Дочь солдата - Иван Полуянов

И к чему слова? Вовсе даже ни к чему, когда рядом березы. Березы, березы… Они отзывчивые, все понимают.

Цвикнула где-то в вершине птичка, устроившаяся в ветвях на ночь. Слышно, как она перебрала цепкими лапками — наверно, ищет сучок поудобнее.

Березы окунулись вершинами в ночную синь, спят.

И деревня Светлый Двор, богатая березами, посмотри, засыпает, гаснут по избам огни.

Деревня, в которой заборов в помине нет, и дела ее людей все на виду…

— А я помню, как мы у моря жили… Хорошо было! К морю бы и надо было уехать, не в деревню. Вы у моря, дядечка, такой необыкновенный были…

Николай Иванович потрепал ее по узкому плечу:

— Это ты, знаешь, лишнее! Какой я необыкновенный? Так, знаешь, простяк. Воевал, знаешь, потом работал. Опять воевал, снова работал, — он вздохнул. — А все у моря жить… Не выйдет. Скучно! У человека, Веруська, должно быть три жизни, ты помни это. Одна — ясно какая. М-м-м, короткая! Кажись, вчера ее и начинал, жизнь эту! Седой вот, то болит, это болит… Не заметил ведь, как первую жизнь прожил! Вторая жизнь зато большая, огромная — это дело, которому служишь. Дело нас переживет! А третья, Веруська, жизнь у человека — в тех, кому он дело оставляет. Несите его, как мы в свое время несли и не сгибались! Где мы, поколение наше, кровь в боях за власть проливали, там заводы, понимаешь, дымят, города новые стоят, плотины, понимаешь, реки перегородили… А мало, мало этого, если после себя и человека-то не оставишь!

Он говорил тихо, словно про себя поверял свои мысли.

Потом как бы спохватившись, посмотрел на Верку вприщур:

— А ты говоришь: к морю! Идем-ка, в самом деле, домой: тетя, наверное, заждалась.

— Я понимаю, — свела Верка брови, задумавшись.

— И я вроде бы понимаю, — встал дядя. — Мало тебе времени уделяю. То, понимаешь, одно, то другое, — хоть разорвись! На пенсию вышел, и то времени никак не хватает.

Он потер подбородок, огляделся:

— А местечко у тебя… м-м! Березы! Ты когда-нибудь меня с собой сюда возьми, ладно? Посидим, знаешь, помолчим, помечтаем….

— Ладно, — Верка с трудом проглотила жгучий комок, застревавший в горле. — Обязательно, дядечка.

— Что же до моря, то мы еще там побываем! Славно там рыбачилось, а?

И они пошли вместе, и Николай Иванович держал Верку за руку.

И было с ним Верке хорошо и просто, как хорошо было с ним в незабываемые дни у моря, когда жили они в палатке, ловили камбалу и ершей на переметы и встречали, сидя на камнях, пахнущих водорослями, восходы солнца…

Глава XIV. Племенное ядро

Минерва — богиня мудрости. Из древнего Рима. Ахиллес — герой. Тоже древний, греческий. Самый что ни на есть непобедимый. Уязвимый лишь в пятку.

Но при чем какие-то богини, герои? К тому же древние, из мифов!

Не воображайте, что легко искать клички телятам, когда на фермах отел. Что ни день — подавай новые! Зайдите в коровник — там над стойлами прибиты бирки с указанием, какая корова стоит, сколько молока дает. И каких только кличек не прочтете на тех бирках: Хористка, Упаковка, Послушница, Ранняя, Дождинка, Упрямая, Балерина, Смородинка, Леда… Стоп! Вот кличка Леда тоже из мифов!

Чему ж тут удивляться, что Минерва и Ахиллес появились на белый свет в колхозе «Гвардеец»? Телочка и бычок.

Минерва нравом спокойнее Ахиллеса. Ахиллес, известно, герой. День-деньской топает копытцами по деревянному настилу, взбрыкивает толстыми ножками. У него шерстка кольцами кудрявится на широком лбу, хвост с пышной кистью.

Проглядела Наташа, бычок отворил клетку и пошел, пошел выписывать кренделя! Прыгал, скакал, весь телятник взбудоражил. На кормовой кухне Ахиллес сунул мордочку в открытую печь. Хорошо, что печь не топилась! Потянул он ноздрями, запершило от пепла в горле, и расчихался бычок до слез.

Минерва, вытянув шейку, постояла в воротцах, неодобрительно мыкнула: «М-му!» И повернулась хвостиком к Ахиллесу. Это ж, дескать, неприлично, когда породистый бычок носится сломя голову и сует нос в золу. Неприлично и никуда не годится!

Мордочка у нее умненькая, уши розово просвечивают. И чистюля Минерва, и копуля, щиплет сено деликатно, одними зубками, в то время как Ахиллес хватает его полным ртом, давится от спешки и переступает нетерпеливо копытами. Гласа Минервы голубые, когда она смотрит в окно под потолком, и от ресниц по зрачку скользит сетчатая тень.

Верка потеряла покой.

