Граф в законе. Изгой. Предсказание - Владимир Смирнов

— А вы сильно изменились…

— Я?

— Да-да, вы. Не удивляйтесь… Я помню вас в форме старшего лейтенанта милиции. Тогда вы были энергичнее и веселее… А потом куда-то пропали… Долго вас не было…

— Двести девяносто четыре дня, — плохо скрывая свою неприязнь к этой теме, уточнил Сергей. — Двести девяносто четыре дня я провел в тюрьме…

— В тюрьме! — воскликнул Николай Николаевич. Он втянул голову в плечи, нахохлился, огорченно развел руками. — Простите меня, я же не знал, честное слово, не знал… Вот беда, даже сами боги не могут сделать бывшее небывшим…

Они молчали. Их сигареты вновь ревниво глянули друг на дружку, на тонкие вьющиеся струйки дыма. Сергей сказал примирительно, как бы размышляя вслух:

— Отбился от стада, но еще не стал человеком.

— От стада отбиваться нельзя, — благодарно взглянув на него, повеселел Климов, — погибнете в одиночестве. Конечно, наше общество стало диктовать слишком жесткие условия личности. Но мы вынуждены подчиняться, так как они гарантируют социальную гармонию и мир.

— Может, вы не ту профессию избрали?

— Вроде бы ту…

Николай Николаевич искоса, с добрым лукавством, глянул на Сергея и, засмеявшись, досадливо ударил широкой ладонью по колену.

— Ну что мне делать?! Так и лезут из меня вопросы!..

Добрый, умный старик с поразительной точностью улавливал скрытое недовольство в ответах Сергея. И раскаивался он в своем старческом любопытстве по-детски искренне.

— Да нет, ваши вопросы не обижают, — миролюбиво ответил Сергей. — Противно бывает, когда тебя с мнимым сочувствием терзают: «Как же ты сейчас живешь, бедняга? Не нужно ли чем помочь?» Ведь знают же, что ничего не попрошу, иначе не проявляли бы «внимания»… А милиционером я стал из-за отца. Он в МУРе работал. Был охотником по характеру… Искал, ловил, преследовал, разоблачал… Если бы не профессия сыщика, отец стал бы егерем, геологом, журналистом… Я помню, когда за ним приезжала машина, он вскакивал с кровати, быстро одевался, ел и, возбужденный, убегал… Мне почему-то он всегда напоминал доброго пса, который, увидев за окошком кошку, должен был — не мог иначе — бросаться за ней в погоню… Простите за неудачное сравнение…

— Почему же, — сказал Николай Николаевич. — Добрый пес — хороший образ.

Сергей, слегка волнуясь, продолжил:

— Прихожу я вечером домой и вижу за столом согнутую дугой спину Никиты Коробова, друга отца. Перед ним пустая бутылка из-под водки и стакан. И мама, как неживая, на кушетке, лицом в подушку. Сразу все понял — как огнем опалило… Никита долго рассказывал, как все произошло, виня себя, что не уберег друга… Я только помню три слова: «шилом в сердце» — и все!.. Поэтому я и поступил на юридический факультет…

— Да, жизнь… И у меня тут недавно одна оказия произошла… — Николай Николаевич несколько секунд молча смотрел в сторону, как бы решая, говорить ему об этом или нет. — В прошлую пятницу был мой юбилей. Шестьдесят лет отмечали…

— Шестьдесят? — переспросил Сергей.

— Много? Или мало? Эх, имеет ли это значение в мои закатные дни? Я настолько стар, что мне уже не стареть, стареют молодые… Так вот. Как принято, я пригласил друзей домой. Пошумели, повеселились. Выпил я тогда многовато, и потянуло меня, старика, на откровенность… Зашли мы сюда, в кабинет. Пятеро нас было… — Николай Николаевич помолчал, сосредоточенно рассматривая погасшую сигарету. — У меня под письменным столом сундучок стоял старинный… По случаю мне достался. На нем что-то было написано. Но время стерло слова, отчетливо проступает только одно — «Графъ». От прадеда моего остался… Я не сдержался, сказал тогда в пылу признательности, что все рукописи свои храню в этом сундучке… И опубликованные, и которые ждут своего часа. Расхвастался я… В общем, украли потом этот сундучок…

Теперь Сергей знал, зачем Климов остановил его.

