Спасти президента - Лев Гурский

Из таксофона в вестибюле метро «Нагатинская» я сначала позвонил маэстро графологу — вдруг тот все-таки объявился на рабочем месте? Ничуть не бывало. Телефон нашего шарлатана по-прежнему отзывался длинными гудками. Тогда я попытал счастья в МУРе, и на сей раз преуспел. Трубку поднял сам Некрасов.

— Привет, Сережа, — сказал я. — Это Макс. Как там твой труп?

— В каком смысле? — озадачился Некрасов на другом конце провода.

— Я звонил тебе час назад, и мне доложили, что ты выехал на труп, — разъяснил я.

— Ах, этот... — успокоился ведущий криминалист МУРа. — Ничего особенного, убийство на почве ревности. Банкир с директором гастронома не поделили даму сердца...

— И кто убит? — из вежливости поинтересовался я. — Банкир или директор?

— Дама, конечно, — с профессиональным безразличием эксперта ответил Сережа. — Я же тебе говорю: не поделили. Бензопилой решили пилить.

У меня совсем пропал аппетит. Как отрезало.

— Вся комната в крови, — неторопливо продолжал Некрасов. — Редкая группа, хорошо идентифицируется...

Не будь мой друг ученым, он бы давно свихнулся от такой ненормальной работы. Ладно, Сережечка, тогда уж прими и моих покойников. Для компании...

— Готов подкинуть тебе еще пяток жмуриков, — сказал я. — Это на пустыре, в Юго-Восточном округе... Записывай адрес. Может, тебе как-нибудь удастся их опознать?

— Почему «может»? Почему «как-нибудь»? — обиделся Сережа. — Естественно, опознаем, если... Надеюсь, это не жертвы пожара?

— Жертвы, — признался я. — Все пятеро, так вышло. Извини.

Мой муровский друг присвистнул в трубку.

— Чем ты их так? — недовольно осведомился он. — Вам что, огнеметы «Шмель» теперь выдают в качестве личного оружия?

— Какой там огнемет! — вздохнул я. — Я даже патроны к «Макарову» дома забыл. Кое-как обошелся с помощью жвачки и асфальтового катка... Но вообще это был несчастный случай. Неосторожное обращение с башенным краном...

Некрасов, похоже, намеков моих не понял, однако переспрашивать не захотел.

— Черт с тобой, — произнес он. — Сейчас пошлю туда бригаду. Что-нибудь выясним, я тебе позвоню.

Сережа руководствовался принципом: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. А по мне — так не видеть бы этих вовсе.

— Лучше я тебе сам позвоню, — предложил я. — Меня ты можешь не застать, тут одно дельце срочное... Ты еще не забыл о моей вчерашней просьбе? Я тебе тетрадный листок давал, с угрозами Президенту...

— Да-да, листок, — спохватился Некрасов. — Определить сорт бумаги, помню. Очень интересная проблема, я часа два на нее вчера убил. Что ж ты меня не предупредил заранее? Хоть бы направление поиска задал...

— Направление? — Настала моя пора удивляться. Теперь уже я не понимал некрасовского намека. Квиты.

— Твой листок — из тетрадки, — объяснил Сережа. — А тетрадка — из подарочного комплекта, я выяснил. Редкая фактура бумаги, мне просто случайно попался образец. Там в комплекте кроме тетрадки должны быть еще шариковая ручка, флажок, банка пива, майка с эмблемой и бейсболка... Благотворительный подарок ветеранам на День независимости. Каждый год вручают.

— Каким ветеранам? — непонимающе переспросил я. Мне почему-то сразу представились наши дедули-пенсионеры в майках, с баночным пивом и флажками в руках, играющие в бейсбол.

— Обыкновенным, американским, — уточнил Некрасов. — Ветеранам войны во Вьетнаме. 

12. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН

Года полтора эти партийные дуболомы доставали меня своей прямотой. После очередного закрытого — для журналистов — пленума ЦК какой-нибудь приезжий освобожденный секретаришка, кряхтя, брал меня под локоток, уводил в курилку и приступал к политбеседе. «Вот вы, к примеру, капиталист? Заводчик?» — испытующе осведомлялся секретаришка, затягиваясь удушливым пролетарским куревом. «В некотором роде, — любезно отвечал я и отгонял рукою вонючий дым. — Завод у меня, правда, всего один. Однако есть еще пара нефтяных скважин, гостиница, ресторан и казино...» Дуболом, полагающий, что я стану трусливо вилять и отпираться, обычно бывал обескуражен моим чистосердечным признанием. «Но вы ведь член нашей партии?» — допытывался он. Всякий раз мне ужасно хотелось ответить на вопрос словами из анекдота: я не член партии, я ее мозг. Что было бы, между нами говоря, абсолютной правдой. Членов в наших рядах и без меня навалом, хоть Останкинскую телебашню из них строй. Вот мозги в дефиците... Вместо этого я лишь учтиво кивал. «Раз так, то вы — марксист,» — делал вывод мой собеседник. «Выходит, марксист, — с грустью соглашался я. — А куда денешься? Учение всесильно, пока оно верно...» Услышав это признание, дуболом радовался, как будто отловил меня на проходной с целым ведром фальшивых баксов. «Так-так, — говорил он, потирая свои пролетарские грабли. — Но марксисты не признают частной собственности. Как же ваше поведение согласуется с генеральной линией?» Я пожимал плечами: «Да никак не согласуется. Бизнес — отдельно, надстройка — отдельно». Секретаришка воздевал узловатый палец к потолку. «Надо привести в соответствие, — убежденно заявлял он. — Товарищи на местах этого не понимают, выражают беспокойство. В то самое время, когда под пятой криминального режима весь униженный и оскорбленный народ...» Приезжий кадр возбуждался, как на митинге или во время Марша Голодных Кастрюль. Я прерывал этот агит-бред в самом начале. «Согласен с вами, — подтверждал я. — Против учения не попрешь. С завтрашнего дня заводик свой отдаю рабочим, скважины — нефтяникам, гостиницу — горничным, ресторан — поварам и официантам. А мое казино пусть забирают крупье, у меня их в штате состоит человек пятнадцать... Одна вот только есть загвоздка, дорогой товарищ». «Какая?» — хлопал зенками дуболом, не способный отличить крупье от курабье. «На какие шиши будем проводить наши пленумы, а? — тихо любопытствовал я. — Аренду зала, гостиницу, питание, билеты вы, что ли, будете оплачивать? А может, криминальный режим подкинет нашей партии на бедность?» Аргумент действовал. «Но есть взно-о-осы!» — иногда вякал кто-нибудь из совсем глупых секретаришек. Чуть более умные, как правило, в этом месте уже со мною не спорили: держались за карман. «Взносы имеют место, — не возражал я. — Вы сами-то сколько получаете в месяц из партийной кассы? Долларов пятьсот? А сколько собираете с ваших бабулек, по ведомости? Рублей по пять деревянненьких с носа? Ах, даже по три? Угу. А тех, кто платит, сколько у вас всего человек? Да не молчите, это не военная тайна. Сядьте лучше в уголок и прикиньте общую сумму. Потом сами мне скажете, откуда в партийной казне бывают деньги. Только не говорите, что от верблюда. Кровно обидите...» Обычно такого двадцатиминутного ликбеза с глазу на глаз оказывалось довольно. Провинциальный кадр сам уж бывал не рад, что затеял эту разбираловку с частной собственностью, и отползал на полусогнутых. Однако через пару месяцев другой такой же идиот вновь заводил меня в курилку с целью пропаганды. И все начиналось сызнова: вопросы, ответы, прибавочная стоимость.

Когда-то в допотопные времена самый первый из Ильичей таскал на субботнике большое бревно. По-моему, партийные буратины с периферии все были выструганы из одного и того же стародавнего полена. Совсем не секли текущий момент... В конечном итоге душещипательные беседы о классовой борьбе мне надоели хуже горькой редьки, и я отправился прямо к генсеку в кабинет.

Из четырех наличных охранников у дверей на месте обнаружился один усатый Матвеев. «Генеральный секретарь, он это... читает», — отрапортовал Матвеев и сделал легкую попытку заступить мне дорогу. Точнее, даже легкую видимость попытки. Уж охрана-то знала, что шутки со мною любому выйдут боком. «Ты должен моему заведению три сотни», — мягко напомнил я церберу и прошел.

Наш Зубатик сидел в своих ореховых апартаментах, увешанных лозунгами-плакатами, и лакомился свежими ягодами. Перед ним на письменном столе была поставлена целая кастрюлька южной черешни. Косточки вождь аккуратно сплевывал в кулек, свернутый из нашей же партийной прессы. У Зубатика был какой-то бзик насчет ягод и фруктов: он на серьезе убеждал меня, будто в них — самые главные полезные витамины, а в остальной еде — неглавные и неполезные. Генсек трогательно заботился о своем здоровье, рассчитывая прожить лет до ста на благо народа. «Приятного аппетита», — поздоровался я, входя. Отработанным жестом вождь быстро отодвинул кастрюльку, придвинул к себе лежащую поблизости высокую стопу пыльных журналов с закладками и лишь потом поднял на меня усталые глаза. «А-а, это ты, товарищ Сыроежкин», — с облегчением произнес он, после чего совершил на столе обратную перестановку. Для широких парт-масс генсек старательно хранил имидж большого ученого. Его докторская по социологии стоила мне три тысячи зеленых, да еще банкет по случаю защиты влетел почти в штуку. Такая же докторская, но по философии, обошлась бы мне дешевле, однако вождь неожиданно уперся: ту диссертацию не желаю брать — и все. Философы-де только объясняют мир, а он, Зубатик, хочет его изменить. Я пожал плечами, отстегнул еще шестьсот баксов и сделал дорогого товарища генсека доктором социологических наук. Пускай, не жалко. Рано или поздно потраченные деньги обязательно принесут мне дивиденд.