Земля и море - Вилис Лацис

— Так вы и редактором были? — изумился Эзериетис.

— Да, почти два месяца. Это в то лето, когда началась война. В Риге тогда выходила газета, которая постоянно поносила царя и министров. Как только напишут что-нибудь похлеще, так редактора волокут в темную. Поэтому настоящие редакторы не подписывали газету, для этого нанимали ответственного редактора. Дошло до того, что никто не соглашался идти на эту должность. Попросили меня. Обещали хорошо платить и не загружать работой, за это я позволял им печатать в конце газеты мою фамилию и в случае чего ходил отсиживаться. Я решил, что дельце выгодное, и мы ударили по рукам. Сто рублей в месяц на всем готовом, вечером идешь в ресторан с разными образованными господами — неплохое житье! Мне все брюки и воротнички стали тесны, пришлось покупать новые. Вы не представляете, я в то время носил сорок пятый размер воротничков!

— А теперь? — поинтересовался кто-то.

— Тридцать шестой в самый раз. Только не думайте, что я такой уж худой, каким выгляжу. Это потому, что у меня выпали все боковые зубы. Если бы вставить искусственную челюсть, я выглядел бы более полным на лицо… Да, так насчет газеты… Началась война, и самых вредных писак взяли в солдаты, так что я продержался почти два месяца, пока меня не подвел какой-то стихоплет. Но на суде я сам себя защищал, и меня оправдали. Те, из редакции, понятно, хотели, чтобы я еще поработал у них, но меня на побережье ждало дело. Я сказал: «Отпустите меня, хватит, пусть кто-нибудь другой посидит в тюрьме». Так оно и получилось. Как только я ушел, сразу один зиц-редактор угодил за решетку.

— А вам самим случалось что-нибудь написать — роман или стихи? — спросил Ян.

— У меня просто руки не доходили до этого, — ответил Дейнис тоном, отметавшим всякие сомнения в многогранности его таланта.

Это был последний вечер. Зная, что не скоро теперь ему удастся заполучить таких благодарных слушателей, Дейнис спешил выложить перед ними лучшие номера своего репертуара. Но как он ни старался, сердце Зете не оттаяло и сегодня.

— Был бы я помоложе… — вздохнул Дейнис и отправился спать.

Наутро Алексис запряг лошадь и сам отвез мастера на станцию. Теперь настал момент Дейнису позаботиться и о себе, довольно он обогащал умы людей своими рассказами и всякими новостями — надо было и самому что-нибудь узнать. Как жили в Эзериешах, он видел — рассказов хватит на целую неделю. А что касается внутреннего мира обитателей усадьбы, о чем думал и что чувствовал Алексис, оставалось для Дейниса неясным, и нужно было деликатно выяснить это. Он осторожно спросил:

— Где же все-таки лучше — у нас или здесь?

Алексис пожал плечами.

— Жить можно везде.

— А не тянет ли иной раз в нашу сторону? — не отступал Дейнис. — Человек странно устроен. Где вырос, туда всю жизнь будет его тянуть. Взять хотя меня: чем мне плохо было в городе или в России, у князя, а все равно будто кто в спину толкает: «Поезжай домой, что ты здесь томишься». А что там хорошего на этих песках?

Дейнис уехал, и Алексис вернулся домой хмурый, взволнованный. Вместе с Дейнисом исчезло хорошее настроение, опять он остался наедине со своими мыслями и тайной тоской.

8

Люди, обладающие большой силой воображения — мечтатели и художники, порою обманывают себя, уходя от действительности, и живут в мире, созданном их фантазией, где все происходит так, как они хотят. Они в состоянии внушить себе, что жизнь их полноценна и прекрасна, хотя в действительности они влачат жалкое существование. И чем больше эта способность у человека, тем легче верит он в самообман.

Алексис Зандав не был ни мечтателем, ни художником, он был обыкновенным человеком со здоровым практическим умом и слегка беспокойным, впечатлительным характером, поэтому никакой самообман не мог его спасти.

Алексис знал, что от него ждут Эзериетис и Аустра: он должен стать продолжателем вымирающего рода и тех порядков, какие здесь существовали на протяжении ряда поколений; ему следует набить руку в хозяйственных делах, научиться повелевать, использовать с самой большой выгодой для себя труд батраков, всегда и всюду уметь извлекать пользу для себя и своей семьи. Только такому человеку Эзериетис решился бы доверить свою усадьбу. А если он, Зандав, не оправдает надежд, то ему придется еще долгие годы — может быть, всю жизнь — довольствоваться жалкой участью примака: он будет как бы членом семьи, но без права голоса в решении хозяйственных вопросов, и в то же время как бы батраком, с той лишь разницей, что за свой труд он не получит никакой платы. Он понял, что ему не оправдать надежды Эзериетиса и Аустры — настоящий хозяин из него никогда не выйдет. И, поняв это, он начал искать выхода. На деле получилось так, что этот выход ему подсказала жена.

