Каинова печать - Людмила Басова

– Сейчас тебе сделают обезболивающее. Старайся не беспокоить ногу.

«Какие они разные, – позже думал Витя. Он интуитивно чувствовал их противостояние. – Доктор сделал мне операцию, но не хочет, чтобы я жил у них. Только мама-лошадь его одолеет… Они и внешне разные. Он совсем другой».

Да, Арон Маркович был другим. У него лицо аскета, но Витя тогда еще не знал такого слова. Можно было бы назвать его также иконописным – но он ни разу в жизни не видел иконы. То, что оно было холодным и бесстрастным – это Витя как раз понимал отлично и сам был с доктором сдержанно вежлив.

Когда пришло время выписываться, Роза Моисеевна забрала его к себе домой. «До полного выздоровления», – объяснила она мужу. На месте операции образовалась впадина, ямка, затянутая розовой кожей, но до полного выздоровления было еще далеко. Где-то с месяц предстояло передвигаться на костылях, не наступая на ногу. Дом у Розенблатов был свой, собственный, оставшийся Розе Моисеевне в наследство от родителей, людей по меркам того времени достаточно обеспеченных: ее отец был искусным ювелиром, мать не менее искусной парикмахершей. У Вити таяло сердце и кругом шла голова от черного лакированного пианино, резных подсвечников, больших картин в золоченых рамах, хрустальных бокалов за стеклом серванта, теплого туалета с унитазом. Более всего на свете ему хотелось никогда не покидать этот дом, раствориться в любви и заботе мамы Розы, пить куриный бульон с гренками, а чай с медовой темно-коричневой коврижкой и видеть перед собой ее теплое лошадиное лицо.

Витя попросил альбом с фотографиями. Роза Моисеевна с готовностью его принесла, альбом был большим, увесистым. Витя слушал ее рассказы: это мои папа с мамой, это – Арона Марковича, это двоюродные сестры и братья, это тети… Вите было скучно смотреть на незнакомые лица и слушать их истории, но он изображал живейший интерес, время от времени вставляя – какое интересное лицо, какая красавица. Задержавшись взглядом на снимке, где Арон и Роза были совсем молодыми, подумал про себя: «Как он мог на ней жениться? Она и тогда была совсем некрасивой, – и решил: – наверное, по расчету.

– А вот уже родился Левушка.

Роза Моисеевна взяла в руки фотографию.

– Это он со своей няней, Авдотьей Никитичной. И расплакалась.

– Мама Роза! – Витя приподнялся, обнял ее. – Давайте я один досмотрю. Вам тяжело. Идите лучше полежите.

Роза Моисеевна послушно ушла. Витя торопливо перекладывал снимки с круглолицым, толстощеким малышом. Он попросил альбом из-за Левушки, но ему нужен был Левушка постарше, поближе к его возрасту. Эти снимки он изучал внимательно и подолгу, запоминая улыбку, взгляд, мимику, которые успел запечатлеть фотограф. Он заметил, что когда Левушка смеется, то чуть склоняет голову к левому плечу. Кудрявые волосы не ложатся чубчиком на лоб, а зачесаны назад, открывая высокий лоб. Теперь Витя знал, что станет на него еще больше похожим – дар художника сродни дару физиономиста – и сделает все, чтобы остаться в этом доме.

Как-то за завтраком Арон Маркович остановил рассеянный взгляд на лице Вити, но не отвел его тут же, как обычно, а несколько минут неотрывно смотрел на улыбающегося подростка, воркующего с мамой Розой, и внутренне содрогнулся. Тот действительно был очень похож на Левушку.

Через месяц он дал согласие на усыновление. И все у них в семье наладилось. Повеселела, даже поздоровела Роза Моисеевна, всецело занятая обретенным сыном. Она покупала ему кисти и краски, нанимала репетиторов, чтобы он, отставший от своих ровесников на два года, смог хорошо учиться, наконец, определила его в художественную школу. Иногда Арон Маркович испытывал нечто похожее на ревность. Нет, не по отношению к себе – они уже давно спали с женой порознь и он не претендовал на ее внимание. Ревность к Левушке, к его памяти. Ему казалось, что их сына Роза так не любила. Но в конце концов ее сосредоточенность на Вите оказалась ему на руку. Как-то само собой у него все-таки завязался роман с анестезиологом Ольгой Петровной. Она перешла к ним переводом из городской больницы – здесь, в госпитале, платили больше. Перед тем как принять ее на работу, Арон Маркович, как и положено главврачу, изучил ее анкету, потом пригласил на беседу. Ольга Петровна оказалась вдовой, муж погиб на фронте, а прожили они всего полгода, детьми обзавестись не успели. Оля была чуть полновата, но полнота ее не портила, скорее, именно из-за нее она выглядела такой приятной, женственной. Арон Маркович, задавая совершенно деловые вопросы, почти не слышал ответов, и сам удивился, когда подумал: «Мой вариант. Пожалуй, я ее…» Слова, произнесенного про себя, никогда не было в его лексиконе, но почему-то именно оно вынырнуло откуда-то из подсознания.

