Паутина - Сара Даймонд

В прошлом Эйлин, однако, случилась трагедия, которую трудно себе даже представить. Двенадцать лет назад ее любимая дочь была зверски убита Ребеккой Фишер, психопаткой с ангельским личиком. Незадолго до того, как в обществе распространились слухи об освобождении из тюрьмы этого чудовища, Эйлин приняла смелое решение: нарушить молчание и поделиться болью и горечью от этого известия.

«Услышав о том, что она вышла на свободу с новым именем, новой биографией, я, честно сказать, не могла этому поверить, — говорит Эйлин, и лицо ее каменеет. — Когда я думаю о ее предстоящей жизни в нашем мире, где никто не будет даже знать ее настоящего имени, у меня холодеет кровь. Почти так же, как при воспоминании о том, что она бывала в нашем доме и была подругой моей малышки».

Эленор Корбетт познакомилась с Ребеккой Фишер, когда обе они учились в школе Св. Антония — единственной тогда, впрочем, как и теперь, начальной школе в Тисфорде. Хотя Ребекка была на год старше и жила в условиях несравнимо более привилегированных — ее приемный отец был владельцем текстильной фабрики, на которой Эйлин трудилась шесть дней в неделю, — школьницы быстро подружились.

«Она казалась такой прелестной девочкой, — с тоской в голосе вспоминает Эйлин. — Очень вежливая, хорошо воспитанная — и притом невозможно хорошенькая, с длинными светлыми волосами и ясными синими глазами. Да я просто нарадоваться не могла, что у моей Эленор такая милая подружка».

Однако по мере того, как девочки сближались, дела приняли иной оборот. Никто из пяти дочерей миссис Корбетт не получал карманных денег, зато Эленор часто возвращалась из школы с игрушками, сладостями и другими мелочами.

«Я-то, конечно, была уверена, что все это Эленор не украла, я воспитывала своих девочек в строгости, они отлично знали, что такое хорошо и что такое плохо, — продолжает Эйлин. — Я спрашивала Эленор, откуда все это, а она отвечала, что это подарки Ребекки. Поначалу мне было обидно: уж очень смахивало на подачки, но чем больше Эленор рассказывала мне о подружке, тем больше я убеждалась, что благотворительностью тут и не пахнет. Скорее Ребекка старалась купить дружбу Эленор.

Помню, примерно за месяц до того дня, когда пропала Эленор, моя старшая дочь Агнесс прибиралась в комнатах наверху. Вдруг гляжу — летит ко мне, а в руке дорогущий браслет. Нашла под кроватью Эленор. У меня аж сердце зашлось, ей-богу. Не больно-то я разбираюсь в драгоценностях, но даже на глазок любой понял бы, что это не детская цацка. Скоро появилась Эленор, я к ней с расспросами, а она опять говорит — мол, Ребекка подарила. Я дочке поверила, но все равно жутко разозлилась. Объяснила ей, что ребенку не дозволено дарить такие дорогие ювелирные украшения без согласия на то родителей, даже если у этих самых родителей денег куры не клюют. Короче, я велела ей снова надеть пальто, и мы пошли домой к Фишерам, чтобы вернуть браслет».

Не стоит удивляться, что десятилетняя Ребекка по своему усмотрению распоряжалась драгоценностями. Несмотря на то что она была не родным, а приемным ребенком, ее положение было почти пугающе привилегированным — по стандартам того времени и того региона. Ее приемным отцом был самый состоятельный предприниматель в округе, а приемная мать Рита — наследницей крупного состояния. Бездетная пара буквально осыпала подарками свою дочь, о которой так долго мечтала. В экономически отсталом крае, где большинство детей донашивало одежду старших братьев и сестер, а зачастую и соседей, гардероб Ребекки не уступал по элегантности гардеробу ее матери. У девочки было больше двадцати пар обуви и несколько золотых вещиц с настоящими драгоценными камнями, изготовленных, подобно пресловутому браслету, по специальному заказу.

Внешне Ребекка была очаровательна — благоприятное впечатление Эйлин о ней разделяли все взрослые Тисфорда, в том числе и учителя школы, где она отлично успевала. Однако же в ее натуре было нечто жуткое, скрытое от глаз окружающих, — бешеный темперамент в сочетании с одержимостью безраздельно владеть всем, что ей понравилось. На судебном процессе убитые горем школьницы описывали ее болезненную привязанность к несчастной Эленор, которая к тому же была и младше по возрасту.

