Штурмовики над Днепром - Василий Пальмов

Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой, – задушевно поет Алексей.

И кто знает, где в эту минуту бродят мысли авиаторов. У многих, как и у лейтенанта Будяка, родные и любимые находятся по ту сторону фронта, на оккупированной врагом территории. Далеко отсюда мой отчий дом. Слушая песню, я ушел думами в прошлое, вспоминая свои родные места – живописный уголок русской земли.

С детских лет хранит моя память пологие холмы Валдайской возвышенности, поросшие мхом огромные валуны ледниковой эпохи, широкие зеленые луга, стройные сосновые рощи, голубые глаза бесчисленных озер. На холмах Псковщины стоят села Михайловское, Тригорское, Святогорский монастырь. Их названия освящены славой великого русского поэта А. С. Пушкина. Мой отец, имевший пять классов образования, считался по тому времени человеком грамотным. Многие пушкинские строки он знал наизусть и часто повторял нам, своим детям. Так в наш бедный крестьянский дом проник свет прекрасной поэзии. Может, поэтому и я, когда пришло время идти в школу, уже мог читать и знал наизусть многие пушкинские сказки. Наша деревня Болваново была настоящей глушью. Ее девять дворов, разбросанных на пригорке, робко смотрели на мир подслеповатыми глазницами маленьких окон. Жители села были почти сплошь неграмотными. В двенадцать лет, будучи пионером, я участвовал в ликвидации безграмотности.

Сейчас слово «ликбез» не всем понятно. Но в конце двадцатых, начале тридцатых годов оно было не менее популярным, чем Магнитка, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре, ХТЗ… Эти слова тогда проникали в самые глухие уголки помолодевшей Советской России, будоражили юные умы, души. Школьные годы запомнились мне своей заполненностью, активностью. Мы учились в школе и работали в только что созданном колхозе, участвовали в различных кружках самодеятельности, помогали крестьянам овладевать грамотой. Однажды весенним вечером нас, пионеров, собрали в сельском клубе. Его деревянные стены выглядели нарядно, празднично. Через всю сцену был протянут плакат: «Приветствуем достойное пополнение Ленинского комсомола!»

Мы давно ждали этого дня, волновались – а вдруг откажут? Правда, все вроде было в порядке: Пальмовы с деда-прадеда – труженики-пахарей. Что касается моей учебы, то здесь тоже все было в норме: ходил в отличниках, числился активистом. И все же я переживал. Наверное потому, что прием в комсомол – очень ответственный момент в жизни подростка. На сцену поднялись председатель колхоза, учителя.

Пионервожатый объявил:

– Сегодня мы передаем своих лучших пионеров в ряды Ленинского комсомола.

И начал называть фамилии по алфавиту. Дошла очередь и до меня. Я вышел на сцену и дал, по примеру товарищей, клятвенное обещание быть достойным высокого звания комсомольца. Я был ровесником Советской страны. Ей тогда тоже было пятнадцать. Она только расправляла плечи. В свои пятнадцать лет мы уже многое делали для того, чтобы наша молодая страна росла и крепла, стала сильной и могучей. Вскоре комсомольцы избрали меня секретарем школьной комсомольской организации. Работы у комсомольцев было много. Мы активно агитировали за полную коллективизацию, участвовали в посевных кампаниях и уборочной страде, разоблачали кулаков и их приспешников, читали односельчанам газеты, устанавливали в селе радиоточки. Это было незабываемое время, наполненное заботами о счастье Родины. Мы входили в жизнь с огромной верой в будущее– Комсомол был для нас большой школой жизни, наставником. И, как показало время, для многих моих сверстников он сыграл очень важную роль в выборе жизненного пути. За работу в комсомольской организации райком ВЛКСМ наградил меня денежной премией. Об этом даже сообщила районная газета. Премия очень пригодилась: после семилетки я собирался учиться дальше и уже выбрал авиационный техникум. Правда, тогда еще я отчетливо не представлял, что это такое. Но сердце волновало и будоражило само слово «авиация» и все, что было с ней связано. В феврале 1934 года земной шар облетела весть: в полярном море, раздавленный льдами, затонул ледокольный пароход «Челюскин». Экипаж высадился на лед: 104 человека, среди них 10 женщин и двое детей.

