Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

– А мы по-немецки nicht verstehen, – подал голос Лошак.

– Да мы и по-русски не очень. Мы просто по-человечески не понимаем. Хотя… знаете, в Германии даже два кобеля, встречаясь на улице, не кидаются друг на друга, а виляют хвостами. Так что, это, может быть, больше, чем человеческое.

Мама-Оля завязала узелок, ставя точку, и обрезала нитку. Она прошла к Машиной парте и протянула зашитую, как уж получилось, блузку. Маша сидела, закутавшись в физичкину шаль, с застывшим лицом, не пропускающим наружу ни мыслей, ни эмоций.

Все пакости необъяснимым образом любят понедельники. На первом же уроке, не дожидаясь, когда класс проснется и прозреет, математичка дала контрольную по стереометрии. Маша, кажется, наврала в третьей задаче: не рассмотрела второй возможный вариант – тупой угол. Инга была единственная, кто выполнил задание для обоих случаев.

К этой гадости добавилась еще одна – вызов к директрисе. Маша недоумевала: она общалась с Тамарой Карапетовной лишь однажды, при приеме в школу. Тогда ей самой не много пришлось рассказывать. Ее прикрывала широкая папина спина. За Машу все объяснили папина визитка с российским гербом и трехцветным флагом и ее не омраченный ни единой четверкой аттестат за десятый. Карапетовна была необыкновенно мила и не столько слушала отца, сколько сама нажимала на проблемы школы: недостаточное финансирование, безнадежно устаревшие компьютеры и прочее, и прочее… Папа внимал с вполне серьезным выражением лица, как он это умел, поддакивал, но Маша была уверена, что он тут же забудет об этих пустяках, едва они выйдут за пределы школьных стен, и на него навалятся задачи иного масштаба.

Однако единственный мотив ее приглашения в директорский кабинет, который пришел ей на ум – вопрос о помощи школе, оказался совсем ни при чем. Маша не угадала. Карапетовна лишь вскользь напомнила о том разговоре, поинтересовавшись делами Сергея Александровича, скосив взгляд на гербастую визитку, которую Маша заметила на директрисином столе. Чрезвычайность ситуации, которая занимала сейчас Тамару Карапетовну, объяснялась отказом Маши посещать недавно выстроенную школьную столовую. Это лишний раз напомнило Маше о пресловутом телефонном звонке Зинкиной мамы, и нервная дрожь предательски пробежала по телу. Машино объяснение, что ее начинает физически тошнить от одного вида не выдержавших инквизиторских пыток, скорчившихся в предсмертных судорогах сосисок, привел директрису в тихую ярость. От ее былой доброжлательности не осталось и следа:

– Ты, наверно, одной севрюгой питаешься. Да, понимаешь ли, школа пока не в состоянии всех кормить севрюгами.

Маша остолбенела. Лишь однажды, причем именно вчера, она действительно принесла в школу на завтрак бутерброд с севрюгой. Причем съеден он был корпоративно, Маше достался лишь кусочек белого хлеба, хранящий еще рыбный запах. Это ничуть ее не огорчило. Ситуация была вполне типичная: никто в классе не ел свои завтраки в одиночку, спрятавшись под парту. Но как быстро с чьей-то доброй подачи эта «севрюжья» история долетела до Карапетовны… Первая мысль была: Ольга Николаевна. Но Маша тут же предала эту идею анафеме. Мама-Оля не могла. Да и не было ее в классе при всеобщем раздирании несчастного бутерброда. Но и других вариантов Маша тоже не находила.

– Я ем суп. И на завтрак, и на обед, и на ужин.

Теперь оторопела директриса. Но натиска не ослабила. Маша уперлась. Она бы могла пойти на уступки, но «севрюжий» донос ее разозлил. Вопрос решил звонок на урок. Директриса сдалась. В наказание выбив из Маши обещание ходить в столовую вместе с классом без обязательства разделять общую трапезу. Маша в последний момент вспомнила о золотой медали и благоразумно пошла на компромисс. Карапетовна со своей стороны помянула лишним добрым словом Сергея Александровича: «Пусть заходит в любое время. Поинтересуется успехами дочки». Забавно, что же директриса, которая не вела у них ни одного предмета, могла рассказать об «успехах дочки»?

– Я передам, но, извините, Тамара Карапетовна, ему очень сложно вырваться с работы. Он домой возвращается в два ночи.

Но труднее всего сегодня было переступить порог класса перед третьим уроком – информатикой. Маша собрала все свое мужество, приказав себе строгим внутренним голосом не выдать никаких эмоций, когда Палыч будет объявлять приговор по прошлой проваленной контрольной.

Но занятия шли своим чередом, а препод вовсе не спешил с обнародованием оценок. Маша бестолку уговаривала себя, что переживать еще стоит, когда от тебя что-то зависит, когда ты можешь как-то влиять на результат. Сейчас все было известно заранее. За неделю. От произнесения вслух ровным счетом ничего не менялось. Но нервы наотрез отказывались подчиниться логике.

Пока Палыч мелким идеальным почерком выписывал мелом на доске что-то ему одному интересное, класс отрывался, кто как мог. Малая дополнительная доска, уже однажды накрывавшая Палыча, была благоразумно спущена на пол.

Олька с Леночкой тихо прыскали, забравшись на популярный в народе интернетовский самопальный форум «Антишколы», где с кем-то, выступающим под лейблом Марат, быть может сидящим за соседним компом, переписывались, обсуждая как раз личность этого самого Палыча, мельтешащего в двух шагах перед ними.

Зинка в тех же дебрях Интернета набрела на цитатник из школьных сочинений и, зажимая сама себе рот, зачитывала на полкласса шепотом перлы вроде: «Первые успехи Пьера Безухова в любви были плохими – он сразу женился». Маша даже позавидовала ей – вот кто сейчас реально не заморачивался из-за какой-то контрольной.

– Переписываем к себе в тетради с доски, а я пока зачитаю результаты работы, которую мы выполняли на прошлой неделе, – решил наконец закончить пытку Палыч. – Ну, что? Троек нет, и это говорит о том, что материал, в общем, был несложный. Но спешили и не проверили ошибки. Поэтому с пятерками у нас не густо: пятерка, понятное дело, у Максима Когана, у Дьяченко, Логинова…

Лошак, засевший на последнем ряду, вытащил из портфеля восьмикратный полевой бинокль и честно скачивал с доски все без разбора. Ребята, вдохновленные Лошадиной идеей, наперебой требовали себе бинокль, пока привлеченный их возней и разборками Палыч не обернулся на эпицентр шума. Он стремительно пересек класс, не замечая Макса, спавшего с нарисованными фломастером на веках глазами, и снял с шеи Лошадинова бинокль.

– Зачем вам? – попробовал возмутиться Лошак. – Вы ведь близко от доски стоите, вам и так видно.

– Заберешь после занятий в кабинете директора, – вынес безапелляционный вердикт Палыч.

Лошак, выждав для приличия, пока учитель удалится, невозмутимо полез в свой саквояж фокусника и извлек ко всеобщему восхищению собрания подзорную трубу.