42-я параллель - Джон Пассос

а я может быть думал о той большой картине в галерее Коркоран на которой много колонн и лестниц и заговорщиков и распростертый тусклый Цезарь в пурпуре ее называли Мертвый Цезарь.

Мак[60]

Только что Мак слез с поезда в Голдфилде, как к нему подошел верзила в хаки и обмотках армейского образца.

– А скажи-ка, браток, по какому ты сюда делу?

– Распространяю книги.

– А можно узнать, какие книги?

– Учебники и другие издания общества «Искатель истины и K°», Чикаго.

Мак выпалил все это одним духом, и на того это, видимо, произвело впечатление.

– Ну значит, все в порядке, – сказал он. – Остановитесь в «Золотом орле»?

Мак кивнул головой.

– Ну так вас подвезет Плегг, вон он стоит у повозки… А мы, знаете, поджидаем проклятых агитаторов, тех, знаете: Им Работать Мука[61].

У дверей гостиницы «Золотой орел» стояло на посту еще два солдата, низкорослые, бандитоподобные, в надвинутых на глаза шляпах. Когда Мак вошел в бар, все у стойки обернулись и осмотрели его. Он буркнул им: «Добрый вечер, господа», – и подошел к хозяину справиться о комнате. Предстояло разрешить трудную задачу: у кого, черт возьми, осмелится он спросить, где помешается редакция «Невада уоркмен».

– Да койка, пожалуй, найдется. Коммивояжер?

– Да, – ответил Мак, – по книгам.

У другого конца стойки стоял рослый мужчина с морновыми подусниками и разглагольствовал пьяным хныкающим голосом:

– Дали бы мне волю, я б живо выкурил из города этих паршивцев, в рот им всем дышло. Слишком много путается в это дело проклятых законников. Вышвырнуть вон сукиных детей – и дело с концом. Будут упираться, пристрелить их – вот что я говорю начальнику, но тут сейчас же закопошится все это дерьмо собачье – сукины дети адвокаты и законники со своими судебными приказами, хабеас корпус и бесконечными доводами. Черта ли мне этот хабеас корпус.

Ладно, ладно, Джо, ты так им и скажи, – успокаивал его хозяин.

Мак купил сигару и вышел на улицу с непринужденным видом. Не успел он прикрыть дверь, как пьяный снова заревел:

– Черта ли мне этот хабеас корпус[62]!

Уже почти стемнело. Ледяной ветер гулял по ветхим фанерным постройкам. Ноги вязли в грязи глубоких промоин. Мак обошел несколько кварталов, поглядывая на неосвещенные окна. Он прошел по всему городу – нигде ни следа газетной редакции. Наконец, заметив, что третий раз проходит мимо той же китайской лавчонки, он убавил ходу и в нерешимости остановился на перекрестке.

В конце улицы над городом нависал большой холм, весь изрезанный глубокими складками. На другой стороне улицы какой-то молодой человек, с головой ушедший в поднятый воротник короткого просторного пальто, торчал у потушенной витрины скобяной лавки. Маку он показался надежным малым, и он перешел к нему на другой тротуар.

– Слушай, друг, не знаешь, где редакция газеты «Невада уоркмен»?

– А на кой те она?

Они поглядели друг другу в глаза.

– Хочу видеть Фреда Хоффа… Я из Сан-Франциско, помогать по печатной части.

– Красная карточка есть?

Мак вытащил членский билет ИРМ.

– Есть и профсоюзный, если надо.

– На кой… Ну это все ладно, но только как же это ты так? Будь я, как говорится, легавым, не миновать бы тебе закона.

– Чтобы пробраться в город, я им наплел, что я коммивояжер по книжной части. Последние деньги Истра тил на сигару, чтобы только держать буржуйский тон.

Парень засмеялся.

– Ну ладно, товарищ. Я тебя проведу.

– Да что у вас тут, военное положение, что ли? – спросил Мак, идя за ним по проулку меж двух заросших лопухом лачуг.

Они согнали к нам в город солдатню со всего штата Невада… Чертовски тебе повезет, если не погонят тебя из города, как говорится, штыком в задницу.

В конце проулка было маленькое, похожее на картонку строение с ярко освещенными окнами. Молодые парни в шахтерских костюмах или комбинезонах заполняли весь конец проулка, сидя на трех выщербленных ступенях.

– Тут что у вас идет, картеж, что ли? – спросил Мак.

– Это редакция «Невада уоркмен»… Слышь, меня зовут Бен Эванс, я тебя сейчас представлю всей братии… Слушай, вы, ребята, это вот товарищ Мак-Крири… Он к нам из Фриско, наладить печатню.

– Действуй, Мак, – сказал детина футов шести росту, с виду лесоруб-швед, и так пожал руку, что у Мака кости затрещали.

