Сестра - Петра Хаммесфар

Я уже думала, что теперь она проводит свою игру у меня перед носом. Но тут она ударилась в причитания и залепетала что-то невнятное. «Господи, это же ужасно. Как это случилось, как ты сейчас себя чувствуешь?»

Целый вечер мы сидели вместе и обдумывали, что мы можем сделать для Йонаса Торховена. Кроме Изабель у него не было других родных, а у нее не было средств, чтобы его поддержать. Она не была, также, подробно информирована, не имела пока никакого представления о масштабах его увечья и поначалу, во всем соглашалась с Робертом.

У Роберта не было особенного доверия к медицине в африканской стране. Он предложил перевезти своего деверя на родину, настолько быстро, насколько это возможно. Он даже был готов зафрахтовать частный самолет.

На следующий день Изабель позвонила своему брату и затем смогла доложить. Он был транспортабелен, но спешка не была необходимой. Это произошло уже восемь недель назад. В то, что немецкие врачи могут как-то изменить его состояние, он не верил. Естественно ему хотелось вернуться назад, в родную страну, но это не должно было быть сегодня или завтра. Куда ему возвращаться, он тоже не знал.

Роберт позвонил своей матери и попросил ее объяснить, что это означает — быть парализованным от бедер. Много Лучия об этом не знала. Она уже очень давно не работала сиделкой. Но кое-что, конечно, она ему рассказала.

Научиться обращаться с инвалидным креслом было не тяжело, считала она. Намного труднее контролировать естественные функции организма. Нижняя часть тела утратила чувствительность. В худшем случае это означало, что такой человек должен быть спеленат, как младенец. Страшное представление для взрослого мужчины, находящемся в полном рассудке. В лучшем случае называлось, что он может приучить свое тело к определенному временному ритму и, таким образом, избежать унизительной процедуры.

На основании этого, Роберт хотел раздобыть для Йонаса Торховена место в реабилитационной клинике, где его могли подготовить к самостоятельной жизни. Затем Роберт собирался купить приспособленную для инвалида квартиру, если желательно, то неподалеку от нас. Он хотел нанять человека, для ведения домашнего хозяйства и, естественно, санитара. Все это, однако, зависело от степени инвалидности. Если положение было очень тяжелым, то мы должны были позаботиться о хорошем доме для инвалидов.

Я находила предложения Роберта разумными и хорошо продуманными. Изабель же, напротив, протестовала во все горло. «Наверное, вы считаете, что деньги могут все уладить, да? Вы суете человеку в руку тысячную банкноту, и тогда можно спокойно наблюдать, как он барахтается. Но я этого не допущу. У меня же никого больше нет, кроме Йонаса. Я не позволю от него отделаться».

Ни один человек не говорил о том, чтобы «отделаться». Не было абсолютно никакой причины для такой бурной реакции. Ко всему еще и потому не было причины, что до получения этого известия, Изабель было совершенно наплевать, откуда у ее брата росла голова и сколько ног было у него в распоряжении. И вдруг такая перемена всех моральных установок.

«Я хочу, чтобы он был со мной. Уж вы-то должны это понимать. Именно вы двое, вы же липните друг к другу, как репьи. И в доме, ведь, достаточно места».

Роберту это не очень нравилось. Я это видела по его лицу, но я видела также и преимущества. С больным, нуждающимся в постоянном уходе, Изабель была вынуждена оставаться дома. Я думала, что у меня бы камень с души свалился, если бы я не должна была ломать себе голову и сходить с ума, что она проводит время с Фехнером.

Она была удивлена тем, что именно я ратовала за то, чтобы пойти навстречу ее требованию. Роберт, в конце концов, смирился — на испытательный срок, как он особо подчеркнул. Он не произнес этого открыто, но я знала, о чем он думает. Что Изабель быстро пожалеет об этом. Она была не тем типом, который приносит себя в жертву другому, даже собственному брату.

«Если для тебя это так важно», — сказал ей Роберт, «— то мы попробуем. Если ты с этим не справишься или если твоему брату у нас не понравится, то мы всегда сможем что-то другое придумать».

Он хотел ангажировать профессионала для ухода. Это, однако, я ему отсоветовала. Эта стерва наверняка бы привела к нам в дом Фехнера, под видом санитара. «Дай ей, сначала, самой попробовать», — сказала я. — «Таким сложным это не должно быть — ухаживать за человеком в инвалидной коляске. Есть достаточно вспомогательных средств. И она, ведь, уже давно жалуется, что ей нечего делать. А тут у нее будет полезное занятие».

