Чаша. (Эссе) - Владимир Солоухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Павел Ермолаич, огородник, пригнал огурца на семи возах: не огурец, а хрящ. Пробуют всем двором: сладкие и хрустят…
– На чистые рогожи отбирай, ребята!.. Бабочки, отмывай покрепше!..
Плотники одобряют крупные, желтяки. Такие и Горкин уважает, и Василь Василич, и старичок лавочник Юрцов: пеняют даже Пал Ермолаичу, что желтяков нонче маловато. А я зеленые больше уважаю, с пупырками. Нет, говорят, как можно, настоящий огурчик – с семечками который, зрелый: куда сытней, хряпнешь – будто каша!”
“…А вот и другая радость: капусту рубим!.. (Опять же напомним, что в Европе квашеной капусты не знают. Они заливают ее рассолом, и получается капуста – соленая. Но чаще, конечно, маринуют. – B.C.)
Двадцать возов капусты, весь двор завален: бело-зеленая гора, рубить – не перерубить… В том корыте серую капусту рубят, а в нашем – белую. Туда отбирают кочни позеленей, сдают зеленые листья с нашей, а в наше корыто кидают беленькую, “молочную”. Называют – “хозяйское корыто”. Я шепчу Горкину: “А им почему зеленую?” Он ухмыляется на меня:
– Зна-ю, чего ты думаешь… Обиды тут нет, косатик. Ваша послаще будет, а мы покрепчей любим, с горчинкой, куда вкусней… и как заквасится, у ней и дух пронзей… самая знаменитая капуста наша, серячок-то…”
Ну, еще одну картиночку из “Лета Господня”: отец мальчика Вани Шмелева заказывает своему приказчику продукты для обеда на масленицу.
“ – У Титова, от Москворецкого, для стола – икры свежей, троечной, и ершей к ухе. Вязиги у Колганова взять, у него же и судаков с икрой, и наваги архангельской, семивершковой. В Зарядье – снетка белозерского, мытого. У Васьки Егорова из садка стерлядок…
– Преосвященный у меня на блинах будет в пятницу! Скажешь Ваське Егорову, налимов мерных пару для навару дал чтобы и плес сомовий. У Палтусова икры для кальи, с отонками, пожирней, из отстоя…
– П-маю-ссс… – говорит Косой, и в горле у него хлюпает…”
Как помним, и в “Поденке” у кого-то хлюпало в горле при произнесении слова “харч”. Но, оказывается, хлюпанье хлюпанью – рознь.
Что же произошло между этими двумя интонациями Ивана Шмелева – в “Поденке” и в “Лете Господнем”, между двумя видениями России, между двумя, выражаясь более высоко, мировоззрениями?
Много всего произошло.
Еще в мирное время Иван Сергеевич обрел домик в Крыму, в Алуште, там и застала и навалилась на него красная мясорубка. Несчастье усугубилось тем, что в эту мясорубку попал единственный и любимый сын Шмелева – Сергей. Катарина Ю.А. пишет в своей статье “Трагедия Шмелева”: “Не хочется сейчас говорить о тех страданиях, которые выпали на долю И.С. Шмелева, – скажу только, что чаша этих страданий (опять ЧАША. – B.C.) была наполнена до краев. Что было пережито им в Крыму, мы можем догадываться по “Солнцу мертвых”, которое французский критик сравнил с дантовским Адом по силе изображения. Но ад-то был реальный, земной, а не потусторонний”.
Пережив крымский ужас и потерю любимого единственного сына, Иван Сергеевич Шмелев кроме романа “Солнце мертвых” написал еще и письмо в Швейцарию. Тогда русский офицер Конради застрелил в Лозанне большевика Воровского. Конради должны были судить. Защищать его взялся А. Обер. Ему-то и послал письмо Иван Сергеевич Шмелев. Конечно, мы многое в общих чертах знаем о крымских расстрелах, возможно, письмо И. Шмелева ничего и не добавит к нашим знаниям, но все же – это ведь личное письмо замечательного русского писателя.
“Господину Оберу, защитнику русского офицера Конради, как материал для дела.
Сознавая громадное общечеловеческое и политическое значение процесса об убийстве Советского Представителя Воровского русским офицером Конради, считаю долгом совести для выяснения истины представить Вам нижеследующие сведения, проливающие некоторый свет на историю террора, ужаса и мук человеческих, свидетелем и жертвой которых приходилось мне быть в Крыму, в городах Алуште, Феодосии и Симферополе, за время с ноября 1920 по февраль 1922 года. Все сообщенное мною лишь ничтожная часть того страшного, что совершено Советской властью в России. Клятвой могу подтвердить, что все сообщенное мною – правда. Я – известный в России писатель-беллетрист, Иван Шмелев, проживаю в Париже, 12, рю Шевер, Париж, 7.
