Мозаика мертвого короля - Юрий Валин

— Ты тупее своих корявых пней, углежог, — Дженни взяла мужа за руку. За левую. Правая у Лита всегда оставалась свободна — ладонь должна быть у топорища.

Темнота. Промахнулась.

Ланон-ши — ночные создания, и боги подарили им ночные глаза. Замковые башни и галереи, городские черепичные крыши, звёздный полог глухой ночи, скрип обветшавших мельниц и бархатная пыль заброшенных подвалов, сонная тьма и тишина, — вот мир сладостных кровопийц. Но ни в подземельях, ни на чердаках не бывает полной тьмы.

Здесь была.

Блоод прошла ощупью, должно быть, шагов двести, и вернулась на то же место. Слабый аромат осоки и проточной воды, — запах, занесённый самой Блоод.

Попалась. Как это называется у людей?

Мышеловка.

Сама виновата. Прыгнула, уже мысля о следующем прыжке. Так нельзя.

Сделала.

Что дальше?

Справа снова тянулась неровная стена. Блоод изредка касалась её когтями. Неровные выступы, никаких ниш или проходов, никаких щелей, никакого движения воздуха. Ноздреватый сухой камень. Выступ… можно споткнуться, — Блоод инстинктивно перешагнула неровный порог. Нет, не порог, — складка нетронутого камня. Никогда не было двери, и никто не долбил здесь камень. Ещё тридцать шагов, опять запах канала Глора, — уже потускневший, слабый. Круг замкнулся.

Мышеловка. Ланон-ши-ловка.

Блоод присела на корточки и обняла колени руками.

Попалась. Когда-то, уже много лет назад, Катрин объясняла, как это — Прыгать. Одновременно и сложно, и легко. Одно усилие, и ты уже там. Но это сложное усилие. Ты становишься искрой на кончике клинка летящего кинжала. Пронзаешь-прожигаешь пространство. Другой мир, иное время, иной край земли, — нет границ, всё легче лёгкого. Единственный миг полнейшей концентрации мысли, великой решимости и силы. Отрешённая отрешённость.

Промахнулась.

Плохо. На тебя надеялись, а ты промахнулась.

Что-то стучало в груди. У ланон-ши есть сердце, но оно медленное. Стучат сердца у тех, кто спит, кто грезит и видит ночную гостью, кто держит её в объятьях, и спит, спит… Но мёртвых ланон-ши никто не должен видеть.

Успокойся. Это паника. Как у человека. Внутри колотится, сжимается что-то неведомое в желудке, крик рвётся наружу.

Успокойся. И тогда всё получится.

Нет! Уже не получится. В плену. Опять в плену. Подвал. Голод. На шее ожерелье тяжёлого, тронутого ржавчиной, железа. Ошейник. Твое первое человечье украшение. Тогда Катрин помогла. Нет, тогда помогли друг другу. Странное чувство — дружба.

Ланон-ши не дружат с людьми. Ланон-ши не дружат ни с кем. Закон. Инстинкт. Всё. Самцы-мужчины — пища и удовольствие. Женщины-люди — смешны, безобразны, вовсе не нужны.

Блоод смотрела в темноту, опёршись спиной о сухую стену. Сухая — это плохо. Ланон-ши — терпеливы. Выносливы. Без крови и мужской силы можно спать. Долго. Без воды — меньше. Намного меньше.

Катрин бы проскребла камень насквозь. Она не умеет сдаваться. Слабые ногти, но воля твёрже стали. Она всё может. Загрызть, научить. Говорить смешные вещи. Показать удовольствие без пищи. Ха, как может быть? Может. Жила одинокая, голая и вечно голодная ланон-ши. Раз, — зеленоглазая молодая человечья самка просто говорит, — и всё можно по-иному. Муж, дети, дом. Украшения. Друзья. О, чулки! Лайкра. Небывалая красота. Небывалая ланон-ши.

Энгус, ты где? Муж? Ты не сумеешь объяснить детям. Одичают. Полукровки. Ночь, люди в глубоком сне: и кровь, и удовольствие льются до дна. Мертвецы. Месть. Охота за несущими смерть.

Ланон-ши сидит. Умирает. Годы идут.

Вот блинский случай, как любит говорить Катрин.

Блоод ощупала вещи, оставшиеся при ней. Плащ, брюки и блуза. Мягкие удобные башмачки. Шнурки. Крошечная одежка из другого мира, — стрин-ги. О, вечно голой ланон-ши удовольствие от одежды. Ещё длинный стилет и ножны. Кошель с письмами. Перстни, браслеты. Какой толк? Кресала нет.

Факел. Пусть бы болят глаза. Терпеть. Найти щель, рыть, ковырять. Ползти червем.

Нет. Нет кресала. Нет сквозняка. Не выйдет. Всё пропало. Глупая ланон-ши.

Блоод свернулась в древнюю позу. Уже почти забыла как. Плотный клубок, ноги поджаты, руки между колен, под щекой твёрдый камень. Дикий-дикий дарк. Подушка — только волосы. Где постель? Где кружева? Чистые простыни. Запах лаванды, духов, что делает Фло.

Бедная ланон-ши. Ещё плотней сжаться. Лежать, умирать.

