Цеховик. Книга 2. Движение к цели (СИ) - Ромов Дмитрий

— Нельзя, туда только членам бюро можно, он секретной информацией делиться будет, — смеюсь я. — Пиво только членам профсоюза.

— К Бондаренке небось побежал? — для проформы спрашивает она, зная, что это не так.

Надеюсь, что зная…

— Наташ, слушай, ну правда. Мне с пацанами нужно поговорить. Я недолго. Как вернусь, сразу тебе позвоню, ладно? Через часик. Самое позднее, через пару.

— Эх ты, математик, — расстроенно вздыхает она.

— Натусь, ну не переживай. Жили же люди без алгебры тысячи лет.

— Знаешь что! — вскидывается она.

— Ладно, я поскакал. Я этот прогул отработаю. На «Синьора Робинзона» тебя свожу и на «Укрощение строптивого», когда его показывать будут.

— Так легко не отделаешься, — отвечает она, чуть смягчаясь, и я убегаю.

Пока бегу, думаю, что надо бы ей что-нибудь хорошее на восьмое марта подарить. Что только? И маме. И Таньке, давно её не видел уже. И Любе, и Зине, и Ире, и даже Лидке. Не дофига ли баб вокруг меня?

В баре нынче народу немного. Наверное, ещё рано, попозже придут. Альберт с равнодушным видом мне кивает и углубляется в свои записи. Рядом с ним на стойке я вижу самодельную грифельную доску. Молодцы, делают, что умные люди советуют. Я заглядываю за ширму. Букмекеры на месте.

— Здорово, ребята, — приветствую я их, усаживаясь за стол. — Ну, как вы тут?

Они не отвечают.

— Смотрите, что я вам принёс.

Я вынимаю из кармана десять красненьких десяток и кладу перед ними.

— Доставайте свою амбарную книгу и пишите. Принято от Егора Брагина сто рублей на товарищеский матч сборных СССР и США, Нью-Йорк, девятое февраля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Ставка на счёт. Десять три в пользу СССР. Давайте расписку. Ещё ставки есть на игру?

— Мы пока не принимали, — отвечает обалдевший Каха. — Ты точно шизу не поймал такие бабки ставить?

— Это я делаю для раскрутки вашего бизнеса. Чтобы люди видели, что банк непустой и несли свои денежки. Понимаете?

— Но если проиграешь, деньги не возвращаются, — уточняет Рыжий.

— Естественно. Я нахожусь в трезвом уме и при памяти. Не забудьте пул на доске указать, чтобы сумма выигрыша людей манила и им хотелось наложить на неё руки.

— Точно стольник? — уточняет Каха. — Обратно дороги нет.

— Чё ты его отговариваешь? — говорит Рыжий. — Пиши расписку и привет.

— А ты алчный, — с усмешкой заявляю ему я. — А алчность до добра не доводит. Это я так, на всякий случай уточняю.

Через пару минут я получаю бумажку с подтверждением.

— Вот и хорошо, вот и ладненько. Всё, я пошёл.

— А чего с рукой-то? — интересуется Каховский.

— Бандитская пуля, — отвечаю я. — Да, кстати, Рыжий, подробности сообщить не могу, но лучше не говори Киргизу, что это ты дал мне его адрес.

— Почему? — настораживается он.

— Ни к чему. Тебе же лучше. Правда, не советую.

Сказав это, я встаю и двигаю на выход. Но, начав спускаться с крылечка, останавливаюсь, потому что замечаю, как напротив, сразу за остановкой паркуются знакомы белые «Жигули». Открывается водительская дверь и из неё выходит незнакомый чернявый парень. Он обходит машину и открывает пассажирскую дверь. Наклоняется и помогает пассажиру выбраться.

Пассажир ступает на одну ногу, обхватывая шею чернявого водителя. Как раненый боец. Вторая нога у него забинтована. Он поднимает голову и мы встречаемся взглядами. Это Киргиз.

9. Верным курсом идёте, товарищи!

Надо отметить, самообладание у Киргиза отменное и если бы не лёгкий отблеск жёлтого пламени, которое я уже видел в его глазах, я бы и не заметил его внутренней ярости. Пламя гиены, почти геенна огненная. Лёгкий и мимолётный отблеск. Только теперь я понимаю, насколько опасного нажил врага.

