Океан и кораблик - Валентина Мухина- Петринская

— Снова учиться? Уж поздно. Чепуха. Да и голос не тот. Пою много. Ничего, с меня хватит и самодеятельности.

Я поднялась уходить, но в дверях замялась. Мне захотелось сделать что-нибудь для этой женщины.

— Хотите, я уберу вам комнату? Лариса расхохоталась:

— До чего же ты смешная девчонка. Я же не больна, руки-ноги есть.

— Но может, вам лень?..

— Разве лень уважительная причина?

— Иногда…

— Что ж, убирай, а я полежу. — Лариса с нахальным видом разлеглась на диване, а я торопливо принялась за уборку.

Прежде всего пришлось вынести переполненное мусором ведро, от которого уже попахивало, но оно тотчас наполнилось снова. Перемыла посуду, вытерла пыль, отмыла крытый линолеумом пол. Устала страшно. Обнаружив чистое постельное белье, я бесцеремонно растолкала задремавшую Ларису и переменила ей наволочки и простыни. Потом огляделась: совсем другая комната!

Уходя, я сказала:

— Теперь можете петь.

…Ночью я проснулась: кто-то плакал в подушку. Было темно, я прислушалась. Лена!

Я присела к ней на кровать.

— Лена, милая, что-нибудь случилось?

— Ничего никогда не случается! — всхлипнула Лена и, уткнувшись мокрым лицом мне в плечо, заплакала еще пуще.

— Ленка влюблена в боцмана, — пояснила Миэль. Она тоже не спала.

— В Харитона?

— Ну да! А он никакого внимания на Ленку не обращает. За ним же Лариса бегает.

— Чепуха, она ведь замужем, — резко возразила я.

— Ну и что? Ей не впервой. С кем она только не путалась! Она и не скрывает. Говорит: мой муж — мне не муж! Они только из-за Юрки и не разводятся.

— Ух, какая она подлая!.. — с ожесточением выпалила Лена. — Иннокентий Сергеевич ведь не изменяет ей, это тоже все знают, зачем же она…

— Почему у вас все обо всех знают? — с горечью спросила я.

— Маленький городок, это же не Москва, — вразумительно пояснила Миэль. — А про Ларису как не знать, если она сама про себя всем рассказывает. Словно гордится этим или хочет, чтоб сплетня непременно до всех ушей дошла.

— Я вам еще не сказала, девочки, — нерешительно начала Лена Ломако, — ведь я… я зачислилась матросом на «Ассоль».

— На «Ассоль»?! Из-за Харитона пойдешь в океан на таком дохлом суденышке? — всплеснула руками Миэль.

— Не только из-за Харитона, — живо опровергла Лена, — мне давно хотелось в плавание. Знаешь, как там зарабатывают?..

— А Костик с кем останется? Один? — строго спросила я.

— Есть одна хорошая старушка… Одинокая. Она домработницей раньше была. Федосья Ивановна. Пенсию она получает, а комнаты своей нет. Она поживет у нас и будет Костику заместо бабушки. И за Миэль посмотрит…

— Лена, за что ты так любишь Харитона? — спросила я, помолчав. — Хотя разве кто знает, почему он любит…

Лена задумалась.

— Он такой красивый, сильный, хозяйственный. Я так бы хотела стать его женой!

— Что значит хозяйственный? — с недоумением переспросила я. Никогда в жизни не слышала, чтоб любили за то, что хозяйственный. Но Лене, видно, нравилось в любимом именно это качество.

— Будешь за ним как за каменной стеной, — разъяснила она и снова всхлипнула.

Мне стало скучно.

— Ложитесь-ка спать, девочки, — посоветовала я и легла в свою постель, порядком замерзнув.

— Завтра воскресенье, — напомнила Миэль, но тоже улеглась. Лена и Миэль уже заснули, а я лежала, открыв глаза, и думала о Москве.

За окном капал дождь и шумел океан, разбивая о каменный берег мощные волны. Океан здесь шумел день и ночь. Скоро закончат строительство мола, и Бакланы будут хоть немножко защищены от океана. Зачем я приехала сюда? Почему не захотела остаться под Москвой? Нет, зачем-то мне понадобилось ехать на Камчатку! Как меня Августина уговаривала не ехать сюда. Но я не послушалась… Мне хотелось плакать. До чего плохо, до чего одиноко. Если бы я только могла сейчас очутиться дома, на Комсомольском проспекте. Вместе с дорогой своей мамой Августиной. Если бы папа не умер. Отец мой, родной, любимый отец, зачем ты ушел так рано?! Кто у меня есть? Никого у меня нет, я совсем одна!

А на следующее утро, только мы позавтракали, за мной пришел дядя Михаил. Его привели Иноккентий и Юра.

Он стоял и, доверчиво улыбаясь, смотрел на меня, высокий, худой, сутулый старик с морщинистым узким лицом и добрыми светло-серыми глазами. Густые седые волосы растрепались от ветра. Он не носил шляпы. Если бы мой- отец дожил до старости, он был бы в точности такой.

