Никого над нами - Игорь Черный

Сам казак молодой, в левом ухе с серьгой, сложением обычный, усами типичный, смел да отважен, но нам не он важен. Разделся, значится, парень, до креста нательного, форму под кустик аккуратно складировал, да и повел коня на мелководье водицей плескать, брызгами радовать.

А покуда он сам купается, нужным делом занимается, шел вдоль бережку натуральнейший черт. Шустрый такой, сюртучок с иголочки, брючки в елочку, стрекулист беспородный, но как есть — модный! Глядь-поглядь, видит, казак православный коня в речке ополаскивает.

Облизнулся черт, так и эдак примерился, да приставать не рискнул — мало ли, не оценят страсти, так дадут по мордасти! Однако ж и мимо пройти, да никакой пакости душе христианской не содеять — это ж не по-соседски будет. И замыслил нечистый дух у казака всю одежу покрасть.

Ить для чертей седьмую заповедь рушить дело привычное, тут они любого цыгана переплюнут, да вокруг небеленой печки три раза на пьяной козе прокатят! Мигу не прошло, как упер злодей рогатый всю форму казачью.

За деревцем укрылся, дыхание восстановил, добычу обсмотрел, и уж больно она ему запонравилась. Желтая да синяя, кокарда красивая, погоны настоящие, пуговки блестящие, вот сапоги велики, но когда крал, дак кто ж их знал?!

Загорелось у него ретивое, заиграла кровь лягушачья, засвербило в месте непечатаемом, скинул он одежонку свою барскую, да сам во все казачье и обрядился. Ну думает, теперича я — вольный казак! Никто мне не указ, пойду по станице гулять, лампасами вилять, рога под фуражкой и за рюмашку с Машкой.

Усики подкрутил, хвост поганый в штаны засунул, да и дунул прямиком в станицу Красноярскую, что на берегу крутом, волжском раскинулась. Спешит черт, спотыкается, и невдомек ему, что похож он на казака, как невеста на жениха. Одна одежа — ни рожи, ни кожи, при его недокорме — так, вешалка в форме.

Да вдруг у самой околицы навстречу ему поп! Голос басистый, руки мясистые, ряса не новая, брови суровые, казачьего рода, здешней породы. Струхнул чертушка, но виду не подал, гонором исполнился, грудь колесиком выгнул — идет себе важничая, одуванчики безвинные сапогом пинает.

— Ты почто это, сын божий, на храм не крестишься? — вопрошает строго батюшка.

— А я вольный казак! — бросает черт нехотя. — Сам пью, сам гуляю, вам-то в ухо не свищу, а лоб и завтра перекрещу.

— Я те дам завтра! — ажио побагровел поп православный, да как отвесит нечистому леща рукой могучей, дланью пастырской. — Вдругорядь и не такую епитимью наложу! А ну марш до хаты и до утра на коленях пред иконами каяться, самолично проверю-у!

Бедный нечистый аж на четвереньки брякнулся, пыли наелся, да так на карачках и побег. Думает, еще легко отделался. Знал бы поп, что перед ним черт, так и крестом пудовым меж рогов треснуть мог!

Черт за угол свернул, на ножки встал, отряхнулся, оправился и дальше форсить пошел. А на завалинке старой, у плетня драного, сидят три старичка ветхих. Сединами убеленные, недорубленные, недостреленные, глядят себе в дали, и грудь — в медалях!

Шурует мимо черт, вежливости не кажет, нос воротит.

— Ты почто ж энто, байстрюк, со старыми людьми не здоровкаешься? — удивились старики.

— А я вольный казак! — говорит рогатый со снисхожденьицем. — Сам пью, сам гуляю! Уж вы-то сидите не рыпайтесь, ить не ровен час и рассыплетесь!

— От ведь молодежь пошла, — вздохнули дедушки, с завалинки привстали да клюками суковатыми так черта отходили, что приходи кума любоваться! Едва бедолага живым ушел.

— А родителям накажи, невежа, что мы-де к вечеру будем, о воспитательности беседовать. Пущай-де заранее розги в рассоле мочут…

Летит нечистый, не оборачивается, тока пятки сверкают. Ему ужо и не в радость казаком-то быть. Тока форму надел, как вокруг беспредел — бьют до воя смертным боем. За что — понятно, а все одно неприятно!

Тут и врезался несчастный козырьком лаковым в грудь могучую, дородную. Присел чертушка, глазоньки разожмурил и обратно закрыть предпочел, потому как стоит перед ним сам станичный атаман! Мужчина солидный, собою видный, нраву крутого — сбей-ка такого.

Смотрит на черта и слов не находит:

— Ты что ж, сукин сын, средь бела дня по станице в виде непотребном шастаешь? Гимнастерка расстегнута, ремень висит, сапоги нечищены, а под глазом, мать честная, еще и фонарь синий светится?!