Изабель была согласна с моим предложением. Она меня даже поддержала. «Миа права. Я думаю, что Йонас не согласится, если мы специально кого-то наймем. Санитар — это так сильно похоже на зависимость. Так отчетливо ему не нужно указывать на то, что с ним случилось».

Конечно, я говорила с Пилем об этих переменах и о своей стратегии. Он удивился моей готовности принять совершенно чужого человека.

«Он в порядке», — сказала я.

«Откуда вы это заключили, Миа?»

«Из отчета детектива», — сказала я.

Пиль задумчиво кивнул. «Но этот мужчина — брат Изабель. Вы не боитесь, что он примет ее сторону?»

«Нет», — сказала я. Трагическая ошибка. Если бы я хоть в этот раз поверила Пилю, я не отнеслась бы к Йонасу Торховену с такой доверчивостью.

Неделю перед его возвращением на родину, Изабель использовала, чтобы пройти ускоренный курс по уходу за больными. В первые два дня за ней еще был «хвост», поэтому я знаю, что она действительно ездила в один частный дом для инвалидов.

И тогда я допустила ошибку, отозвав свой заказ. Я решила, что она только потому готова была ухаживать за своим братом, что Фехнер дал ей пинка, так как ему надоело делить ее с Робертом.

Первые четыре дня наблюдения говорили, казалось, за это. Детектив смотрел на это так же. И не было ни малейшего признака, что мы ошибаемся, что Изабель занята после полудня чем-то другим, кроме того, чтобы научиться ухаживать за больным.

По вечерам она регулярно рассказывала, чему выучилась за прошедшие несколько часов — прикованных к постели, беспомощных людей кормить и вытирать им рты и зады. Она с наслаждением вдавалась в детали — и это во время еды.

Если я, тогда, отодвигала тарелку и вставала из-за стола, она распахивала, полные невинности глаза и лепетала: «Извини, Миа. Я не хотела портить тебе аппетит. Я думала, что тебе это интересно. Тебя же интересует, в остальном, что я делаю. И знаешь, если этим заниматься, то привыкаешь очень быстро и тогда это совсем естественно. Я тоже сначала думала, что не смогу поставить клистир или сменить постель, когда у кого-то понос».

Наверное, ее тон должен был меня встревожить. Но я видела в этом только месть, потому, что послеполуденными часами в инвалидном доме, она была обязана мне. Усердие, с которым она готовилась ко дню прибытия брата, также меня не настораживало.

Йонас Торховен прилетал во франкфуртский аэропорт. Роберт хотел арендовать машину для перевозки больных и отправить туда соответствующий персонал. Это оказалось лишним, так как за два дня до его прибытия Изабель снова обстоятельно говорила по телефону — с прежними друзьями брата, как она нам объяснила. И двое из этих друзей были готовы взять на себя транспортировку.

Я слишком поздно впервые спросила себя, что это могли быть за друзья, если Йонас так долго пробыл за границей и почти не имел контакта с домом. Там мог, среди прочих, оказаться один, которого звали Хорст Фехнер и который использовал возможность «осмотреться» на месте.

Но это дошло до меня, как я уже сказала, гораздо позже. Ни один из обоих «друзей» не имел сходства с мужчиной на той фотографии, которая насторожила меня в самом начале. Я признала, что я ошиблась в этом пункте, и что Роберт солгал мне насчет колье. Мужчиной на фотографии был Йонас Торховен.

И, как это часто бывает, когда облегчение пускает ростки и покрывает всякое недоверие, и тогда ты смотришь сквозь пальцы на все мелкие несоответствия. Я никогда не прощу себе эту слепоту. Она привела к тому, что Изабель смогла прикончить моего брата, практически в моем присутствии.

А полиция предполагала мотив в деловых кругах. Это было абсурдом. «Говорит ли вам что-либо имя Биллер?», — спросил меня Волберт.

Слышать это имя, я уже слышала — или читала. Только я не знала так сразу, когда и в связи с чем. И я не хотела производить впечатление, что не могу собраться с мыслями. Для Волберта я и без того была, не особенно заслуживающей доверия.

«Это странно», — считал он, когда я покачала головой. Он снова улыбнулся. Я уже не знала, как мне понимать его улыбки, были ли они дружелюбными, вежливыми, взвешивающими или же это была просто привычка.

Он предоставил мне две секунды на размышление. И когда я тогда все еще не хлопнула себя по лбу и не сказала: «Ах, теперь я припоминаю, что, конечно, знаю это имя», Волберт объяснил: «Вы, все-таки, были рядом, когда ваш брат упомянул это имя. Так что, по крайней мере, вы должны были его уже раз слышать. Когда он вас ночью забирал, то разговаривал с господином Хойзером о втором звонке. Господин Хойзер хорошо помнит, что ваш брат называл звонившего Биллером».