— Никому я об этом не говорил. Им только. А они — свои… Вот посудите сами. Стельмах Иван Никитич. Этакий прямой, принципиальный рубака. Войну прошел. Три медали «За отвагу». Добрейший человек. Студентов в общежитии подкармливает. Берет два круга колбасы, буханку хлеба, торт и отправляется к ним на чашку чая… Со здоровьем у него неважно, уже инфаркт был. Зачем ему мои рукописи? Или Чугуев Захарка. С неба звезд не хватает. Но добросовестный, работяга. Этого, как вола, запряги, он пахать будет, пока не остановишь. Да и предан мне — я его в доценты вытаскивал. Дальше не пойдет — полет мысли уж больно земной… Потом Алябин Степан Гаврилович, наш институтский аристократ, баловень женщин… Студенты застали его в кабинете с лаборанткой в довольно-таки пикантном положении. Сфотографировали, стервецы, и ректору письмом отправили. Громкое получилось дело. Из института хотели прогнать. Но я защитил его… А вот Коврунов Даниил Петрович, ректор наш глубокоуважаемый… — Николай Николаевич усмехнулся какой-то внезапно родившейся мысли и продолжил, не снимая с губ многозначительной улыбки: — О нем, пожалуй, ничего говорить не буду. Он академиком стать мечтает и рассчитывает на мою поддержку, так что не только сундучок унести, возразить он мне не смеет…

— Значит, остался шестой, неизвестный, кто тоже узнал, что находится у вас в сундучке…

Николай Николаевич одобрительно усмехнулся и глянул на Сергея с интересом.

— Догадываетесь, почему я вам это рассказываю?

— Хотите, чтобы я начал неофициальный розыск, — ответил Сергей.

Видимо, слова его прозвучали не очень дружелюбно, так как Николай Николаевич протестующе замахал руками:

— Нет-нет-нет! Зачем на вас перекладывать свои беды? Но совет умного и знающего человека мне необходим.

Сергея охватило вялое разочарование. Может, уйти? Он даже представил себе, как встает, как открывает дверь своей квартиры и вновь садится за письменный стол, на котором в привычном беспорядке разбросаны книги, журналы, бумаги. Но, встретив грустновато-просительный взгляд Климова, приглушил в себе возбужденное искушение и сказал примирительно:

— Не знаю, что вам и посоветовать. Умер во мне охотник…

— Нет, не умер! Это я вижу, — обрадованно воскликнул Николай Николаевич, — И уверен: пока я говорил, вы мысленно выстраивали свои версии… Даже сказали о шестом, неизвестном.

— А может, сундучок унесли не в тот вечер, а позже? — Сергей спросил заинтересованно, чтобы уважить хозяина, хотя в действительности его совсем не занимала эта история.

— Вполне возможно. Мы с Глафирой в тот же вечер уехали на дачу. А пропажу я обнаружил в понедельник.

Сергей терпеливо продолжал проявлять свое неравнодушное участие:

— В какое время?

— Часов в пять, когда вернулся с работы… Ага, втянул вас в расследование? — засмеялся Николай Николаевич.

— Когда вы вернулись, дверь была закрыта?

— Да.

— Больше ничего не унесли?

— Ничего. На столе лежали золотые запонки. Их не взяли. Ему нужен был только сундучок… Ох, если бы вы знали, как тяжела эта утрата! — последние слова он произнес сокрушенно, горестно. Затем продолжил чуть виновато: — Сегодня я приглашаю всех пятерых. Приходите и вы. Посмотрите, послушаете, может, кто из них выдаст себя… Вам со стороны это легче заметить…

10

— Все в сборе, — заговорщически шепнул Николай Николаевич, склонившись перед Сергеем в старомодном галантном поклоне.

Гости Климова встретили его снисходительно-равнодушными взглядами. Маститость, довольство были в их раскованных позах, выражениях лиц. Они расслабленно отдыхали в просторном кабинете своего именитого коллеги, слегка уставшие от славы и угодливых почитателей.

Это ощущение было настолько сильным, что Сергей смущенно и робко остановился в дверях. Но Николай Николаевич, уловив его растерянность, властно пророкотал на всю комнату:

— Прошу любить и жаловать. Мой сосед. Сергей Андреевич Ильин. Тоже ученый, юрист, бывший работник милиции. — Потом, взлохматив пятерней седую гриву, повернулся к сидевшему у окна худощавому чопорному человеку с тревожными глазами. — Алябин Степан Гаврилович, профессор, а по совместительству — большой пройдоха и дипломат. Играючи покоряет любые научные вершины и… женщин.

Алябин показал в улыбке два ряда стройных юношеских зубов.

— Идем дальше. — Николай Николаевич положил руку на плечо седовласого, седобородого старичка, чье лицо было густо переплетено мелкими морщинами. Он вдруг напомнил Сергею засушенный цветок, который неземная сила одухотворила добрыми любопытствующими глазами. — Гроза и совесть нашего института — ректор Коврунов Даниил Петрович, членкор, точнее — без трех секунд академик. Сказал бы я еще… но не буду, не буду. Сегодня он не в настроении. Зачем понапрасну бередить душу своего начальника?