Пуля нашла героя - Андрей Курков

Банов уселся поудобнее и стал внимательно смотреть старику в глаза — знал он, что очень нравилось Кремлевскому Мечтателю, когда его именно вот так слушают.

— Было это давно, до революции. Я тогда в Карелии от жандармов прятался, — рассказывал он. — Ну а Карелия — это озера, леса, холмы и валуны — камни такие круглые. Разных размеров они там были. Я утром вставал — а жил я там тоже в шалаше, — к ручью умываться ходил, потом по склону холма прогуливался и думал все, думал. Ну а когда думать устану — надо, значит, физическими упражнениями заняться. Вот брал я тогда внизу такой тяжелый валунчик — размером, может быть, с херсонский арбуз, а весом не меньше пуда. Брал я этот валунчик и закатывал снизу на самую верхушку холма. И так мне это понравилось, что взял я за правило каждый день непременно два валунчика на верхушку холма закатывать: один утром, второй вечером. Была от этого и календарная польза, ведь не знал я, какое число, какой день, да и вообще сколько дней проходит. Вот и решил я: если буду по два валунчика в день закатывать, то потом можно будет посчитать валуны на верхушке, поделить на два, и получится количество дней, которое я там прожил, прячась от жандармов. Так я там и делал: то статьи писал, то валуны закатывал. Но как-то увлекся я одной статьей и несколько дней забывал валуны закатывать. Понял я, что сбился со счета дней из-за этой статьи. Но чтобы больше не сбиться, надо было, кажется, валунов восемь за один день закатить. Закатил я два с большим трудом и понял, что в одиночку оставшиеся шесть мне никак не поднять на холм. Задумался я. Знал, что недалеко, в трех верстах хутор есть. Вот и решил я пойти на хутор и помощи попросить. Пошел я на хутор, а время как раз к вечеру шло. Выходит мне навстречу мужик, здоровый такой — быка поднять может. Вот и говорю я ему: товарищ крестьянин, помощь ваша нужна. Он сразу: какая помощь, где? И, не слушая дальше, берет в руки лопату, что у забора стояла. А я ему говорю, что копать не надо, а надо шесть валунов на верхушку холма закатить. Он без вопросов согласился, и пошли мы к моему шалашу. Помог он мне их закатить. Потом присели мы у костра, разговорились. Ну, за разговором я его и спросил: почему, мол, вы, товарищ крестьянин, так охотно пошли мне помочь, закатили валуны на холм и даже не спросили, для чего их закатывать или какой в этом смысл? А он мне отвечает: «Я, — говорит, — господин хороший, знаю, что вы революционер, и всячески вас поддерживаю, а потому понимаю, что все, что вы делаете, делаете для народа!..» Вот так и сказал. Прожил я там еще месяца три, сдружились мы с этим крестьянином, и еще не раз приходил он помогать мне валуны на холм закатывать. А потом, за день до моего отъезда, стали мы с ним вместе эти валуны считать. Конечно, счет он знал, но очень простой — все на копейки считал. Так просто: «один, два, три» — не мог. Подходит к валуну, и говорит: «одна копейка», ко второму — «две копейки», и так он мне два целковых девяносто восемь копеек насчитал. Ну тогда я уже поделил это на два, и вышло, что сто сорок девять дней я там от жандармов прятался… Банов, удивленный рассказом, мотнул головой.

— Вот такие вещи со мной происходили, как-нибудь еще расскажу, — пообещал старик и вслушался в окружающую вечернюю тишину.

Где-то треснула ветка. Что-то звякнуло.

И вышел наконец к костру Вася с судком. Вытащил из рамки три миски, а сам сел спокойно с другой стороны костра.

Кушали Банов и Эква-Пырись гречневую кашу с маслом и тефтелями.

Банов то и дело на солдата посматривал — вид у Васи был хитрый, словно обманул он кого-то или что-то необычное придумал.

— Ну что, если приведу завтра — будете в домино со мной играть? — спросил он деланно ленивым голосом. Банов и старик переглянулись. Старик помолчал, потом сказал:

— Приведешь, сыграем!

Банов, облегченно вздохнув, кивнул.

Снова не спал Банов ночью. Ворочался, из шалаша выходил, сидел у костра в одиночестве и храп старика слушал.

Но наутро пришел Вася один. Принес завтрак и все так же хитровато улыбнулся, поглядывая на Банова.

Банов молчал — не хотелось ему вопросы задавать солдату.

Сидели они со стариком и до самого обеда письма читали. И то один, то второй поднимался на ноги и в шумы леса вслушивался.

Наконец зазвучало невдалеке знакомое позвякивание судка, треск веток.

Насторожились оба.

Банов вскочил с колоды, замер. Увидел, как две фигуры в военной форме замелькали меж стволами деревьев. Испугался Банов, подумал, что рассказал Вася обо всем своему начальству, и вот идут они теперь его, Банова, арестовывать. Спрятался Банов за шалашом старика, притаился.