Фред Хофф в зеленом козырьке сидел за конторкой, заваленной гранками. Он встал и протянул руку:

– Ну, парень, как раз вовремя. В самое пекло. Они засадили у нас печатника, а надо выпускать вот эту листовку.

Мак снял пальто и пошел знакомиться с типографией. Он возился у наборной кассы, когда к нему вошел Фред Хофф и отвел его в угол:

Видишь, Мак, надо тебе прежде всего объяснить, что здесь у нас происходит… Курьезное, скажу тебе, положение… ЗФГ, как водится, труса празднует. И такая тут заварилась каша. На днях приезжал сюда сам Сэйнт, а этот бездельник Меллени прострелил ему обе руки, и теперь тот отлеживается в госпитале. Для них мы все равно что болячка на шее, потому что мы, понимаешь, внедряем идею революционной солидарности. Мы уже сняли с работы всю ресторанную прислугу и завербовали кое-кого из ребят на рудниках… Так вот теперь АФТ спохватилась, и они снарядили сюда самого прожженного скеба шушукаться с шахтовладельцами в Монтесума-клубе…

– Стой, Фред, не все сразу, – взмолился Мак.

– Ну и на днях у нас маленько постреляли перед баром, за железнодорожной линией, и самому хозяину порядком попало, а двоих ребят засадили за это в тюрьму.

– Да, дела…

– И на той неделе приезжает и выступит у нас Большой Билл Хейвуд… Ну сам видишь, Мак, какие у нас тут дела… Мне вот во что бы то ни стало надо состряпать статью… Ты у нас главный печатник и будешь, как и все мы, получать по семнадцати пятьдесят. Ты, случаем, статей не писал?

– Нет.

– Вот когда приходится жалеть, что не корпел над тетрадями в школе. Черт, кабы мне да складно писать.

– Знаешь что, будет свободная минута, дайка и я размахнусь на статью – а вдруг выйдет.

– Ну что же, Билл – тот нам, наверно, чего-нибудь напишет… Он это умеет…

Маку поставили койку тут же, позади машины. Прошла неделя, прежде чем он смог вырваться в гостиницу за своим чемоданом. Над редакцией и типографией был длинный чердак с временной печкой – там и спало большинство ребят. У кого были одеяла, те завертывались в одеяла; у кого их не было – укутывались с головой в пиджаки, а беспиджачные – те спали как придется. В конце комнаты висел длинный лист бумаги, на котором крупным затейливым шрифтом отпечатан был устав.

На беленой стене редакции кто-то нарисовал карикатуру: рабочего, помеченного буквами ИРМ, который давал пинка в зад жирному человеку в трубообразном цилиндре, с надписью: «Шахтовладелец». Над рисунком ребята стали выводить слово «солидарность», но готово было только «солида».

Однажды ноябрьским вечером Билл Хейвуд выступал в Союзе горняков. Мак и Фред Хофф пошли, чтобы дать отчет о его выступлении в газете. Среди широкой долины город казался заброшенной, старой свалкой, насквозь продуваемой воющим ветром и хлещущей вьюгой.

В зале было жарко и душно от испарений больших тел, табачной жвачки и грубого сукна, которое годами впитывало запах лачуг, керосиновую копоть, печную гарь, сальный чад и крепкий дух виски. В начале митинга народ беспокойно ерзал, шаркая ногами и отхаркиваясь. Маку тоже было не по себе. В кармане у него лежало письмо Мейси. Он знал его наизусть:

Милый мой Фейни,

случилось именно то, чего я так боялась. Ты знаешь, о чем я говорю, дорогой мой муженек. Идет уже третий месяц, и я так боюсь, и никого нет, кому бы я могла сказать об этом. Милый, приезжай сейчас же. Я умру, если ты не приедешь. Честное слово, умру, и я так тоскую здесь 108 без тебя и так боюсь, что кто-нибудь заметит. И то уж нам придется куда-нибудь уехать, как только мы поженимся, и долго не возвращаться сюда. Если была бы хоть какая-нибудь надежда найти работу, я приехала бы к тебе в Голдфилд. Я думаю, хорошо бы нам уехать в Сан-Диего. У меня там есть друзья, и они говорили, что там чудесно, и там мы бы всем сказали, что давно женаты. Ну пожалуйста, приезжай, мой милый. Я так без тебя тоскую, и так ужасно выносить все одной.

Крестики – это все поцелуи.

Любящая тебя жена

Мейси.

+ + + + + + + + + + + + +

Большой Билл говорил о солидарности и сплоченности перед лицом правящего класса, и Мак в это время думал, как поступил бы сам Большой Билл, окажись у него в такой беде любимая девушка. Большой Билл сказал, что пришло время строить новый мир в скорлупе старого и что рабочие должны быть готовы взять в свои руки промышленность, которую они создавали своим потом и кровью.

Когда он сказал: «Мы стоим за единый большой союз», все уоббли в зале закричали и захлопали. Фред Хофф, хлопая, толкнул Мака: