Золотой шар - Михаил Белозеров

Чепухалин хотел сказать, что все это только проекты, все это только сидит в голове, как занозы, что, возможно, он никогда ничего не напишет, потому что решил застрелиться, и тут до него дошло.

– А что взамен? – спросил он у Кабакова. – Что?! – вскричал он в страшном подозрении.

Вся чудовищность обстоятельств встала перед ним во всей своей красе. Это была неземная логика. Это была космическая неопределенность, открытая то ли Пифагором, то ли Черчиллем.

Чепухалина охватило отчаяние, он решил, что от него потребуют нечто такое, из-за чего придется отказаться от сотрудничества с ведущим издательством страны, то есть предать Родину. На это он сразу решиться не мог. Все-таки он был русским офицером. Надо было подумать.

– Сущая ерунда. Дай мне три дня пожить в твоем теле.

– Ни хера себе! – удивился Чепухалин и скрутил уже было дулю.

– А потом гуляй – не хочу.

– Учти, я военные секреты не выдаю… – упавшим голосом предупредил Чепухалин и мысленно распрощался с издательством ЭКСМО.

– А они мне и не нужны, – ответил Кабаков.

– А в чем суть?!

Груз размером с Эверест упал с плеч Чепухалина. Все противоречия в его душе были тут же разрешены в пользу ЭКСМО.

– Суть в том, что я полевая форма. Далеко от Дыры отойти не могу, потому как рассыплюсь на элементарные частицы. Сюда-то добрался с большим трудом, на перекладных. Поэтому мне нужно чужое тело, желательно по согласию.

– А это очень больно?

– Не больнее, чем укол от СПИДа.

Чепухалин не знал, что такое укол от СПИДа, потому что никогда ничем не болел, кроме одной лукавой болезни, тайна которой осталась за семью печатями. Однако против предложения Кабакова устоять не смог. Поэтому и махнул рукой:

– Поживи, черт с тобой!

Тело Кабакова с пробитой головой послушно рухнуло на прежнее место, а Егор Чепухалин ощутил небывалую силу. Зрение его настолько улучшилось, что за тридцать километров сквозь стены дома он увидел всех-всех сталкеров, бродящих по Зоне, весь хабар, разбросанный по полям и весям, и Сидоровича Ивана Каземировича, сидящего в подвале, как паук в банке, а далеко на севере – еще одного такого же скупщика, Рахиль Яковлевну Нищету, похожую на египетскую мумию. Но самое главное – он увидел Дыру. Она была прекрасна. «И эту красоту хотели уничтожить! Гады! – подумал Чепухалин, испытывая священное чувство преклонения. – Гады!!!»

– Тихо… Тихо… – предупредил дух. – Не пыжься!

– Р-р-р… – зарычал Егор Чепухалин, чувствуя, что потихоньку звереет. – Ебическая сила!!!

Должно быть, так себя ощущал Геракл, совершая тринадцатый подвиг по женской части.

По воинской части моментально пронеслась весть – капитан Чепухалин сошел с ума. Во-первых, он подал рапорт на увольнение из рядов СА,[11] а во-вторых, подрался с дежурным по части после того, как помочился на крыльцо штаба.

– Если он решил «косить», – изрек генерал Лаптев, когда ему доложили о случившемся, – то глубоко заблуждается. У нас и после худших выходок никого не выгоняли. Приказываю посадить его на гауптвахту дней этак на двадцать, нет, лучше на тридцать, и пива не давать!

Генерал Лаптев со дня на день ждал приказа из МО[12] о присвоении ему очередного звания и перевода в столицу, поэтому ЧП ему были не нужны.

– Есть! – козырнул дежурный, держась за распухший нос, и вместе с нарядом из пяти человек побежал ловить буйного капитана.

Дежурный сильно сомневался в успехе своего мероприятия. Он уже один раз ощутил на себе силу кулаков Чепухалина. А сила эта была немереной.

Капитан Чепухалин по-прежнему стоял на крыльце, но теперь он был еще и в дымину пьян. Его покачивало, как тростник в бурную ночь. Увидев наряд, он произнес:

– А-а-а… явились, гады! – и бросил в них пустую бутылку из-под водки. – Пидары вареные, идите сюда, идите!

И первым ударом случайно выломал столб, поддерживающий козырек над штабом, вторым – разметал по плацу наряд, а по ходу дела опрокинул командирский «уазик», оказавшийся у него на пути. После этого он прошелся по казарме, и все, кто там были, покинули ее спешно через окна или двери.

