Последний приют - Решад Нури Гюнтекин

шаг назад, он начал читать последнюю тираду из «Совы», где старик выступает против смерти молодого парня. Несмотря на то что он говорил безо всякого напряжения, его голос дрожал.

— Злоба моя в этом сияющем предателе, — произнес он.

А когда погрозил пальцем в сторону неба, его скорбь дошла до предела. Кто этот предатель? Кто может это знать? Однако, не правда ли, мы все на кого-то жалуемся. А в таком случае должен быть виновный! Даже в глазах журналиста, который не был в том возрасте, чтобы до конца все понять, стояли слезы.

В результате Садуллах Нури исполнил свою лучшую роль и выиграл партию. Пришедших с ним троих девушек, не без его содействия, мы тоже приняли. Одна из них была красивая, хорошо сложена. Ее манеры, голос и речь не могли не понравиться. Только была в ее лице одна странность: если смотреть в профиль, оно казалось очень красивым, если посмотреть на него в анфас, оно как-то странно сужалось и вытягивалось. А если столкнуться с ней нос к носу, ее взгляд, как у хищной птицы, не давал чувствовать себя в полной безопасности рядом с ней.

Мы уже поднялись из-за стола. Находившийся рядом со мной ходжа тоже обратил внимание на эту ее особенность и, схватив меня за руку, зашептал:

— И у этой, наверное, в сумочке есть желтый билет. Спаси Аллах, чтобы наш парнишка и эту не вывел на чистую воду. А если говорить о лице: в сентиментальных ролях будет играть, как Карагез[60], в профиль, а в нагловатых — в анфас. Однако ноги и вправду ошеломляющие!

Последними были одинаково одетые, взявшиеся за руки, как школьницы, две девочки-подростка. Странным было то, что они обе захотели зайти на экзамен. А так как наше дело уже давно потеряло свою серьезность, мы разрешили.

— Вы что, сестры? — спросил один из нас.

— Нет, подруги! — ответили они в один голос.

— И на сцене в один голос собираетесь говорить? — пошутил ходжа.

Девочки засмеялись.

— Да разве можно так, уважаемый, — смутившись, ответила одна из них.

Господин Сервет поинтересовался, почему они захотели зайти на экзамен вдвоем. Обе разом посмотрели на него.

— Ты скажи, — сказала одна другой.

— Уважаемый, мы не хотим разлучаться. Если Аллах смилостивится и мы вам понравимся, то будем вместе сюда ходить.

— Но если вдруг вам не понравится одна из нас… — начала другая, прикусив губу, но как-то сразу сникла и замолчала.

— А если не понравитесь, что тогда? — спросил ходжа.

— Тогда мы вместе будем плакать, уважаемый, — ответили они, не осмелившись произнести «тогда не будем ходить». И, словно собираясь перейти от слов к делу, у обеих задрожали губы.

— Вы, наверное, и замуж вдвоем пойдете, — спросила Макбуле, и девочки, передумав плакать, рассмеялись вместе с нами.

— Сейчас сразу двух брать в жены запрещено. Не правда ли, уважаемые — спросила одна из девочек, приподняв бровь.

И опять мы все захохотали.

— Эти хотят выдать себя за детей, — тихо сказал мне ходжа. А потом, повысив голос, спросил: — Как тебя зовут, дочка?

Девочки были похожи на артистов, выступающих в паре. Однако одна из них была высокая, а другая — низенькая и полноватая. Получался неплохой контраст.

— Масуме[61], уважаемый!..

— Ух, ты, прекрасно, а тебя?

— Мелек[62], уважаемый!..

— Ух, ты… Ух, ты!..

Ходжа не выдержал и начал паясничать.

— Только вот, детки мои, театр — это не царство небесное… — произнес он, громко смеясь. — Не могу даже представить себе, что в театре могут делать ангелы с праведниками! Интересно, а где вы учились?

— В доме культуры…

— И в средней школе учились, уважаемый, — добавила другая. — В доме культуры мы брали уроки театрального мастерства.

— Ох уж эти дома культуры! Почти как в консерватории, — сказал ходжа. Потом, моргнув, шепнул мне: — И ваш театр «Зеказик» не будем забывать!

Я не смотрел на девочек как на претенденток. Только чтобы их не расстраивать и не нарушать правил, мы продолжали задавать вопросы.

Через некоторое время, когда господин Сервет поблагодарил их, у обеих на лицах появилось скорбное выражение, и они так и остались стоять на месте.

— Что случилось, детки?

— Вы не возьмете нас, уважаемый? — спросила Мелек, надув губки.

— С чего вы так решили? — удивился господин Сервет.

Другая тоже расплакалась.

— Вы не дали нам выступить, как другим, — ответила она сквозь слезы.

— Мы и без выступления можем понять; есть талант или нет, — сказал господин Сервет, улыбаясь и в то же время обидевшись. — Но если уж вы так хотите, то давайте на сцену.

Пока девочки готовились к выступлению, вытирая глаза и лица, к нам подошла Макбуле и обратилась к ходже:

— Смотри, у Масуме мокрый нос… Поди вытри, что сидишь?

Из пришедших на экзамен многие уже разошлись. Однако некоторые до сих пор ждали в темном дворе.

— Ребята, мы вас всех просмотрели и прослушали… — сказал им господин Сервет. — Мы решим, кто из вас прошел. Вы оставили нам свои адреса. Результаты отправим вам по почте.

Я уже знал о результатах. Когда учитель литературы, театральные критики и журналист иногда спорили между собой, он мне тихонько шептал:

— Не обращайте внимания, все в наших руках. Вы только покажите того, кто вам приглянулся. Завтра вместе будем собирать кадры. И в парламенте так же, не правда ли? — спросил он немного погодя, сжимая мне руку. — Народ говорит, а имам упрямо гнет свою линию…

Господин Сервет хотел показухи и рекламы. Стало понятно, что этим экзаменом он себя позабавил, устроив большую игру, как в свое время его дед и отец.

* * *

На следующее утро, собрав учредителей, мы принялись формировать личный состав. По существу, и делать-то было уже нечего. С условием считать Садуллаха Нури одним из наших постоянных членов, мы набрали полдюжины артистов за счет молодежи, сдавшей экзамен. Они должны были играть второстепенные роли. Во главе их находился Пертев, который из-за своей статности должен был стать лидером труппы.

Вот уже несколько дней как в группу организаторов затесался новый товарищ — Осман Лахути. Он был из актеров лагеря Зеказик. Сын погибшего в военных действиях на Балканах кавалерийского майора.

Его дед, известный восточный шейх, хотел сделать из него своего преемника, поэтому долгое время держал подле себя, а потом отправил в Дарюлфюнун[63] изучать богословие. Однако Осман, не найдя общего языка с учителями-богословами, решить направить свою жизнь в другое русло и, не таясь, начал заниматься литературой.

Чуть позже в нашу труппу пришло еще одно чудо, похожее на Пертева. Он