Подменив действительность иллюзией, он несколько недель чувствовал себя хорошо и был почти счастлив. С тех пор как у него появилась лодка, он целые дни проводил на озере. Аустра старалась всех уверить, что рыбная ловля — большое подспорье в хозяйстве и что муж занимается очень полезным делом. Слова жены на какое-то время вернули Алексису уверенность и придали деловой оттенок его наивной игре. Это было очень важно, ведь ни один нормальный взрослый человек не захочет выглядеть шутом. Попытайтесь доказать работнику любой профессии, что его работа бесполезна и никчемна, и он потеряет всякий интерес к любимому занятию.

До тех пор пока Алексис верил, что его труд приносит пользу, ему было хорошо. Находясь на озере в лодке, он чувствовал себя, как птица на воле. Шелестел ветерок в камышах, временами поверхность воды казалась совсем зеркальной, потом на ней появлялась легкая рябь. В недрах озера таилась радость жизни Алексиса. Он перестал хмуриться.

Постепенно Алексис начал присматриваться, взвешивать — сравнивать ценность своего труда с трудом остальных. Работники ежедневно вспахивали несколько пурвиет земли, потом сеяли озимые. Это обеспечивало хозяйство хлебом на весь год, и еще оставалось для продажи — их труд имел определенную ценность. Он бы тоже мог выловить гораздо больше рыбы, чем сейчас, но для домашних потребностей ее хватало с избытком, а везти в город было слишком далеко. Ценность его труда ограничивали условия, и настолько, что сам труд становился бессмысленным. Значит, все это не больше как забава.

Достаточно было однажды понять это, как перед ним опять встал вопрос, как быть? Рассматривать свой труд лишь как способ убить время? В таком случае это слишком барский и дорогой способ. Эзериетис и так уже косится все больше и больше. Взяться за плуг? В случае необходимости он сумел бы выдержать и это — верить бы только, что не навсегда, что обязательно произойдет какая-то перемена. Но он знал, что перемены ждать нечего и что он должен будет остаться у плуга до конца жизни, если не случится чуда или он сам не взбунтуется против обстоятельств.

С того дня как появились эти сомнения, Алексис привязал лодку к мосткам и перестал ходить на озеро.

Там, на море, люди делали настоящее дело. И зиму и лето они в открытом море — если не удастся один способ лова, применяют другой, и никто не имеет права насмехаться над ними. Трудная и прекрасная жизнь для тех, кто ее любит.

В конце концов ему стало ясно то, о чем Аустра догадалась значительно раньше; он был человеком другой среды, иного образа жизни, и влечение к этой среде заговорило в нем с такой неотвратимой силой, что нечего было и думать заглушить ее. Здесь ему казалось слишком уединенно и тихо. Не хватало моря с его угрюмой мощью, соленого воздуха, ревущего прибоя. Зандаву, как буревестнику буря, необходимо было бушующее море.

Почувствовав всю силу своей тоски, Зандав испугался: он не смел желать перемен, он обязан прожить жизнь здесь, вдали от моря, на земле жены, здесь вырастут его дети, которым неведома будет отцовская тоска.

Но почему же он должен жертвовать своими привычками, своей жизнью, чтобы исправить допущенную кем-то ошибку? Разве его вина в том, что у Эзериетиса нет сына, который мог бы стать преемником отца и вести хозяйство в усадьбе? И почему он на всю жизнь должен связать себя с миром, который ему чужд? Почему Аустра не может последовать за ним в его родной мир? Ведь он муж, глава семьи.

Взволнованный, он однажды вечером решил поговорить с Аустрой. Этот разговор походил на исповедь, на мечту о новой жизни. Он описал ей свою тоску, ощущение покинутости и под конец нерешительно вымолвил:

— А что, если бы…

И сразу же, только при одной мысли о такой возможности, его охватило горячее, радостное настроение.

— Уедем отсюда, дорогая, уедем сейчас же. Нам никто не может запретить. Тебе там будет не хуже, чем здесь, я постараюсь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Нам только первый год придется пожить в старом доме, потом я выстрою новый и оборудую его по твоему вкусу. Подумай только, как будет хорошо!