Дядя Михаил сразу узнал меня по сходству с его младшим братом.

— Вылитый Саша, когда ему было восемнадцать лет! — воскликнул он растроганно и грустно. Мы обнялись и трижды расцеловались.

— Я похожа на папу, — сказала я, не выпуская его руки.

— Так я и не повидал своего племянника. Сорок лет никуда не выезжал с Камчатки. Больше сорока. Ну что ж, бери свои вещи и пойдем к нам.

— Но, дядя, я бы хотела остаться здесь до отъезда… Ты познакомься с моими друзьями: Лена, Миэль и Костик. Они несовершеннолетние, понимаешь…

Дядя пожал каждому руку. Они во все глаза смотрели на доктора Петрова.

— Не уходи, Марфенька! — взмолился Костик. — Как уйдешь, опять будут всякие боцманы с водкой приходить.

— Видите, — сказала я. Лена и Миэль только сопели. Может быть, они-то предпочли бы взамен меня боцманов, хотя бы и с водкой?

Тогда вмешался Иннокентий:

— Даю слово каждый вечер заглядывать к твоим друзьям. Никто с водкой сюда больше не придет. А сейчас, Марфенька, тебе надо идти. Не лишай дедушку удовольствия наговориться с тобой. Ведь «Ассоль» скоро выйдет в море, и вы опять расстанетесь надолго.

— Вы обещаете, Иннокентий Сергеевич?.. — Я нерешительно взглянула на Костика и Миэль. Их мне было особенно жаль.

— Я же дал слово. Буду заботиться о своих несовершеннолетних соседях.

— Марфенька будет нас навещать, — успокоила Костика Лена Ломако. Она была как на иголках. Ей очень хотелось, чтоб я ушла. Может, она жалела, что я заменила Нину Ермакову с ее моряками, которые теперь и глаз не казали?

— Костик будет приходить к тебе вместе с Юрой. Смогут и переночевать остаться, — продолжал Иннокентий. И это решило дело.

Я быстро собрала вещи, расцеловала Костика, Миэль, Лену. Иннокентий взял у меня чемоданы.

Улица была залита солнцем. Омытое вчерашним дождем небо безмятежно синело. Перед домом стояла «Волга». Шофер, молодой коряк, улыбаясь, открыл нам дверцу. Юра прижался к отцу. Они стояли у подъезда. Проводить меня выскочила и Лариса.

— Какая ты скрытная, — упрекнула она меня, — я только сегодня узнала, что ты внучка Михаила Михайловича… Здравствуйте, доктор, вот у вас будет наконец действительно родная внучка. А то всю жизнь возитесь с чужими людьми.

— Поезжай, Долган… — попросил Иннокентий.

Мы с дядей уже сидели в машине. Она рванулась с места. Лариса и Лена помахали мне рукой. Миэль, кажется, заплакала. Костик крикнул вслед, что скоро придет.

— Рената Алексеевна тоже вчера приехала, — сказал дядя. — Там письмо Реночки — выговаривает нам всем, что плохо тебя встретили. Но никто не знал. Я ведь каждый день звонил Кафке, справлялся, не приехала ли. Вот как неладно получилось, Марфенька.

— Я не знала, что вы звоните. Не сердитесь, пожалуйста.

— Мы-то не сердимся. Лишь бы ты не обиделась. Мы все очень тебя ждали.

Когда мы вышли из машины, в дверях коттеджа стояли улыбающиеся супруги Тутава. Оба радушно приветствовали меня, оба расцеловали, как родную, потому что родным для них был доктор Петров.

Квартира родителей Ренаты встретила меня солнцем, чистотой, запахом цветов, блеском промытых листьев. Над каждым окном матово-молочные длинные лампы дневного света — подсветка для горшечных растений в долгие вечера и зимние камчатские дни.

И много, много книг, стеллажи с пола до потолка, не менее двух стен в каждой комнате. Я исподтишка жадно оглядела их: найдется, что почитать.

Мне отвели отдельную комнату — Реночкину, уютную и добрую. На стенах висели холсты Ренаты, в основном масло и несколько акварелей…

Над узкой деревянной кроватью — портрет Иннокентия акварелью, каким его видела Рената Тутава.

Я только мельком взглянула на него и тотчас вышла ко всем в столовую. Там был сервирован праздничный стол, кого-то ждали. Я села рядом с дядей на диване.

Рената Алексеевна переставила на столе вазу с цветами, и меня удивило изящество каждого жеста этой моложавой пятидесятилетней женщины. Когда она села затем на стул, положив ногу на ногу, и закурила сигарету, меня опять поразила та непередаваемая естественная грация, которая в жизни встречается разве что у выдающихся балерин.

А ведь Рената Алексеевна много пережила за свою жизнь, много и тяжело работала, и теперь она вернулась с каменистого острова в океане, где лазила по скалам, терпела непогоду и была лишена самых элементарных удобств.