Что глаза мои видели (Том 1, В детстве) - Николай Карабчевский

Я только впоследствии стал соображать, почему мама вообще не любила, чтобы мы долго засиживались у бабушки в Кирьяковке.

Насколько в городе мама властвовала в доме и все, в конце концов, делалось, как она считала нужным, настолько в Кирьяковке она чувствовала себя гостьей, не имеющей влияния на ход событий.

Часто мы проходили широкой улицей крестьянского поселка, который был несколько удален от господского двора, и спускались ниже к извилистому, часто пересыхавшему ручью, впадающему в широкий Буг.

Маму, по пути, останавливали нередко бабы, выходившие ей на встречу из своих хат и о чем-то просили ее; иногда хныкали.

Мама всегда расстраивалась после таких встреч, потом ходила к бабушке и что-то ей долго наговаривала; но я не замечал, чтобы она уходила от нее всегда удовлетворенною.

Дядя Всеволод редко наезжал в Кирьяковку, так как служба этому мешала. Приезжал он не надолго, и без Нелли, которая могла бы беспокоить бабушку.

Ему отводили комнату рядом с моей спальней.

И вот, тогда-то я часто слышал, как, раньше чем разойтись спать, дядя Всеволод и мама о чем-то долго разговаривали в диванной.

Все больше о бабушке и о деревенских делах и порядках. Шла их речь и о том, что, ведь, скоро, все равно, все переменится, и что бабушка напрасно упрямится и не поступит так, как уже поступил граф Лорер в своей Варваровке.

При этом они очень жалели бабушку, говоря, что она даже стала часто хворать с тех пор, как пошли слухи об "отмене крепостных" и, в первую голову, о "вольной" для дворовых людей.

Только впоследствии я понял, о чем, пока я засыпал, была их задушевная, тогдашняя беседа, когда узнал, что варваровские крестьяне стали "вольными" за несколько лет до общего освобождения крестьян.

Не потому ли тогда так сладко было мне засыпать под тихий говор любимых мною существ.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

С наездами дяди Всеволода в Кирьяковку, нам всегда выпадало большое развлечение - поездка в Крюковку, в гости к "старой тете Лизе".

Крюковка отстояла от Кирьяковки верстах в восьми, а то и больше; никто не мерил. Это было тоже именье бабушки, доставшееся ей от первого мужа, Кузнецова, у которого оно было благоприобретенным.

Бабушка его совсем забросила, никогда туда не заглядывала и всецело предоставила его в распоряжение своей, падчерицы, нашей "тети Лизы".

Та и жила в Крюковке, с ранней весны, все лето. Она была отличная хозяйка и пристрастилась к простой деревенской жизни, которую вела там, отпуская дочерей, когда им вздумается, в город, под "присмотр" нашей мамы.

Дядя Всеволод помнил своего отца, помнил и Крюковку еще во времена ее, сравнительного, процветания, и всегда рад был побывать там.

Со своей единокровной сестрой, "тетей Лизой", которая была лет на пятнадцать старее его, он всегда был в дружеских отношениях.

Для этих поездок нам подавался, обыкновенно, четырехместный, вместительный "дедушкин фаэтон", запряженный четвериком.

На передние и задние места усаживались мама, дядя Всеволод, mademoiselle Clotilde и сестра Ольга, а я заранее, еще в сарае, забирался на козлы, рядом с Игнатом, кучером.

Мама мне это разрешала, так как Игнат считался не только надежным кучером, но и искусным наездником, умевшим объезжать молодых "неуков", приводимых в Кирьяковку из Богдановского табуна.

С Марко, который оставался, со своею серой парой, всегда в городе, на случай наездов Надежды Павловны за покупками, я бы, конечно, ни за что не сел рядом, но старика Игната я любил и жил с ним в дружбе.

Я часто бывал у него в конюшне и знал наизусть имена всех лошадей. Кроме пары рослых рыжих кобыл, который только для бабушки запрягались, на конюшне был еще с десяток "экономических" лошадей. Рабочих лошадей, строго говоря, не было, так как полевые работы производились волами, а не лошадьми.

Четверик, на котором мы, обыкновенно, ездили в Крюковку и в город, был собран из "экономических" лошадей и был недурно, благодаря искусству Игната, съезжен.

Темно-бурые пристяжные, с бубенцами на шее ловко заворачивали головы в противуположные стороны и шли галопом, пока дышловая пара караковых рысила. Игнат отлично правил своими шестью возжами: то подернет одну, то шевельнет другою, не дотрагиваясь до "кнутика", который, неизвестно зачем, неизменно висел на его правой руке.

И пыль поднималась за нами столбом.

Кнутиком он любил только хлестнуть, проездом по деревне, собак, если которая-нибудь слишком стремительно кидалась под лошадей.

Дорога все время шла гладкая, ровная, среди желтеющих нив, убегающих куда-то в бесконечную даль.

Встречные крестьянские подводы, запряженные большею частью волами, круто сворачивали в сторону, завидев "панский" четверик; подводчики, соскочив с подвод, торопливо снимали шапки.

Игнат, озираясь по сторонам и поводя головой во все четыре стороны, не раз пояснял мне: "так, что никому не обязаны, все по собственной, стало быть, едем, до самой Крюковки"!

Раньше чем въехать во двор Крюковской "экономии", приходилось проехать деревенской улицей, вдоль которой с обеих сторон были раскиданы, довольно беспорядочно, крестьянские дома - мазанки.

Их было меньше, чем в Кирьяковском поселке, и выглядели они не так аккуратно. Там он были чисто побелены снаружи и по низу обмазаны желтой глиной, а здесь и пооблупились, и пошли пятнами.

Когда я обращал на это внимание Игната, всю дорогу болтая с ним, он проникновенно замечал: "известно, тут мужик без господского глаза".

Реки в Крюковке не было.

Был только широкий ,,став", который надо было объехать вдоль всего его края и попасть на мосток, перекинутый через "болотце", в котором рос камыш; а дальше шло только топкое место.

Вымазавшиеся в грязи, по самые уши, свиньи, со своими поросятами хрюкали тут на разные голоса.

Когда же под вечер мы возвращались обратно и опять объезжали "став", к нему на водопой медленно плелся рогатый скот, быки и коровы, а под мостом в камышах квакали лягушки.

С этого места надо было только довольно круто подняться мимо двух крылатых мельниц, стоявших на бугре, и тогда уже, на совершенно ровном и гладком месте, видны были и ворота и сероватые стены Крюковского двора.

В раскрытые настежь ворота виднелся уже фасад одноэтажного, растянувшегося в длину, белого дома, с посеревшею соломенною крышею, на коньке которой, рядом с дымовой трубой, высилось большое гнездо аиста.

По двум сторонам двора тянулись постройки, вперемежку: чуланы, сараи и навесы, с решетчатыми загородками. На самой середине двора возвышалась большая деревянная голубятня, с целым голубиным стадом на ее крыше и балкончике.

Ближе к дому, на двух высоких столбах, была прилажена на веревках длинная доска-качели.

Едва только въедешь в ворота, сразу видишь, как тут много всякой живности и как свободно она разгуливает по двору, почти сплошь заросшему травой.

Тут и петух с курами, и индюк с индюшками, и гуси, и утки, и павлин и пава, и все с потомством. Между ними кое-где снуют и похрюкивают и крошечные розовые поросята, неподалеку от раскинувшейся на траве, в тени, непомерно раскормленной, свиньи.

- Ah, voila la vraie campagne! (Вот настоящая деревня!) - воскликнула mademoiselle Clotilde, когда в первый раз въехала с нами на Крюковский двор.

"Тетю Лизу", с высоко засученными выше локтей рукавами, мы заставали всегда в хлопотах по хозяйству.

То она тут же, во дворе, варила варенье на расставленных перед домом жаровнях, которые пышели жаром, то в погребе солила огурцы, то под большим навесом что-то колдовала над большими бутылями с наливками, то вся красная выходила из коптильни, где были развешены окорка.

Всевозможную деревенскую провизию она заготовляла в Крюковке в таком расчете, чтобы ее хватило не только на круглый год для бабушкиного дома и для ее собственного, но и для многих родственников.

Бабушка не терпела у себя в Кирьяковке никакой птицы, не позволяла держать и свиней, ревниво охраняя сад и посадку вокруг дома.

В Кирьяковке было только много коров и был между ними лобастый черный бык, которого все, кроме Игната, боялись.

Но вечером, когда загоняли его в особую загороду коровника, все были не прочь полюбопытствовать, - такой он был статный и красивый.

Молочное хозяйство процветало в Кирьяковке и было в непосредственном заведывании Надежды Павловны.

Творог, сметана, масло, все это заготовлялось в изобилии и доставлялось зимою в город. В городе держали только двух коров, так как ежедневная доставка молока была бы затруднительна.

В числе больших лакомств, славился в Кирьяковке овечий сыр, именуемый "брынзой". Слегка прожаренный на сковородке, он подавался к столу в виде закуски.

Брынза изготовлялась на "кошарах", под наблюдением, знатока этого дела, Юрия Филипповича.

Как только мы въезжали на Крюковский двор, побрякивая бубенцами, тотчас же поднималось, со всех сторон, голосистое кудахтанье крюковских обитателей.