В дело вступил сам генерал Лаптев. Он сел на БТР-90 и, крича в «матюкальник»: «Сдавайся, Чепухалин!», принялся гоняться за ним по военному городку. Генерал Лаптев страшно спешил, потому что до пуска ракет оставалось меньше часа. Наконец Чепухалина все же загнали на хозблок, а точнее, в новенькую столовую, и генерал Лаптев разрешил применить огнестрельное оружие, потому что капитан Чепухалин не сдавался, а очень и очень метко кидался из окон всем тем, что ему попадало под руки, и помощники Лаптева уже были все в синяках. Самому Лаптеву пришлось прикрыть левый глаз черной повязкой, под которой расплывался отвратительный фиолетовый синяк, полученный от точно и сильно брошенной картофелины.

Калите повезло. Вход в город со стороны автовокзала никто не охранял. Но все равно он предпринял все меры предосторожности, и на разведку ушел весь световой день. Конечно же, вначале они воспользовались «планшетником» и обшарили окрестности, но действовали наверняка. Калита больше никого не хотел терять. Без Куоркиса с его опытом и силой боеспособность группы уменьшилась на треть.

Впрочем, даже если кто-то их и заметил, то предпочел убраться восвояси. Умный сталкер – живой сталкер.

Обычный сталкер трусоват и предусмотрителен. Экономит на оружии и обмундировании. Довольствуется краюхой хлеба и глотком воды из фляги. Больше всего Калита боялся столкнуться с недавними сослуживцами. Они были безжалостны, как все государевы люди, и могли убить, образно говоря, за никчемную «пустышку», потому как по закону все, что находилось в Зоне, принадлежало государству. А лицензии для частных лиц на добычу хабара выдавались за очень и очень большие деньги, и лицензии у Калиты, естественно, не было.

«Видать, Семен Тимофеевич не соврал», – думал Калита. Он понимал, что зря его обидел, что из-за этого погиб Куоркис. Но, как бывалый военный, отгонял от себя эти мысли, потому что знал: на любой войне все предусмотреть невозможно, что есть сотни случайностей, которые ты себе даже вообразить не можешь.

К вечеру они сидели в девятиэтажке, на самом верху, и отдыхали. Ели стандартный армейский паек. Огонь Калита разводить запретил, так же как и вести разговоры о хабаре – кто, когда и что притащил и кто как продал. Считалось, что упоминания в Зоне о хабаре – дурной вкус, который может иметь дурные последствия. Опытные сталкеры даже думать об этом не смели, боясь накликать беду.

Когда совсем стемнело, он сказал:

– Схожу-ка я по одному делу…

– Ты куда, командир? – приподнялся с матраса Венгловский.

После случая с Куоркисом он не то чтобы не доверял Калите, но стал нервным и осторожным, как зверь в чужом логове. Умирать ему не хотелось.

– Спокойно, мужики, без фанатизма. Пойдем со мной, Юра, – предложил Калита. – Здесь недалеко отшельник один живет.

– Живет ли? – переспросил Чачич, намекая на то, что на ночь глядя ходить никуда не стоит.

– Да живет, живет, – ответил Калита. – Я же рассказывал…

– Вот утром и сходил бы, – проворчал Дубасов, тем самым давая понять, что против ночной прогулки командира.

Жора Мамыра не высказал своего мнения, потому что был в карауле – сидел в угловой квартире с пулеметом ПКМ и держал под прицелом подходы к девятиэтажке. Да и у Жоры Мамыры не было такого статуса, как у Дубасова, не смел он еще перечить командиру.

Калита и Венгловский проскользнули через квартиру на восьмом этаже в соседний подъезд – единственный отход, который оставили себе, заминировав на всякий случай все прилегающие квартиры, и очутились на улице. Жора, конечно, сразу их увидел. Его предупредил Чачич, к тому же он узнал обоих, потому что рассматривал двор в прибор ночного видения. Две фигуры: одна – отливающая ярко-зеленым цветом, другая – почти черная, растворились в темноте.

Справа тянулся городской парк, который превратился в чахлый лес, взломав, однако, за много лет дорожки из бетонных плит. Здесь во множестве водились поющие улитки «кудзу», но сегодня они молчали.

Ученый не любил город. Он и в столице-то жил скромно, а здесь выбрал нору. Об этой норе не ведали даже самые пронырливые сталкеры. «Даже, наверное, черный сталкер», – думал Калита, пробираясь в Колодезный овраг.

Сам Калита узнал об овраге при весьма странных обстоятельствах. Когда он уже начал выкарабкиваться из лучевой болезни, в палату вошел странный человек – чуть-чуть пузатый, чуть-чуть чернявый, с отрешенным взглядом карих глаз.

– Сашка?! Ген?! – безмерно удивился Калита и приподнялся на своем ложе, хотя был облеплен трубочками и проводами, как муха паутиной.

Они обнялись, и Ген, глядя на него своими безумными глазами, сказал ему на ухо:

– Я ее предвидел!

– Что? – спросил Калита.

В нем уже проснулась тяга к жизни, и он начал всем интересоваться.