— А я вольный казак! — пискнул черт жалобно. Чует, как-то не свезло ему с энтой фразою, да поздно. — Сам пью, сам гуляю! Так что, батька, может, вместе водки попьем да и песню споем?

— Ох ты ж, шалопай! — улыбнулся по-отечески атаман и плечиком повел. — А ну хватайте его, хлопцы, нагайки берите, да и впарьте ума задарма! Чтоб от души, да на все хватило: и на песни, и на водку, и на каспийскую селедку. Будет впредь честью казачьей дорожить!

В единый миг вылетели откель ни возьмись чубатые молодцы, разложили черта на лавочке, штаны спустили, да тока размахнулися, смотрют, а наружу-то хвост чертячий торчит! Ахнули они:

— Батька-атаман, так это ж не казак, а дух нечистый!

— Вот именно! — вопит чертушка, извивается. — А раз я не казак, так и нельзя меня так! По судам затаскаю-у!..

Атаман в затылке почесал, подумал, да и согласился:

— Раз не казак, то пороть его нагайками и впрямь не по чину будет. Однако коли уж сам черт форму надеть не постеснялся, то отметить энто дело все равно следует! Ужо лично, рукой начальственной повожу, честь окажу — во имя Отца, и Сына, и Святаго духа… Ну-кась, дайте мне пук крапивы!

Перекрестился он, да три раза задницу волосатую с хвостом облупленным крапивным кустом с размаху и припечатал! А крапива-то не рвется, не ломается, листиками жжет, обвивается — надолго-о-о запоминается.

Диким визгом на ноте несуществующей взвыл аферист рогатый, буйным ветром из рук казачьих вырвался, да как пошел вкруг станицы веерно круги наматывать для успокоения! Тока пыль столбом, кошки глаза пучат, собаки неуверенно гавками отмечаются, да куры-несушки матерятся сообразно ситуации, как все в их нации.

Насилу нечистый к реке дорогу нашел. Форму на место вернул, не повредничал, пылиночки сдунул, сапоги платочком обтер. А сам, говорят, доныне из пекла и носу не высовывает — мемуары пишет, о том, как в казаки ходил. Вот тока стоя… сидеть-то ему до сих пор больно.

Стало быть, казаком не одежкой становятся, не острой шашкой, не форменной фуражкой. Было б время — подсказал, да вы, поди, и сами башковитые?!

Эх, горе, тони в море, а доброму люду — дай сказку, как чудо…

Как бабы хивинцев отваживали

По-разному казаки на земле русской селились. Вдоль Дона-батюшки издревле, от царевых притеснений да боярского гнета прятались, потому как «с Дона выдачи нет!». На Кубань да Терек по указу высшему государевому семьями переселялися — щит меж Кавказом и Россией держать. В Сибирь далекую на страх да риск ехали земли неведомые осваивать, границы ширить, себе чести добыть, а стране — славы.

Ну а на нашей матушке-Волге казаки терские, гребенские, донские и кубанские, единым войском сплотившись, вообще непривычным делом занимались — простой люд от полона спасали.

Астрахань-то, как корона восточная, в самом усте реки великой стоит, на краю империи, куда ни глянь — сплошное приграничье! Слева Кавказ, справа Азия, за морем Каспийским — злая Персия, а от самой России тока узкий клин к морю вырвался, да и он на одних лишь казаках держится. Опасное время было, рисковое. Жизнь человеческую копейкой меряло, на вздох — от выстрела до выстрела, страшно немыслимо!..

Лютовал тогда в наших краях хивинский шах! Налетали из широкой степи лихие наезднички, с кривыми саблями, на шалых лошадях, уводили в полон рыбаков, крестьян да пахарей, а пуще того — жен и детишек малых. За хорошую цену шли на рынках невольничьих люди русские. Много слез там было пролито, много судеб сломано, много жизней загублено.

Одна надежда — догонят казаки злодеев, обрушатся бурей грозовою, отобьют своих! А ить степь не лес, не горы — за поворотом не скроешься, за кустом не схоронишься. Ровно на скатерти белой стоишь, за семь верст тебя видно — ни засады, ни секрета военного не устроишь.

Стало быть, пришлось казакам повадки вражьи перенимать, быть хитрее люду азиатского, отчаяннее народу кавказского, и в бою быстрее, и верхом скорее, да на сотню впятером, так и прут недуром! Таковых молодцов много ли отыщется? Вот и оставались в степном воинстве астраханском такие герои, о которых и сказку рассказать не зазорственно будет…

Наскакачи раз азиаты толпою на артель рыбацкую, мужички-то на бударках в воду ушли, а баб и детишек малых лихо взяли хивинцы! Однако же и часу не прошло, как из станицы Форпостинской полетел вослед неприятелю отряд казачий, и покуда не нагонят, назад не вернутся. В том и крест государю на службу целовали: либо возвернут пленных, либо сами костьми полягут.