А к костру Вася вышел с молодым сержантом. Оба присели, поздоровались со стариком. Вася миски из рамки судка вытащил и по сторонам стал оглядываться.

Банов к сержанту присматривается и думает: если б арестовывать пришли, то уж точно с офицером, а не с сержантом.

И вдруг что-то знакомое в сержантском лице увиделось ему. Присмотрелся и чуть не выматерился от удивления.

Был это не сержант, а Клара, переодетая в сержантскую форму.

Выбежал Банов из-за шалаша, бросился к костру, обнял Клару, прижал к себе что было силы. Клара, обомлевшая от испуга, сначала вырваться хотела из объятий, но потом, увидев перед собой знакомое лицо, вдохнув знакомый запах пота, замерла на мгновение и сама тоже обняла Банова.

Старик отодвинулся от них и со стороны наблюдал за этой встречей. На лице его сияла радостная улыбка. Пару раз переглянулся он с таким же радостным Васей.

Время шло, ужин остывал, а Банов и Клара все еще обнимались.

Старик, достав из кармана ложку, стал торопливо есть.

А солдат придвинул к костру письменную доску, высыпал на нее из коробки костяшки домино и стал их перемешивать.

Эква-Пырись, жуя, бросал не очень довольные взгляды на эту русскую народную игру, в которую ему предстояло играть с солдатом. Но ничего не поделаешь: все-таки обещал!

Сыграли они потом в домино несколько раз. Два раза закончили на «рыбу», а остальные игры солдат проиграл. Был он проигрышем недоволен, но уходя сказал, что следующим вечером отыграется.

Сразу после игры повел Банов Клару в свой шалаш. Всю ночь не спали: все говорили и говорили, рассказывали друг другу обо всем и подолгу обнимались, вжавшись друг в друга до боли в суставах.

А старик посидел в одиночестве у костра, о чужом счастье подумал, да и пошел в свой шалаш спать.

Глава 21

При очевидном приближении весны стал ангел замечать таинственное исчезновение многих новопалестинян. Морозы все еще чередовались с оттепелями, но солнце все прочнее входило в природную жизнь, вознамерившис согласно многовековому порядку, отогреть ее и пробудит окончательно. Казалось, все ждали, весны но, в отличие от прошлых лет, о севе не говорили. Один горбун-счетовод ходил со своей амбарной книгой и шептал сам себе что-то, проверяя наличие запасенного посевного материала. Однако и он заметил явное убывание населения Новых Палестин и, обеспокоившись, подошел как-то к ангелу. Однако ни совета, ни разъяснения он от ангела не получил и потому решил сам разобраться.

Ночью, когда он, притаившись на лавке, вслушивался в тишину, действительно раздался шорох, потом чей-то шепот и шарканье ног. Совсем рядом, буквально за печкой от счетовода, что-то происходило.

— А это брать? — услышал горбун бабий шепот и тут же поднялся с лавки, стараясь, однако, быть не услышанным.

Подобрался к печке и там притаился.

— Потуже завяжи! — прошептал мужик. Горбун узнал в шепоте одного бывшего красноармейца. Заскрипели половые доски человеческого коровника, и две тени, осторожно ступая, направились к двери.

Горбун занервничал. Хотелось закричать, разбудить всех, показать им беглецов. Но словно столбняк напал на счетовода. И увидел он, как открылась дверь и на мгновение мелькнул там зимний ночной рассеянный свет. И промелькнули в этом свете две фигуры, промелькнули и исчезли. И дверь тихонечко закрылась.

Руки у горбуна задрожали, он оглянулся по сторонам и на ощупь во вновь сгустившейся темноте коровника пошел к лавке ангела. Разбудил его.

— Кто это? — спросил испуганный ангел.

— Да я, счетовод. Тут, понимаешь, убегают… Поймать бы…

Ангел с трудом понимал, о чем говорит горбун.

— Кто убегает? — спросил он.

— Кажись, Клавка, доярка, с одним красноармейцем.

Ангел поднялся на локтях, потом сел на лавке, помолчал.

— А зачем ловить? — наконец спросил он севшего рядом горбуна.

— Так если все сбегут, кто тогда жить здесь останется? Для кого сеять?

На этот вопрос ангел ответить не мог.

— Пойдем, вернем их! — попросил шепотом счетовод. — А?

Ангел, задумавшись, пожал плечами. Потом ответил, тоже шепотом:

— А разве они не свободны? Насильно ведь никого не держат тут?

Горбун тяжело вздохнул и встал с лавки ангела. Набросив шинель, вышел из человеческого коровника, осмотрелся. Показалось ему, что заметил он две фигуры, удалявшиеся по заснеженному полю. Постоял, посмотрел им вслед, а когда почувствовал, что мороз пробирает, — вернулся в коровник. Но спать не лег. Сидел на своей лавке до подъема кухарок.