Атомы у нас дома - Лаура Ферми

Компания эта мне очень понравилась, и в тот год я часто ходила к Кастельнуово с сестрой Анной, которую, бывало, приходилось тащить силком, потому что она со своим артистическим темпераментом смотрела на все эти точные науки свысока.

— Не понимаю, и что ты только находишь в этих людях? — сказала она мне после нескольких таких суббот. — Вот уж ничего интересного! — И добавила презрительно: — Какие-то все «логарифмы»!.. — Так это прозвище и осталось у нас в семье.

На следующую осень в компании «логарифмов» произошли некоторые перемещения: Персико уехал из Рима, он получил кафедру теоретической физики во Флоренции; теперь за круглым столом Кастельнуово приходили посидеть Ферми и Разетти. Время от времени кто-нибудь приводил с собой нового товарища; так в одну из суббот среди нас появился Эмилио Сегре; это был студент Технического училища, года на два старше Амальди и меня. Он не был на той лекции по электричеству, когда Корбино взывал к даровитым студентам, и ничего об этом не слыхал. Но когда он познакомился у Кастельнуово с Ферми и Разетти, он явно заинтересовался этой новой школой физиков.

Эмилио Сегре хорошо разбирался в людях. Хоть он терпеть не мог разные глупые шутки и забавы и презирал игру «в блошки», придуманную Ферми, которая заключалась в том, чтобы пускать по столу монетки так, чтобы они подпрыгивали, хоть он и не понимал, как может Ферми так по-детски гордиться тем, что он всегда выходит победителем, он все же сразу угадал, что Ферми и Разетти — люди незаурядные, совсем не такие, как это могло показаться на первый взгляд.

Сегре был не из тех людей, что приходят к быстрым умозаключениям или принимают на веру то, что им говорят другие. Чтобы составить себе правильное суждение об этих двух физиках, он стал посещать семинары, которые, они вели в университете, и с каждым разом все больше поражался тому, что «в физике, оказывается, есть люди, которые знают, о чем говорят».

Сегре был человек осторожный. Он долго раздумывал, стоит ли ему бросать технику и переходить на физику. Он советовался об этом с одним из своих товарищей по училищу, которого считал очень умным, с Этторе Майорана. Он начал читать книги по физике. В сентябре 1927 года он поехал вместе с Ферми и Разетти на озеро Комо на международный съезд физиков-атомников. На берегах этого романтического озера собрались все светила ученого мира.

— А кто этот человек с таким кротким видом и непонятным произношением? — спросил Сегре у своих менторов.

— Это Бор.

— Бор? А кто он такой?

— Неслыханно! — возмутился Разетти. — Да что же, вы никогда не слыхали об атоме Бора?

— А что это за штука, атом Бора?

Ферми рассказал, что это за штука. Тогда Сегре стал расспрашивать о других физиках и об их открытиях. Комптон, Лоренц, Планк, эффект Комптона, постоянная Планка… Сегре узнавал массу нового о физике. И ему это очень правилось.

Когда в ноябре начались занятия, Сегре был уже зачислен на четвертый курс физического факультета. За ним вскоре последовал и Этторе Майорана. Римская школа, о которой мечтал Корбино, уже пустила ростки.

Шли годы. Много народу приезжало поработать в Риме; привлеченные славой Римской школы, приезжали юноши — студенты, аспиранты итальянских университетов и окончившие курс за границей. Они приезжали и уезжали. Но первоначальная группа — Ферми, Разетти, Сегре и Амальди, те, кого Корбино называл «мои мальчуганы», — оставалась: они были ядром этой ячейки, которую на протяжении многих лет тесно объединяла дружная согласованная работа. Они так подходили один к другому, так хорошо дополняли один другого, что тесные отношения, установившиеся между ними, с годами перешли в прочную, неразрывную дружбу.

Когда эти четверо сошлись впервые — два преподавателя и два студента, — все они были еще очень молоды, всего каких-нибудь семь лет разницы между самым младшим и самым старшим из них. Все они одинаково любили спорт, игры, любили плавать в море, совершать далекие прогулки, устраивать экскурсии, лазать по горам, играть в теннис.

Ферми и Разетти, которые придерживались этого образа жизни еще с Флоренции, всему предпочитали теннис. Однажды, когда я пришла сдавать заключительный экзамен по физике за два года, я узнала, что в число трех экзаменаторов входит страшный бином — Ферми и Разетти.

— Ферми и Разетти так и режут всех подряд, никого не щадят! — услышала я, проходя по коридору мимо двух перепуганных студенток. Возраст еще не успел смягчить Ферми и Разетти, и они предъявляли к студентам такие же строгие требования, как и к себе самим.

Но мне повезло. Ферми и Разетти не явились, задержавшись на каком-то теннисном матче, и в самую последнюю минуту их заменили двумя пожилыми и более мягкосердечными экзаменаторами.

Разетти, Ферми и Амальди были не прочь подурачиться во время работы, выкинуть какую-нибудь шутку или придумать какую-нибудь смешную чепуху. Жена Амальди, Джинестра, вспоминает, как она первый раз попала на семинар к Ферми; тогда она была только синьориной Джовене, студенткой физического факультета. Джинестра была на несколько лет моложе Эдоардо и поступила в университет после него. Она аккуратно посещала занятия, и ей предложили участвовать в семинаре, которым руководил Ферми, а иногда вместо него Разетти.

— Да вы не боитесь! — сказал Ферми Джинестре. — У нас здесь просто такая игра, мы называем ее «игра в две лиры». Каждый может задать вопрос кому угодно. Тот, кто ответит неверно, платит лиру, ну а если тот, кто задал вопрос, и сам не может дать удовлетворительного ответа, то с него взыскиваются две лиры! Так что, видите, все очень просто. Итак, начинаем! Кто хочет задать вопрос синьорине Джовене?

Эдоардо, перенявший от своих учителей манеру говорить полушутя-полусерьезно, вызвался задать вопрос, причем, по его словам, вопрос, как нельзя более уместный для женщины.

— Как вам известно точка кипения прованского масла выше, чем точка плавления олова. Как вы объясните то, что можно жарить пищу на прованском масле в луженной оловом кастрюле? (Лучшая посуда в Италии — медная с оловянной полудой.)

Джинестра, хотя она и очень робела, все-таки сообразила и ответила правильно:

— Когда жарят, кипит не масло, а вода, содержащаяся в пище.

Все это было, конечно, далеко не так просто, как говорил Ферми, и Джинестре приходилось одолевать физику, а не кулинарию. Но занятия всегда велись в такой же непринужденной форме, как и в первый день. Всякий мог задать любой вопрос, какой ему приходил в голову, в связи с тем, что обсуждалось до этого: никакого заранее установленного плана в занятиях не было. Учителя и студенты общими усилиями решали поставленные перед ними задачи. Джинестра говорила, что студенты потому так много и получали от этих семинаров, что и Ферми тоже приходил со своими задачами и решал их во время занятий, стоя у доски и поясняя весь ход своих рассуждений, наглядно показывая, как нужно логически мыслить, отбрасывать все случайное и преходящее и выявлять главное, и как путем сопоставления с уже найденными фактами познавать новые.