Случай представился довольно скоро. Что-то они отмечали на работе, чей-то день рождения. Как всегда, чистый спирт под баночку шпрот и кусок колбасы. На улице было ветрено, запоздалая весна не убрала до конца снег, и он, уже серый, грязный, залег в ямках и выбоинах немощенной дороги.

– Вы где живете? – спросил Арон Маркович Ольгу Петровну, а когда она ответила, предложил:

– Знаете, что… Поскольку мне по пути, мы сейчас выйдем на трассу, поймаем такси и я вас подвезу.

В такси, наклонившись к спутнице, почти касаясь губами ее щеки, заговорщически произнес:

– Вы мне не поможете справиться с одной проблемой? Не могу сообразить, как напроситься к женщине на чашку чая. Верите, мне не приходилось никогда этого делать.

Ольга Петровна рассмеялась:

– Признаюсь, я только что сама решала эту проблему – как пригласить на чашку чая мужчину, да еще главврача.

Теперь они смеялись уже вдвоем. Жила Ольга Петровна в одноэтажном доме барачного типа с печным отоплением. Квартира состояла из одной комнаты и довольно просторной, разделенной перегородкой кухни.

– Арон Маркович, если руки вымыть – там, за перегородкой, умывальник. Это единственное удобство в доме. Так что не обессудьте. И проходите в комнату, посидите, я печку быстренько затоплю.

Комната была уютной и чистой. Дешевые коврики на полу, накрахмаленные кружевные салфетки на столе и на тумбочке, широкий диван с подушечками-думками. Было слышно, как в кухне потрескивают в печи дрова. Ольга Петровна, уже в халатике, домашняя и уютная, внесла горячий чайник. Они посидели, поболтали, так, ни о чем, затем Арон Маркович притянул ее к себе, поцеловал долгим, крепким поцелуем и стал расстегивать халатик.

– Подождите! – остановила его раскрасневшаяся Ольга Петровна. – Я сейчас постелю.

Без церемоний, спокойно и деловито, раздвинула диван, постелила белоснежное белье, сняла халатик, под которым ничего не было, и нырнула под одеяло. Раздеваясь, Арон Маркович некстати, с давящей сердце тоской вспомнил Люсю. Он ни разу не видел ее обнаженной. Закрываясь в маленьком купе, они не позволяли себе раздеться полностью, зная, что их в любую минуту могут вызвать. Усилием воли отогнал ненужные воспоминания и лег рядом с Ольгой Петровной.

Арон Маркович никогда не испытывал сильной страсти к какой-либо женщине и не был искусен в любви. Но желания и мужской силы в нем было предостаточно. Он во всем был двужильный и выносливый, а Ольга оказалась податливой и ласковой. Когда, усталый, он откинулся на подушку, с удовлетворением понял, что не ошибся – это был «его вариант».

Утром с работы позвонил домой.

– Роза, я вчера остался в госпитале…

В ответ услышал равнодушное:

– Да-да, я догадалась.

Тогда Арон Маркович впервые подумал: «Как хорошо, что мы усыновили этого мальчишку». Он почувствовал себя свободным от семейных уз. На работе, конечно, их связь не осталась незамеченной, но особых пересудов не вызвала. Так, поговорили и привыкли. Арона Марковича в коллективе уважали, Ольга Петровна, как показало время, была хорошим специалистом, да и характером ровная, спокойная, что тоже немаловажно для коллег.

Витя ничем не огорчал свою маму Розу. Правая, прооперированная, нога хоть и не болела, но все-таки была короче и слабее левой, поэтому дворовые мальчишки с их шумными играми его не привлекали. Кроме занятий в двух школах – обычной и художественной, он все время проводил дома. Учил уроки, сидел за мольбертом и полностью взял на себя уборку. Роза Моисеевна, вернувшись с работы, занималась только стряпней, но и готовить стала меньше. Арон Маркович теперь был у них редким гостем.

– Наш папа помешался на своей работе, – говорила она Вите, – прямо живет в своем госпитале. Ну и пусть его…

Умный Витя поддакивал, да, для отца главное – работа.

Нельзя сказать, что он забыл о своем младшем брате. Иногда, вдруг проснувшись среди ночи – возможно, Гриша ему снился, но снов он не запоминал, – Витя начинал думать о том, каким стал и как живет теперь Гриша. Ничего, – успокаивал он себя, – Гриша как раз и есть тот красивый и крепкий мальчик, которых охотно усыновляют. А если даже нет, братишка не должен пропасть. Ему шесть лет было, когда он сам топил печку. Вот только бы не связался со шпаной. Витя знал, признайся он маме Розе, она бы взяла и Гришку, если бы тот, конечно, нашелся. Он уже чувствовал свою власть над приемной матерью, эту власть ему давала ее безмерная любовь. Но хватит ли этой любви на двоих? Витя сознательно не задавал себе вопроса: а захочет ли он сам поделиться этой любовью? И своей значимостью в этом доме. И самим домом. Гришка, возможно, грубый и неотесанный, с дурными привычками. И как быть с придуманной историей о патруле, застрелившем мать? Нет, его появление может все разрушить. А значит, надо забыть совсем, отторгнуть ту, другую, жизнь в нищем бараке, унизительные собачьи объедки, позорную кличку Тузик.