Эхо Непрядвы - Владимир Возовиков

Большой трехмачтовый дракар весь пропах горячей смолой, солью и рыбой. На нем возили в Венецию из придунайских земель хлеб, сало, кожи, солонину, осетровую икру, слитки серебра, бочки земляного горючего масла - все, чем богато восточное Подунавье и в чем нуждалась олигархическая Венеция, стремившаяся золотом и мечом установить господство над всем Средиземноморьем. В обмен везли в Болгарию изделия из металлов, сукна, стекло и оружие. Наступление завоевателей-османов на Балканы грозило уничтожением венецианских и генуэзских владений на Средиземном и Русском море, поэтому обе торговые республики жестоко враждуя между собой, поощряли ввоз оружия в Византию, Болгарию и пелопоннесские княжества.

Об опасной работе купец говорил не зря - Средиземное море кишело пиратами. А когда новички, получив копья и боевые топорики, узнали, что отплытие - завтра, им стало не по себе. Даже в невольниках они слышали: на море - война. Уже целый год близ Венеции, у крепости Кьоджа, стояли друг против друга морские армады венецианцев и генуэзцев, не решаясь начать сражение. По всей Адриатике шныряли корабли-волки воюющих сторон, топя или сжигая любое чужое судно. Какая же нужда гнала хозяина в путь в такое время?

От пристани отошли на веслах, еще до восхода. Рядом с Вавилой сидел на скамье усатый болгарин с могучими мускулами, учивший новичка тяжелому, нехитрому делу гребца. Низкая зеленая равнина какого-то острова долго скользила в гребном люке, потом осталась только голубая вода. К полудню Вавила не чуял ни рук, ни спины, грудь его словно выгорела изнутри, однако весла не бросал, работал наравне со всеми. Спас его свисток, бросивший команду наверх, к оружию. Рядом с ним у защищенного борта оказались серб и тот же усатый болгарин. Над головой, развертываясь, хлопал громадный парус, свирепый голос бритого капитана гремел, подобно иерихонской трубе. Громоздкий дракар наконец поймал ветер всеми парусами и, разрезая шипучие волны окованным носом, побежал прямо на солнце. Крылья медного дракона, нависающего над прозрачной голубизной, затрепетали, сверкая, чешуйчатое тело как будто извивалось в полете. Неужто медный волшебный зверь уносил Вавилу к свободе?..

Болгарин что-то кричал, указывая вдаль, Вавила глянул, и ему показалось - видит жуткий сон: на гребнистой синеве Адриатики смешались белые парусиновые облака с багрово-черными тучами пожаров - шло морское сражение. Он различал, как сходились большие корабли, осыпая друг друга тучами горящих стрел, пылающими бочонками смолы и земляного масла, сокрушая вражеские борта острыми носами-шпиронами, как рушились от мощных столкновений мачты и реи и на палубах сцепленных галер, дракаров, нефов и каравелл искорками сверкали шлемы морских воинов, жала копий, топоров и мечей, - там шла нещадная резня, Вавиле даже почудился звериный крик убивающих и убиваемых. Часть кораблей облепляли малые гребные суденышки, словно злобные касатки, напавшие на раненого кашалота. Иногда в них падали сверху бочки земляного масла, и в расплеснувшемся огне живьем горели десятки людей, пылающими факелами сыпались за борт… Дракар быстро удалялся в открытое море, стиралась, пропадала, картина сражения, горизонт затянуло дымом, и Вавиле чудились посеревшие волны, покрытые чадящими остовами мертвых судов, среди которых в пене и копоти плавали обломки и трупы, мелькали головы еще живых пловцов…

Лишь в Константинополе догнала их весть о морском сражении у Кьоджи, пришедшая по Дунаю. Затянувшаяся война двух фряжских держав за право беспошлинно торговать во всех портах Средиземноморья, устанавливать свои таможни и свои порядки, открывать свои колонии на скрещении торговых путей - эта "тихая" война за неограниченную наживу разразилась наконец огнем и обильной кровью. Говорили, что в морской битве погиб весь флот Генуи, находившийся у Кьоджи, пало три тысячи генуэзцев, сотни пленены, и среди них сам командующий эскадрой - для закатных стран побоище неслыханное.

У константинопольских причалов торговые генуэзские суда были сразу потеснены с лучших мест. Венецианский консул будто бы даже потребовал выселить генуэзскую колонию, занимавшую немалую часть города и обладавшую особыми привилегиями. Вавила спросил своего нового друга - усатого болгарина Александра, кто лучше из фрягов? Тот рассмеялся:

- А скажи мне, брат Вавила, какой кобель лучше бы укусил тебя: черный или белый? Но для нас теперь хуже смерти - султан, для вас - ханы, они ведь тоже одной породы, как те кобели. - Болгарин немного помолчал.- Правда, венецианцы все же не такие разбойники и людьми они поменьше торгуют. Но это пока им в Крыму воли не было. Посмотрим дальше. Султан их самих может прогнать с морей.

