Опальные - Василий Авенариус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А августа 6-го дня прошли мы мимо речки Камышенки. А речка сия тем замечательна, что ею с Дону пробрался разбойничать на Волге Стенька Разин со своими молодцами. И хоть заложен тут ныне на крутом берегу по повелению государеву городок Камышин, да обходят они Камышин хитростью, нагружают свои легкие лодочки на телеги и везут их на Волгу пониже Камышина.
А августа 7-го дня разыгралась на реке погодка, и стали мы на якорь у города Царицына. А укреплен Царицын тоже каменной стеной с башнями и бойницами на отпор татарам и казакам. И не сошел я на берег за проливным дождем. А отец Амвросий отлучился в город повидать в монастыре знакомого чернеца. Да вернувшись на корабль, объявил, что сма-нил-де его тот знакомец остаться у них совсем на житье в монастыре, и что пришел он лишь обняться, проститься со мной в последний раз. Обнимает, а у самого по щекам слезы так и текут: привязался, знать, тоже ко мне. А я того пуще еще заливаюсь: за лето-то стал он мне как бы совсем родной.
— На кого ты меня оставляешь! — говорю, а сам обхватил его за шею, не хочу от себя пустить.
— Мингер Стрюйс тебя не оставит, — говорит, — а в Астрахани не нынче-завтра родного братца своего обретешь. А теперь, — говорит, — дай-кась с распрощаться и со всеми мингерами, поблагодарствовать.
И вот нет уже его с нами, и стало вдруг пусто таково на корабле!
Второй день уже, что отошли мы от Царицына, а все не хватает мне еще отца Амвросия, не с кем по душе словом перемолвиться. Заговаривает, правда, опять ласково со мной Иван Иваныч, да все ж он иноземец, мингер, а не свой брат, русак.
Сама Волга-матушка с Царицына словно осиротела, обездолилась — и не узнать! Берега низкие, пустынные: левый — зеленый, правый — песчаный, но ни бугров, ни утесов, ни лесов, ни жилья человеческого. На желтых мысках да отмелях одни лишь бакланы да бабы-птицы расхаживают, кулички попрыгивают.
А бакланы — те же рыбаки поволжские: оцепят целой стаей бухточку, ныряют и загоняют рыбу к берегу, а прочая мелкота птичья кругом порхает, да объедки бакланьи подхватывает, что собаки со стола хозяйского.
* * *А августа в 11-й день подошли мы к крепости Черному Яру. И был тут допреж того притон казачий, и нападали отселе казаки на речные караваны. А ныне здесь на крутояре за деревянной стеной сколько жителей, столько ж и царского войска. А видеть-то наверху нечего. Вниз же на реку взглянешь — все те же песчаные отмели, а на отмелях те же бакланы, да бабы-птицы, да еще воронье, по-здешнему карга. Тоска!
* * *А августа 13-го дня вдруг морем запахло. По сторонам же только зеленая камышовая стена: справа камыш и слева камыш. Но тут, глядь, за излучиной вдали и кровли замелькали. Ужели наконец-то Астрахань! Сердце так и забилось, будто из груди выскочить норовило. И глядит на меня Иван Иваныч, спрашивает:
— Что это с тобой?
— Да ведь это, — говорю, — Астрахань?
— Астрахань.
— А в Астрахани я найду брата!
— Э! Когда-то еще нас с тобой туда пустят.
— А почему же не сейчас?
— Наперед, — говорит, — мы пальбой оповестим о себе астраханского воеводу в урочный утренний час, потом воевода, когда еще за благо найдет, пожалует на наш корабль, и тогда уж дозволит сойти на берег.
Я и нос опять повесил. А сказал-то Иван Иваныч правду. Отдали мы наутро городу привет пушенною и ружейною пальбой, одиннадцать раз грянули из пушек, да три залпа дали из ружей. Пропустить-то нас пропустили мимо города на взморье, да вот стоим теперь третий день уже на взморье, а воевода и сам-то к нам не жалует, и повестки от себя никакой не присылает. А Стенька Разин, сказывают, со своей вольницей казацкой по берегам окружным шибко опять пошаливает. И все-то мы на корабле трепещем злодеев, ни днем, ни ночью не знаем покою: как нагрянут душегубы, так всех нас, того гляди, перебьют… А милый братец мой Юрий там же ведь, с ними! Боже всемилостивый! Охрани его, дай мне найти его здравым и невредимым, да просвети его разум, чтобы внял он мне и дал вырвать себя из когтей дьявольских!
Глава одиннадцатая
АСТРАХАНСКИЕ ВОЕВОДЫ И ВОЛЬНИЦА КАЗАЦКАЯ
Дождались нагни путники посещения корабля их старшим астраханским воеводой, князем Иваном Семеновичем Прозоровским, на четвертый уже день своей стоянки на взморье в виду Астрахани. Прибыл воевода вместе со своим товарищем, вторым воеводой, князем Семеном Ивановичем Львовым, и в сопровождении стрелецкого конвоя. Когда воеводский баркас причалил к кораблю, капитан Бутлер встретил почетных гостей у штуртрапа (веревочной лестницы с кормы), а по обмене взаимных приветствий, представил им и своих старших подчиненных: полковника ван Буковена, лейтенанта Старка и парусного мастера Стрюйса. Представлять им теперь же стоявшего в сторонке Илюшу он, очевидно, считал неуместным.
Илюша, со своей стороны, не спускал глаз со старшего воеводы, от которого, быть может, зависел весь успех его поисков за бежавшим братом. Князь Прозоровский был сухощавый старичок, довольно уже хилый, с отвислой нижней губой. Но, как бы сознавая свою старческую немощь, он то и дело приосанивался, упираясь на свою толстую трость с золотым набалдашником, и втягивал в рот непослушную губу, которая, однако, вслед за тем опять выпячивалась. С той же, видно, целью — казаться моложавее — он выбрал себе праздничный наряд чересчур даже пестрый: ярко-алую ферязь, обшитую золотыми позументами, с высоким воротником, усаженным крупным жемчугом, оранжевый колпак с жемчужными же пуговицами и сапоги светло-зеленого сафьяна.
"У, какой важный! — подумал Илюша. — От него помоги уж не жди!"
Но он ошибся.
Сделав каждому из представляемых ему лиц два-три вопроса, Прозоровский, прищурясь, огляделся кругом и остановил взор на Илюше, который своим великорусским типом довольно резко отличался от окружающих голландцев.
— Подойди-ка сюда, малый. Ты никак русский? Сказано это было так благодушно и приветливо, что Илюша тотчас почувствовал безотчетное влечение к старичку, очевидно, напускавшему только на себя важность, приличествовавшую его воеводскому званию. От сердца у мальчика сразу отлегло, и он отвечал бойко, что он — сын боярский и приехал в Астрахань за своим старшим братом.
— А родитель твой еще жив? — продолжал Прозоровский свой допрос.
— Жив, но лежит при смерти.
— Так как же ты его, умирающего, покинул? Эй, эх! Не дело это, милый ты мой, не дело.
— Не убег ли он из родительского дома? — заметил вполголоса второй воевода, князь Львов.
— Нет, я-то не убег, ей-Богу, нет! — поспешил уверить Илюша, и все лицо его залило густым румянцем.
— А что же ты покраснел?
— Постой, князь Семен, — остановил своего нетерпеливого товарища Прозоровский. — Ты его запугаешь. Так что же, дружок, говори чей ты сын-то?
— Сын я боярина Талычева-Буйносова, — отвечал Илюша.
— Талычева-Буйносова? То-то, вишь, лицо твое мне сразу словно знакомым показалось! А по имени и изотчеству как твоего батюшку звать-то?
— Илья Юрьевич.
— Илья Юрьевич?.. Так покойный Юрий Никитич, пожалуй, дедом тебе доводился?
— Родным дедом. Только скончался он еще тогда, когда меня самого и на свете-то не было.
— Так, так. С дедом твоим (царство ему Небесное!) мы с юных лет ведь хлеб-соль водили. И сам ты лицом, как погляжу, совсем в него пошел.
Львов наклонился к уху своего старшего соначальника и стал ему что-то нашептывать.
— А у меня и из памяти вон! — отвечал ему вслух Прозоровский. — Воля государева! Провинился, ну, и несет заслуженную кару. Да сынок-то ведь в том не причинен.
— Яблочко от яблони недалеко падает.
Тут вступился за Илюшу капитан Бутлер, объяснив на своем не совсем правильном русском языке, что мальчик этот — добрый, и ищет он своего пропавшего старшего брата, но что это — целая Одиссея, которую стоя не дослушать, а потому не угодно ли сесть за стол.
Накрыт был стол на палубе же, а от палящего солнца защищен парусинным наметом. Веявший с моря ветерок также умерял еще полуденный зной. Пока оба воеводы угощались за столом обильной снедью и запивали ее не менее обильным питьем, отечественным и иноземным, Илюша должен был поведать им историю бегства его брата. Сделал он это с откровенностью неиспорченной молодости, не утаивая ни одной существенной черты.
— Неладно, дружок, неладно! — произнес Прозоровский, морщась и втягивая отвисшую опять нижнюю губу. — Зело ты еще млад и зелен…
— Так неужто ж мне было дать погибнуть брату! — оправдывался Илюша.
— Да нам-то что теперь с тобой, прыгуном, делать? Ведь с Разиным у нас счеты еще не покончены…
Тут в разговор вмешался снова капитан Бутлер. Ему-де велено царем идти Каспийским морем в Персию, так можно ли ему ныне же пуститься туда без опаски попасть в руки разинцев.
Прозоровский вопросительно посмотрел на своего товарища.