Слов нет, хорошо с Маней ухаживать за ее телятами. Маня справедлива: чистит бочок у Крокета, а другой бочок достается Верке. И все-таки… Пора Верке обзавестись собственными телятами!

У Таиски из шестого класса — свои телята. У Нины — знаете, она в школу учебники носит в полевой сумке и сидит на второй парте? — у Нины тоже есть подшефные. У Капы, Светы Рожиной, Кати Гоглевой — у всех девочек есть закрепленные телята, куры, поросята. Они ж юные животноводы! Они ж мичуринцы!

А Верка, раз у ней никого нет, стало быть, она побирушка? Стало быть, с боку припеку?

— Ох-хо-хонюшки… — пригорюнившись, вздыхала справедливая Маня. Муки своей праворучницы она разделяла целиком. — Посмотришь на тебя, сердце-то петухом поет! Тебе, Вера, хлопотать надо. И-и-и… под лежачий камень и вода не течет. Уж ты похлопочи, ноги-то потопчи.

— Потопчу, — окая, подтвердила Верка.

— Ты — как его — горишь желанием?

— Горю!

— Тогда добивайся, — наставляла Маня. — Раз откажут, два откажут, а ты упрись и стой на своем. Напиши заявление и собирай резолюции. По всем-всем линиям! Нажимай! А то как же? В заявлении так и заяви: горю…

Верка была подавлена: до чего всеведуща ее подружка! Ай да Маня — синичьи глаза!

Верка не стала терять времени.

И запрыгал белый помпон по дороге в Великий Двор. Верка ног под собой не чуяла. Половину пути скакала на одной ножке.

Нахохленные вороны с мокрых от липкого тающего снега высоких ив кланялись Верке и восторженно, и одобрительно каркали. Очень симпатичные птицы!

В правлении колхоза, кроме Потапова, был седенький, с козлиной бородкой шустрый старичок, в потертом пиджаке с нарукавниками, вылощенными до блеска. Он писал, уткнувшись в толстую книгу, и почти не глядя на счеты, щелкал их костяшками.

Помня напутствие Мани, Верка положила перед Потаповым заявление и села у стола, скромно спрятав руки в коленях.

— Что у тебя? — Потапов следил за ней выпуклыми глазами. Он в неизменной суконной гимнастерке, перетянутой широким скрипучим ремнем. Белеет подворотничок, врезаясь в красную, в тугих складках шею. И такой он плечистый, усатый и серьезный, что Верке почему-то стало не по себе.

— Заявление. На ферму к телятам, Родион Иванович, — искательно проговорила она. — Вашу резолюцию бы… Пожалуйста.

— Ну-ну… — Потапов поудобнее устроился на стуле. Стал читать громко и выразительно: — «Горя желанием отдать все силы дальнейшему процветанию хозяйства артели „Гвардеец“, движимая благородным стремлением…»

Заявление Верке очень нравилось. Она приподняла носик, скосила ресницы на дяденьку с бородкой: тот раскрыл рот и помаргивал. «Ага, проняло!» — возликовала Верка. Заявление она наполовину списала с районной газеты, выбрав из нее самые красивые, убедительные, по ее мнению, слова:

— «…обязуюсь выращивать Минерву и Ахиллеса, заботиться о сенном чае, согласно передовых достижений науки и опыта».

— О чае? — густым басом переспросил Потапов.

— Ага, о чае, — подтвердила Верка.

— Ну-ну… — Потапов напустил на себя еще больше важности. — «Я даю слово бороться за поголовье, товарность, за высокие показатели. Твердо обязуюсь неукоснительно выполнять режим на ферме и все указания телятницы Н. К. Хомутниковой, в чем и расписуюсь».

«Неукоснительно. Твердо обязуюсь… в чем и расписуюсь»… Ай да Маня! Это она продиктовала.

Родион Иванович распушил усы и забарабанил пальцами по столу.

— Горишь, значит? Так-так… Только дело твое не выгорит.

— Как? — подскочила Верка. — Инициативу… как ее?.. Глушите? Рядовых не поддерживаете?

— Именно глушим, именно не поддерживаем. Точка! Ты свободна.

Пришел кладовщик. Верка уступила ему место. Села в уголок. Что делать дальше? В голове пусто, ничего не придумывается. Хлопотать — это ведь не просто.

— В «Красный пахарь» ездил? — спросил Потапов кладовщика. «Красный пахарь» — ближний сосед «Гвардейца».

— Сейчас оттуда, — кивнул кладовщик. — Наживаются на нашей беде! Требуют за кило триста граммов сена кило зерна. Дорого!

— Будем покупать! Скота полные фермы, а кормить нечем… Завтра же отряди людей, — распорядился Потапов озабоченно. — Надо успеть до окончательной распутицы вывезти сено. Утром, по черепку, как приморозит, еще ничего, в полдень же вовсе дорога пропадает. Ступай, не задерживайся. Дорого?.. Дорого нам весна обойдется! По своей нерасторопности убытки несем. Впредь летом станем лучше работать. Так и передай тем, кто претензии будет высказывать о дороговизне сена!