Наблюдая за гостями, которые приезжали из города на судно, Вавила начал догадываться, что хозяин их не простой купец. Однако расспрашивать не решился. Он чувствовал благодарность к хозяину и капитану, поверив в близость свободы: грамоту об отпущении на волю у него не отбирали, а с нею он мог бы и теперь тайком покинуть судно, не страшась рабского клейма, выжженного на бедре. Но Вавила ни за что бы не нарушил чести. Работа была тяжелая - грести в безветрие, скрести палубу, ворочать тяжести в душных трюмах, помогать опытным матросам управляться со снастями, нести в портах охранную службу, - и все же впервые после пленения Вавила отдавался работе душой, и она не сушила - она наливала тело новой силой, делала его ловким, послушным, поворотливым. Морская болезнь его не мучила, кормили досыта, на отдыхе даже вино давали за обедом, а главное - ты не раб, ты вольный матрос! Он уже быстро взбирался на реи, под присмотром знающих моряков крепил паруса, управлялся с фалами. Малость пугала лишь морская пучина. Нет, не сама вода - он вырос на Оке, в семь лет переплывал ее, а речная вода опаснее морской, которая лучше держит человека. Но в море играли не только мирные дельфины с улыбчивыми лобастыми рылами. За их кораблем увязывалась гигантская серая рыба, в зубастой пасти которой мог исчезнуть самый рослый человек. Моряки рассказывали о десятисаженных многоруких чудовищах, время от времени всплывающих из глубины и хватающих людей прямо с палубы. Много тревожных часов провел Вавила на палубе в свои ночные вахты.

Перед выходом из Константинополя капитан приказал заменить на мачте бело-красный, с черным двуглавым орлом византийский флаг на красно-зеленый болгарский. Глаза матросов повеселели, хотя знали, что между султаном Мурадом и тырновским царем нет мира, что турецкие войска на Балканах постоянно нападают на болгарские владения, а флот османов опустошает берега и атакует болгарские корабли. Может быть, у хозяина и капитана имелись какие-то расчеты, а может, гордость отвергала всякие расчеты и осторожность.

Русское море слегка штормило, предупреждая о грядущей осени, но было почти безоблачно и очень жарко. Вавила улавливал тревожное в разговорах и в глазах товарищей. Да и сам он, посматривая в полночную сторону, словно бы чуял в морском ветре запахи полыни и скошенного сена, и глаза его увлажнялись. Но далеко еще, ох как далеко маленький городок над Окой, окруженный земляным валом и дубовыми стенами. Жив ли, не спален ли дотла разбойным налетом? И страшно, страшнее смерти было - что вот-вот какая-то сила разрушит происшедшее, налетит, унесет обратно в немилые жаркие страны, во власть равнодушно-жестоких людей, чьи взгляды скользят по тебе, словно по бездушной твари.

И злая сила явилась. Уже у болгарских берегов к ним привязался средней величины парусник, в котором моряки быстро опознали турецкую карамурсаль. То мог быть и купец, но настороженность уже не покидала команду. Долгое время парусник держался на почтительном расстоянии, люди начали успокаиваться, как вдруг преследователь выкинул дополнительный парус и, словно хищная пантера, совершил прыжок, оказавшись совсем близко и отнимая у дракара ветер. Палуба карамурсали заполнилась вооруженными людьми, и на болгарском судне пронесся тревожный свисток, зовущий к оружию. Люди быстро заняли места, зарядили баллисты, на рычаг кормовой катапульты подвесили бочонок с греческим огнем, подкатили два запасных, подняли щиты, ограждающие палубу от стрел и камней, препятствующие проникновению на судно абордажников. С карамурсали хорошо видели приготовления на дракаре, но продолжали смело приближаться - угадали купца.

- Пускайте ядра! - Капитан перекрестился. - Арбалетчики, стреляйте разом.

Почти одновременно два каменных ядра промелькнули в воздухе. Карамурсаль, соскользнув с волны, осела в водяную ложбину, и было видно, как одно ядро ударило в нижний край скошенного паруса и завернуло его с громким хлопком, второе, разбив голову одного из столпившихся на носу лучников, опрокинуло второго навзничь. Пронзительный вопль ярости взлетел над морем, еще двое упали, пораженные стрелами арбалетов. Ответные стрелы часто застучали по ограждению дракара, засвистели над палубой, дырявя паруса, кто-то вскрикнул. Толпа на носу пиратского судна рассеялась, нападающие попрятались за надстройки, потом подняли носовые щиты, из-за которых повели упорный обстрел дракара. Противник наседал, и Вавила вдруг подумал: сейчас бы на корму одну из тех пушек, что отливали в оружейном цеху Флоренции по заказу миланского герцога. Зарядить ее крупной сечкой да стегнуть по парусам врага - они станут лапшой, и карамурсаль мигом отстанет. Несмотря на близость смертельной опасности, он изумился пришедшей ему догадке - уж и забыл, когда последний раз посещала его своя мастеровая мысль. Когда же? Наверное, еще в пору тщетных надежд на побег. Надежды кончились, и он уж ничего не мог бы придумать своей головой - хоть убей на месте. Что делает с человеком неволя!