«Ребекке вроде никто больше и не нужен был, — сообщила суду одна из одноклассниц Эленор. — Она все время была рядом с Эленор, будто приклеенная. Мне кажется, она была бы рада, если бы на свете вдруг не осталось никого, кроме них двоих».

Со временем стало совершенно ясно, что Ребекка требует от Эленор такой же безраздельной привязанности. После отчаянных попыток купить именно такую дружбу доведенная до бешенства Ребекка в припадке безумной ревности зарезала Эленор — по той лишь причине, что несчастная девочка продолжала общаться со сверстницами.

Рассказывая мне о трагической судьбе дочери, Эйлин глотала слезы.

«Эленор была таким чудесным ребенком, жизнь буквально била в ней ключом. Она легко заводила друзей, любила встречаться с новыми людьми. Не проходит ни дня, чтобы я не вспомнила о ней».

Эйлин уверена, что страшная судьба ее дочери должна послужить предостережением не только тюремным властям, но также и правительству.

«Они совершают страшную ошибку, подобным образом выпуская Ребекку на волю, — заявила Эйлин. — Дети, вырастая, редко меняются. Скоро никто и знать не будет, кто она на самом деле, — а ведь она может оказаться чьей-то сослуживицей, соседкой, а то и женой! Но однажды она снова превратится в ту самую Ребекку. Люди, принимающие такие решения, должны понять, что это неправильно!»

12

Я приехала на вокзал Ватерлоо за три четверти часа до отхода поезда на Уорхем. Взяв чашку кофе-латте в одном из кафетериев зала ожидания, я присела за столик у окна, закурила сигарету и стала наблюдать за плотным потоком незнакомых людей. Часы показывали четверть пятого; золотой свет струился со стеклянного потолка, заливая скучное здание вокзала и толпы пассажиров почти неземным сиянием. Из древнего магнитофона на прилавке позади меня звучал голос Сьюзанн Вега. Ее песня «Марлин на стене»[19] здесь почему-то казалась фонограммой какого-то фильма, нежный детский голосок придавал аромату кофе сладкую горечь; заставлял мечтать о путешествиях в дальние страны, пробуждал фантазии.

Мои мысли вернулись к газетным страницам, скопированным в архиве. Поначалу я мысленно перелистывала страницы, затем сосредоточилась на интервью из «Дейли мейл». Описанный в нем собственнический инстинкт Ребекки вернул мне то же чувство, что я испытала при первом чтении, — будто меня вдруг ударили чем-то очень тяжелым по больному месту. Мне кажется, она была бы рада, если бы на свете вдруг не осталось никого, кроме них двоих. Какая нелепость, что меня растревожила именно эта фраза, отражающая наше с Ребеккой отчетливое сходство. Разве не сопереживания я добивалась? Разве не искала пути познания мыслей и чувств десятилетней убийцы? Но я рассчитывала всего лишь надеть на себя ее личину, как костюм, — чтобы создать образ героини, а потом сбросить этот костюм, как только отложу в строну перо. Мне и в голову не приходило, что играть роль не придется, поскольку некоторые черты ее характера присущи и мне самой.

Внезапно реальность того, что она сделала в далеком прошлом, приблизилась и стала осязаемой; ужас перестал быть обезличенным и начал приобретать физический облик. Ребенок, казавшийся младше своих лет. С вьющимися каштановыми волосами. Дочь и сестра, которую любили и оплакивали, по которой тосковали. Девочка, которая однажды утром, собираясь пойти поиграть с подружками, надела белые сандалии и цветастую юбочку…

Немалым усилием я заставила себя вновь сосредоточиться на сухих фактах расследования — для меня такого же загадочного, как месячные планы региональных продаж в фирме Карла. А ведь начальная школа имени Св. Антония, должно быть, по-прежнему работает, сказала я себе. Завтра же утром позвоню в справочную и выясню, есть ли она в перечне действующих школ. Если есть — соберу волю в кулак и буду вести себя правильно: я — Анна Джеффриз, автор опубликованного романа, желаю встретиться с кем-либо из тех, кто знал Ребекку или Эленор. Быть такого не может, чтобы никого не осталось!

Практические проблемы на этом были исчерпаны, и в памяти вдруг начали воскресать картины прошлого. Видимо, вечерний свет слишком сильно подействовал на меня. Даже здесь, в этом огромном, обезличенном и неприятном месте, где бесчисленные голоса, как в гигантском плавательном бассейне, отдавались сплошным гулким эхом, силу и влияние этого света невозможно было не принимать в расчет. Даже угасая, свет не становился серым, просто розовая золотистость его сгущалась до черноты… напоминая мне о доме, где я не была больше пяти лет.