Он не останавливается на мне взглядом, просто скользит как по пустому месту, но я представляю, какие бури сейчас бушуют в его груди. Думаю, меньше всего на свете, он хотел бы, чтобы я видел его в этом беспомощном состоянии и то, как он прыгает по ступеням, обнимая чернявого мужика, не в силах наступить на ногу, истерзанную Раджой.

Ну что же, он сам вступил на путь войны. Просто будем готовы. Как «пионэры»… Я отворачиваюсь и внезапно широко улыбаюсь. Надеюсь, этого он не видит. Я смеюсь не над ним. Просто представляю, какой милый разговор ждёт сейчас Рыжего и Каху.

На следующий день после уроков меня выцепляет Крикунов и тащит на комитет комсомола. Знает, что сам я сюда не приду. Одни заседания, жить некогда. Но и потом всё не заканчивается. Он не выпускает меня из своих когтей, пока не выпытывает все подробности о моём внедрении в горком и персонально о Новицкой. Чувствую, именно из-за неё он и оказался в нашей школе. Своеобразная казнь любовника, по аналогии с легендами о Клеопатре.

После этого я иду на остановку трамвая и встречаю там Юлю Бондаренко. Всё-таки в постоянстве рутинных событий скрывается сила дающая нам уверенность в завтрашнем дне. Я еду на Южный, в гастроном «Русское поле» и с удивлением понимаю, что соскучился.

— Пришёл-таки, — приветствует меня Зина. — Изменщик! А обещал жениться. Где пропадал?

— Зинаида, не поверишь, только о тебе и думал всё это время, — смеюсь я.

— Иди уже, сейчас покушать тебе сготовлю.

Я захожу к Гусыниной.

— Егорка! — приветствует меня она. — А я уж думала всё, не придёшь. Садись.

Я присаживаюсь на стул рядом с её столом.

— Юрка сказал, что ты увольняешься. Ох уж мы с девками горевали. Ну, рассказывай, как дела, что нового.

— Да, тёть Люб, увольняюсь. Сейчас времени не будет совсем. Ефим ваш меня в горком комсомола запихнул, а ещё тренировки начинаю, учёба опять же. Хотя, и учиться-то некогда.

— Зина! — вдруг громко кричит тётя Люба со своего места, что, наверное, весь магазин слышит. — Неси еду Егору!

Я улыбаюсь. Думаю, мне будет не хватать вот этой непосредственности и простоты.

— Если хотите, — говорю я, — в колхоз так и буду ездить. Раз-два в неделю, думаю, смогу вырываться. Я забыл Юрию Платонычу сказать, но вот вам говорю. Так что, подумайте. Единственное, нужно будет график заранее обсудить, чтоб я вас не подвёл.

— Ладно, — соглашается она, — подумаем.

Мы болтаем ещё какое-то время и я начинаю собираться.

— Тётя Люба, спасибо. Мне у вас хорошо было, честное слово.

Она даёт мне целый мешок деликатесов и я еду домой. Мама уже даже не удивляется. Привыкла, что я постоянно что-то приношу. Да я и сам привык. К хорошему привыкаешь быстро и становишься изнеженным, зависимым от комфорта и деликатного вкуса. А это неправильно. Совсем неправильно. Возможно все мы слишком быстро привыкли употреблять сладкую рафинированную еду, позабыв, что необходимое важнее излишнего. Это я не про сейчас, это я про потом.

Я звоню Большаку и договариваюсь с ним о встрече. Кажется, разговоры с ним становятся важной частью моей новой жизни.

— Юрий Платонович, — говорю я делая глоток из чашки.

Кофе у него хороший, ароматный, такой, как надо, только вот я скучаю по настоящему эспрессо, густому, маленькому, на пол напёрсточка, с плотной пенкой. Здесь его не существует, по крайней мере, я не встречал, а эмигрировать в Италию пусть даже ради самого лучшего эспрессо в мире, я не готов.

— Юрий Платонович, я Любовь Петровне сказал сегодня и теперь вам говорю то же самое. Возить посылки в колхоз я могу без проблем. Так что можете на меня рассчитывать.

— Хорошо. И спасибо. Это очень даже кстати. Думаю, в этом качестве мы тебя будем продолжать эксплуатировать. Небезвозмездно, разумеется.

— О чём вы говорите, не надо за это никакого возмездия. Мне не сложно. А деньги, надеюсь и так появятся в скором будущем. Наши вон америкосов сделают девятого числа. Так что подзаработаю деньжат немножко. Заодно и вам докажу, что действительно кое-что знаю о будущем. Десять три будет. Запишите где-нибудь, только не говорите никому.