1. Мой сын, артиллерийский офицер 25 лет, Сергей Шмелев – участник Великой войны, затем – офицер Добровольческой армии Деникина в Туркестане. После, больной туберкулезом, служил в армии Врангеля, в Крыму, в городе Алуште, при управлении коменданта, не принимая участия в боях. При отступлении добровольцев остался в Крыму. Был арестован большевиками и увезен в Феодосию “для некоторых формальностей”, как на мои просьбы и протесты ответили чекисты. Там его держали в подвале на каменном полу, с массой таких же офицеров, священников, чиновников. Морили голодом. Продержав с месяц, больного, погнали ночью за город и расстреляли. Я тогда этого не знал.
На мои просьбы, поиски и запросы, что сделали с моим сыном, мне отвечали усмешками: “Выслали на Север!” Представители высшей власти давали мне понять, что теперь поздно, что самого “дела” ареста нет. На мою просьбу Высшему Советскому учреждению ВЦИК – Всер. Центр. Исполнит. Комит. – ответа не последовало. На хлопоты в Москве мне дали понять, что лучше не надо “ворошить” дела – толку все равно не будет.
Так поступили со мной, кого представители центральной власти не могли не знать.
2. Во всех городах Крыма были расстреляны без суда все служившие в милиции Крыма и все бывшие полицейские чины прежних правительств, тысячи простых солдат, служивших из-за куска хлеба и не разбиравшихся в политике.
3. Все солдаты Врангеля, взятые по мобилизации и оставшиеся в Крыму, были брошены в подвал. Я видел в городе Алуште, как большевики гнали их зимой за горы, раздев до подштанников, босых, голодных. Народ, глядя на это, плакал. Они кутались в мешки, в рваные одеяла, что подавали добрые люди. Многих из них убили, прочих послали в шахты.
4. Всех, кто прибыл в Крым после октября 17 года без разрешения властей, арестовали. Многих расстреляли. Убили московского фабриканта Прохорова и его сына 17 лет, лично мне известных, – за то, что они приехали в Крым из Москвы – бежали.
5. В Ялте расстреляли в декабре 1920 года престарелую княгиню Барятинскую. Слабая, она не могла идти – ее толкали прикладами. Убили неизвестно за что, без суда, как всех.
6. В г. Алуште арестовали молодого писателя Бориса Шишкина и его брата, Дмитрия, лично мне известных. Первый служил при коменданте города. Их обвинили в разбое, без всякого основания, и, несмотря на ручательство рабочих города, которые их знали, расстреляли в г. Ялте без суда. Это происходило в ноябре 1921 года.
7. Расстреляли в декабре 1920 года в Симферополе семерых морских офицеров, не уехавших в Европу и потом явившихся на регистрацию. Их арестовали в Алуште.
8. Всех бывших офицеров, как принимавших участие, так и не участвовавших в гражданской войне, явившихся на регистрацию по требованию властей, арестовали и расстреляли, среди них – инвалидов Великой войны и глубоких стариков.
9. Двенадцать офицеров русской армии, вернувшихся на барках из Болгарии в январе-феврале 1922 года и открыто заявивших, что приехали добровольно с тоски по родным и России и что они желают остаться в России, – расстреляли в Ялте в январе-феврале 1922 года.
10. По словам доктора, заключенного с моим сыном в Феодосии в подвале Чека и потом выпущенного, служившего у большевиков и бежавшего от них за границу, за время террора за 2—3 месяца, конец 1920 года и начало 1921 года, в городах Крыма: Севастополе, Алупке, Алуште, Судаке, Старом Крыму и проч. местах – было убито без суда и следствия до ста двадцати тысяч человек – мужчин и женщин, от стариков до детей. Сведения эти собраны были по материалам бывших союзов врачей Крыма. По его словам, официальные данные указывают цифру в 56 тысяч. Но нужно считать в два раза больше. По Феодосии официальные данные дают 7—8 тысяч расстрелянных, по данным врачей – свыше 13 тысяч.
11. Террор проводили по Крыму – Председатель Крымского Военно-Революционного Комитета – венгерский коммунист Бела Кун. В Феодосии – Начальник Особого Отдела 3-й стрелковой дивизии 4-й Армии тов. Зотов и его помощник тов. Островский, известный на юге своей необычайной жестокостью. Он же и расстрелял моего сына.
Свидетельствую, что в редкой русской семье в Крыму не было одного или нескольких расстрелянных. Было много расстреляно татар. Одного учителя – татарина, б. офицера, забили насмерть шомполами и отдали его тело татарам.
Мне лично не раз заявляли на мои просьбы дать точные сведения, за что расстреляли моего сына, и на мои просьбы выдать тело или хотя бы сказать, где его зарыли, уполномоченный от Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Дзержинского, Реденс, сказал, пожимая плечами: “Чего вы хотите? Тут, в Крыму, была такая каша!..”