты своими слезами. Вспомнить потом не могла — когда еще так истово плакала в своей жизни. И плакала ли так вообще. Когда родители погибли — наверное. Но в это время она не любила возвращаться даже в воспоминаниях, да и вообще, тогда было детское, это не в счет. Взрослая она не так плакала. Или, наоборот, став взрослым — учишься не плакать. Или, наоборот, научившись не плакать — становишься взрослым. Херовая какая-то философия. Да и не до нее. Все глушили и перебивали эмоции.

Он был нужен ей. Как это назвать — любовью, привязанностью, зависимостью или каким-то другим таким же абсолютно бессмысленным словом — Дина не знала. Знала лишь то, что сейчас, когда еще звучал в квартире отзвук захлопнувшейся двери, она — задыхалась. От того, что не дышит одним воздухом с ним. От того, что не касается. От того, что…

… нема.

И не может объяснить.

Это вообще невозможно объяснить.

Потому что это не происходит с людьми.

Вторую половину ночи она ходила из угла в угол по квартире, мычала, стонала, кусала губы и пальцы. Задавала себе разные вопросы. Но ответов не находила. В ней, Дине, не было ответов. Или они были так глубоко, куда страшно лезть.

А где их искать вовне, если твой мир ограничен, очень сильно ограничен?

Измученная, с опухшим лицом и искусанными пальцами, она заснула в пять.

***

До дома шел пешком. Частично пешком, потом вызвал такси. Ходьба пешком не помогла.

Потом долго курил на кухне, одну за одной, не чувствуя вкуса табака.

Страх.

Впервые Лев Кузьменко видел в глазах девушки страх.

Чем заслужил?

Левку девушки любили. Ну, по крайней мере, он так считал. По крайней мере, на это все указывало. Отказов не знал, недовольных не оставалось. Легко, весело, просто.

А теперь на тебя смотрят с ужасом.

Клыков не отрастил, господин Кузьменко? А тентаклей?

Он пытался думать, но выходило лишь тупить и немножко страдать. И курить.

И Лола молчит.

— Сама в шоке, малыш.

***

Решение пришло утром. Из ниоткуда. Из ночных слез, видимо.

Ей надо кому-то рассказать. С кем-то посоветоваться. Иначе нельзя, иначе тупик, иначе она просто лопнет. Но кому?

Алле Максимовне? Угробит старушку.

Марте? Она далеко, а рассказывать надо лично, не по телефону.

Тогда кому?

То, что рассказать об этом можно только женщине, Дина знала — нет, не знала даже, чувствовала — точно, остро. А женщин в ее окружении — раз-два и обчелся. Была бы жива мама… ах, если бы была жива мама… Сейчас было все совсем иначе.

И решение пришло — мгновенное, чётко, ясно. Как летнее небо. Конечно, набежали облака. То бишь, сомнения, но их Дина смела. Больше некому рассказать, а значит — ей. И к черту все доводы разума. Сейчас Лола — она. И точка.

***

— Лола, к тебе дама с визитом.

— На хер.

— Рискни, — хохотнул Гаврилов.

А он уже успел забыть. Ну, то есть, о Дине не забывал, конечно, ни на секунду не забывал, наверное. Но не в образе Лолы же. А тут — здрастье вам, пожалуйста.

***

— Скучала по мне?

— Ужасно!

Ложь дается так тяжело и больно, что хоть вой. В первый миг ему хочется тряхнуть Дину, хорошенько тряхнуть за плечи и крикнуть: «Эй, это же я, неужели ты не видишь?!». Но удается сдержаться.

— Я тоже по тебе ужасно скучала.

И в отличие от его слов — слов, сказанных в образе Лолы — слова Дины звучат как-то странно серьезно и по-настоящему. Левка медленно опускается на диван, хлопает рядом с собой.

— Садись-ка, милка-голубка. И рассказывай.

— Что?

— Все.

Откуда эти слова родились в нем — не представлял.

— Знаешь… — она садится рядом. Пауза. Приносят чай, его Дина разливает по чашкам. И видно, видно так, словно он смотрит на девушку в микроскоп под огромным увеличением, — как она собирается — с мыслями, с духом, черт его знает с чем еще. — Знаешь, я и правда хочу рассказать тебе всё.

В тот момент Лев, конечно, не знал, что за этими словами открывается дверь в его персональный ад.

7.3

***

Весь многокилометровый путь от клуба до дома он покрыл пешком. Даже не представлял — как ему это удалось. Но идти было необходимо. Он чувствовал в этом такую острую, такую настоятельную потребность, что сопротивляться ей не мог. А еще Левку гнало вперед совершенно новое чувство.

Ненависть. На грани с желанием убить.

Если бы сейчас рядом с ним каким-то образом оказался Разин — убил бы, не задумываясь. При том, что Лев никогда не был ни драчуном, ни задирой, и повышенной агрессивности отродясь за собой не замечал. Тут было иное. Захлестывающее все нутро желание вцепиться в горло. Зубами. И выгрызть. Загрызть насмерть.

Алая волна ненависти немного спала, когда он дошел до места обычной встречи с «ночными бабочками».