В нашей школе каждое утро вывешивалась сводка с сообщением о ходе спасательных работ. У всех на устах были имена летчиков, которые на самолетах пробивались к лагерю челюскинцев. В еще недавно глухой псковской деревне с волнением и тревогой следили за эпопеей челюскинцев. Мы старались все узнать о тактико-технических данных самолетов, которые участвовали в спасении. К сожалению, информация по тому времени была очень скупой. Гораздо позже я узнал, что большинство самолетов, участвовавших в экспедиции, было Р-5. Впервые я увидел самолет в одиннадцать лет. Это был, как позже я понял, Р-5. В тихий летний полдень я пас стадо коров, которые разбрелись по сочному лугу. Кругом тишина, в небе – ни облачка. И вдруг откуда-то из-за леса послышался все нарастающий мощный гул. Такой гул я слышал впервые в жизни. Незадолго перед этим в районном центре Сережино трактор демонстрировал для крестьян вспашку. Но тот гул не был похож на голос тракторного двигателя. Мои размышления прервал грохот девятки самолетов, которые тройками, на бреющем полете, совсем низко промчались над лугом. Появление их настолько взволновало меня, что уже давно растаял гул скрывшихся за горизонтом самолетов, а я все еще стоял, как завороженный, подняв к небу глаза. Так вот они какие, самолеты! Кто управляет ими? В моем представлении летчик был фигурой почти легендарной. Сама мысль стать летчиком казалась мне дерзкой и несбыточной. Я долго ходил под впечатлением увиденного. Прошли годы, и это впечатление несколько сгладилось. А весть о спасении челюскинцев снова возродила желание поближе познакомиться с авиацией. Отправил документы в Москву, в авиационный техникум Гражданского Воздушного Флота. И начал ждать. Ответ пришел скоро. С нетерпением разрываю конверт, достаю небольшой листок. В нем сообщалось об отказе в приеме документов. Причина одна: наплыв желающих большой, и техникум удовлетворить все просьбы не может.

– Значит, эта самая авиация – не твоя судьба, сынок, – сказал отец. – Слышал я, что в Ленинграде есть такое заведение, где лесному хозяйству учат. Это ближе нашему крестьянскому занятию.

В техникуме зеленого строительства, о котором говорил отец, учился мой дружок Петя Цветков. Уехал он туда в прошлом году и теперь звал меня. «Что ж, разве на авиации свет клином сошелся? – решил я. – Деревья, травы, цветы я тоже люблю». Впервые за семнадцать лет я уезжал далеко от дома – верст за 500, в большой и неизвестный мне город Ленинград. По тому времени такая поездка считалась необычным делом, и потому провожала меня вся родня. Наслушался я наставлений и советов, надавали мне харчей на дорогу, и колхозная лошадка увезла меня из родного Болванова в неизвестную большую жизнь. Грустно было расставаться с родными до боли местами – полями и перелесками, широкими лугами и древними каменными изваяниями на них – «болванами», в местах древних захоронений. Прощай, детство, здравствуй юность! Техникум оказался в центре города, рядом с Таврическим дворцом, недалеко от Смольного. Меня поразило множество людей на улицах, высокие дома, величественная архитектура зданий, обилие памятников. Три года учебы в техникуме запомнились на всю жизнь. В техникуме подобрался хороший состав преподавателей. Они не только учили нас по программе подготовки специалистов зеленого строительства, но и воспитывали высокое чувство любви к молодой советской Родине, к героическому прошлому, к великому культурному наследию, созданному народом, его лучшими представителями, водили нас в музеи и театры, учили понимать прекрасное. Это было время, когда в Германии к власти пришел фашизм. На востоке японские милитаристы прощупывали прочность советских границ. В войне против республиканской Испании немецкие и итальянские фашисты испытывали новые образцы оружия и боевой техники, в том числе самолеты. Мы с болью и тревогой следили за ходом войны, еще не зная, что она все ближе подходит к нашему порогу. Наши комсомольцы, как один, записались в кружки Осоавиахима, «Ворошиловский стрелок», ходили в тир, стреляли из малокалиберной винтовки, прыгали с парашютной вышки. И вдруг – вызов в комитет комсомола техникума, затем в смольненский райком, короткий разговор: надо пройти медицинскую комиссию в военном госпитале. Потом узнали

– Центральный Комитет ВЛКСМ объявил внеочередной призыв комсомольцев в авиацию. От такой новости голова шла кругом. Старичок-медик, осматривая меня, доверительно спросил:

– Летать хотите, молодой человек?

– Хочу.

– Значит, будете.

А в смольненском райкоме военный с голубыми петлицами тоже задал такой вопрос, только еще спросил:

– А не боитесь?

Нет, мы не боялись, мы просто волновались: вдруг не пройдем комиссию. Я написал отцу письмо: так, мол, и так, есть шанс попасть в военные летчики. Отец, по своей крестьянской привычке все взвесив и рассудив, ответил длинным посланием. Он писал о том, что не только в нашем крестьянском роду, но и во всей деревне не было летчиков. Много неизвестного таила авиация. «За ней будущее, это бесспорно, – рассуждал отец, умевший своим хлеборобским умом смотреть в завтрашний день.