Ланон-ши долго живут, долго умирают. Сколько жизни прошло до ловушки? Восемьдесят лет. Нет. Уже девяносто? Раньше не считала. Нет мужа, нет друзей, — не ждёшь, когда они умрут. Незачем считать зимы. Нет забот у дикой ланон-ши. Плохо иметь всё. Плохо умирать. Совсем молодая. Во цвете лет. Хотела присмотреть за правнуками, дальше, за пра и пра, помочь…

Рано умирать! Зацепиться за что-то. Удочка, крючок. Ловить рыбу. Вещь, мысль. Успокоиться, сосредоточиться. Прыгнуть. «Две лапы»? Нет, мысли как стрижи над обрывом: несутся, пищат, глупят. Муж, дети, своя постель, — колотится в груди страх, мешает. Глор? Не поймать. Сложно. Чужой город. Кругом пища, пища…

Блин, нафиг. Хочется есть. Сколько дней прошло?

Не думай так! Ты почти человек. Как Катрин, — мысль, вбитая в железо. Узко, твёрдо. Только туда. Как водопровод, — длинная труба. Течёт. В старом мире Катрин и Фло много труб. Удобно. Стирать, пить, брать мужчин. В пузырьках. Джа-кузи. Там был большой мужчина. Вкусный, пахучий. Громкая музыка из хитрого ящика. Дзум, дзум, дзум, — как толчки крови из вены. Даришь счастье. Оставляешь живым.

Блоод фыркнула во тьму, перевернулась на другой бок. Сжалась изо всех сил, согревая ладони между бёдер.

Не туда мысль. Пища, самцы, все заботы — к такой-то матери.

Водопровод. Поток. Журчащий, сильный. Струя из крана. Стирать. Много-много стрин-гов, чулок, бюст-гальтеров. Какой ажур, о! Богатый мир. Туда? Через Старый мир? Рискнуть? Без Кэт и Фло?! Там дурной воздух. Нет, страшно. Жадная ланон-ши. Мало белья? Коллекция. Подруги не забывают дарить. Любят. Балуют. Посмеиваются. Стыдно расспрашивать о штучках. О манящих пустяках. Вот Мариэтта говорила о лосинах… Она любит поболтать.

Мариэтта. Ферма «Боспор». Что мешает? Лес, река, покой. Можно стирать бельё. Ланон-ши не может умирать в нечистых стрин-гах. Пробуй. Дурища…

— Цыц, покемон заводной! — Мариэтта подхватила сына, упорно норовящего ухватить морковку за ботву и стащить со стола вместе с корзинкой.

Рыбу пришлось чистить, держа ребёнка на руках. Наследник деятельно помогал, дёргая бронзового леща за хвост.

— Я тебя сейчас купать не буду. Вот пусть тебя Пуштун облизывает, — пригрозила заботливая мать.

Кошка, поджидающая за окном, нервно мявкнула.

Мариэтта была матерью молодой и не слишком опытной, но человеком сугубо жизнерадостным и уверенным в себе. Уйти из Старого мира ей с мужем пришлось по состоянию здоровья. Обосновались на реке, до ближайшей деревни шесть дней пути. Так и хотели: безлюдья и покоя. Муж всё ещё служил по своему ведомству, в связи с чем регулярно исчезал в сопредельных мирах, и отсутствовал неделями, а то и дольше. Мариэтта скучала, но дел имелась целая прорва, а когда наследник появился, так и вообще ни вздохнуть, ни покурить…

Противень шмякнулся на стол, — хозяйка вертелась в тесноте кухни с ловкостью профессионального бармена, подбрасывая в воздух одновременно и нож, и банки специй. Сын теперь восседал у неё на шее, дергал за бандану, удерживающую кудряшки матери, и радостно взвизгивал, наслаждаясь представлением. На кухне царил творческий беспорядок: трехлитровая банка солёных огурцов служила подставкой для миски с орехами, с воткнутых в стену шампуров свисали связки грибов, перца и прищепок, а над парой тинтаджских пивных кружек и бутылкой южного ширитти гордо парил пластиковый птеродактиль. На самой высокой полке — так, чтобы не дотянулся ребёнок, — стояла коробка со светошумовыми гранатами. Впрочем, в этом кажущемся хаосе таился некий порядок, — по крайней мере, сама Мариэтта безошибочно, чаще ощупью, находила всё, что требовалось. Супруг не вмешивался, единственное, что требовал — оружие должно храниться всегда на одном и том же месте.

Обитатели «Боспора» искали уединения и вполне могли его отстоять. Близкие друзья здесь бывали редко, а для речников, чьи караваны пять-шесть раз в год проходили по Тюру, был оборудован причал и расчищено место для лагеря неподалеку от частокола, окружающего маленькую ферму. Впрочем, пока никому из разумных двуногих не приходило в голову проявлять агрессию, — на пустынных речных просторах гостеприимство ценили высоко.

Мариэтта уже занялась соусом, как во дворе залаяли собаки. Мать и сын озадаченно уставились друг на друга.

— Судя по гавканью, кто-то знакомый, — пробормотала хозяйка. — Но ты иди-ка, на всякий случай, в блиндаж.