Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки - Михаил Дайнека

В общем, в «обезьянник» задержанный проследовал бодро, но вскоре его вопли поставили на уши двух его новых соседей. Кот не оставлял бедолагу в покое: заглядывал через решетку (дядечка прятался под лавку), появлялся под лавкой (дядечка лез на решетку), его чеширская улыбка светила из помойного ведра (как-то удалось уговорить ведро не выплескивать) – короче, играл с ним, как с мышкой.

Сдавали Илью Муромца только разве что без ковровой дорожки. В машине он первым делом прильнул к заднему окошку:

– Ну ты только посмотри! Следит, скот! – И, перебежав вперед, стал упрашивать водителя гнать что есть мочи.

Выяснив по пути, что в дурдом посторонних не пускают, что на всех окнах решетки и что, идя навстречу пожеланиям трудящихся, администрация ведет активный отстрел бесхозных кошек, собак и бешеных тушканчиков на всей вверенной территории, пациент успокоился. На всем пути до диспансера он только изредка поглядывал в окно, злорадно ухмылялся и крутил большие фиги.

Муж и жена

Рыбак рыбака видит издалека. Некоторые семейные пары настолько подходят под эту поговорку, что просто нечего больше и сказать. Многие из наших пациентов вступают в брак с такими же, как они сами. Когда больше половины участка знаешь в лицо, вместе с историями жизни и болезни, некоторые закономерности настолько очевидны, что даже статистическое исследование можно не проводить, ни к чему это. Для себя знаешь, а доказывать кому-то еще – есть в этом некий отголосок сравнительной фаллометрии.

Валя и Миша. У каждого годы и годы шизофренического стажа, многочисленные госпитализации, инвалидность. Они и на прием обычно приходили вместе. При этом постоянно друг на друга ворчали и стучали:

– Доктор, скажите ей, чтобы пила лекарства. Она не пьет, а без лекарств дура дурой!

– Это он не пьет, все уши прожужжал: «Я не больной, у меня особенности!» Видели мы эти особенности, ты, Миша, с ними вчера весь вечер разговаривал и спорил.

– А ты всю ночь не спала! И готовить не умеешь!

– Я тебя, дурака, караулила! А не нравится моя стряпня – вон, в отделении каши гречневой просто завались! Очень помогает от дурных мыслей. Стряпня моя ему не нравится…

И так на каждом приеме. При этом ни один из них ни разу – ни разу! – не сдал другого в больницу. Очень даже наоборот. Именно эта семья известна в диспансере как киднепперы-рецидивисты. Они похищали… друг друга. Из больницы.

Однажды Валя пришла на помощь Мише, когда того пытались госпитализировать. Нет, связываться с вызванной в поликлинику спецбригадой (тогда автозаводский филиал диспансера еще располагался в Новом городе, на втором этаже обычной поликлиники) она не стала, здраво оценив неравенство сил. Она просто открыла окно второго этажа и подала проходящему в сопровождении санитаров Мише знак. Окно располагалось как раз над пристройкой крыльца. Без вреда для конечностей дражайший супруг сиганул в окно, очутился на пристройке, потом спрыгнул на асфальт и был таков. Справедливо полагая, что никто не будет подвергать ее гонениям, Валя преспокойно покинула поликлинику.

Второй раз Валя вызволила благоверного уже из отделения. Когда Миша стал чуть спокойнее, и супругам разрешили свидания, она задействовала нехитрый план. Дело в том, что находящиеся в отделении больные видятся с родственниками в крыле, из которого есть выход непосредственно на улицу. Изначально это придумали, чтобы свидания, прием передач, а соответственно, и весь поток родственников проходили в стороне, противоположной ординаторским, которые выходили на внутрибольничные коридоры. Валя принесла с собой не только передачку, но и одежду, чтобы было во что переодеть мужа после побега. Далее спектакль был разыгран как по нотам. Прощаясь, Валя подошла к двери, которую уже начала открывать санитарочка, но вдруг повернулась к удаляющемуся супругу и, заломив руки, воскликнула:

– Миша, поцелуй же меня на прощание!

Все же злые шутки порой играют с нами мексиканские сериалы. Санитарка отвернулась, чуть не пустив слезу от умиления, и тут же была снесена на метр в сторону легким движением Валиного бедра, а оба супруга ринулись прочь, на свободу!

Долг платежом красен, и на следующий раз была уже Мишина очередь вызволять жену из дурдома. Он прибег к более масштабным действиям. В то время въезд в диспансер еще не был перегорожен шлагбаумом, и Миша беспрепятственно проехал внутрь на машине. Как он уговорил таксиста на такую авантюру, история скромно умалчивает. Наша (новая!) психбольница в плане своем напоминает букву «Жо», и прогулки больных происходят во двориках, образованных ножками этой буквы. Медперсонал выносит длинные лавочки и, садясь на них у открытого края двориков, создает для гуляющих больных преграду. Как выяснилось, весьма условную. Когда «шоха» на скорости вылетела из-за угла, никто и опомниться не успел, как Валя, в лучших традициях кенийских бегунов, взяла старт, ласточкой вспорхнула над лавкой и пригнувшимися санитарками, вскочила на заднее сиденье – и экипаж покинул гавань.

Надо ли говорить, что НИ РАЗУ вдогонку за супругами по их адресу не высылалась спецбригада? Себе дороже.

То ли лыжи не едут…

Эта история случилась, когда мы были на интернатуре в самарской психбольнице. Жена несколько месяцев посвятила работе и учебе в тамошнем женском отделении. По территориальному принципу оно обслуживало городские окраины (Мехзавод, Красную Глинку), а также всех иногородних и бомжующих дам. Коллектив – золотой, грамотный, слаженный. Само здание отделения – обособленно стоящая древняя одноэтажная деревянная постройка с собственным огороженным двориком, где летом устраивался огородик и всячески лелеялись цветочные клумбы, – обладало какой-то неповторимой харизмой, служащей неназойливым фоном для в общем-то тяжелой ежедневной работы, которая благодаря мастерству сотрудников казалась непринужденной, ненавязчивой и даже какой-то идиллической. Наша интернатура по времени пришлась как раз на внедрение «Закона о психиатрической помощи и гарантиях соблюдения прав граждан при ее оказании». Речь там, в частности, шла о том, что теперь или больной давал письменное согласие на лечение, или лечащий врач получал геморрой, обосновывая законность пребывания отказника в отделении. Для этого в суд писалась телега с просьбой дать санкцию на недобровольное лечение имярек. Суд рассматривал заявление и, как правило, санкцию давал. Но однажды…

В ординаторской появились две молоденькие козючки с огромными ресничищами, предъявили служебные удостоверения и изъявили желание учинить проверку законности пребывания вновь поступивших пациенток. Глазищи юных жриц Фемиды горели огнем праведного гнева, обращенного на злокозненный врачебный персонал: мол, томите в адском плену невинные души, ну ведь томите же, ну признавайтесь на счет «раз»! От чая с малиновым вареньем и домашними плюшками они гордо отказались: мол, знаем ваши уловки, нас не купить бочкой варенья и корзиной печенья. Сокрушенно вздохнув, коварный Чингачгук ди гроссе шланге Игорь Васильевич, он же в народе завотделением, дал санитарочкам распоряжение сей же секунд подать сюда Маринку.

Как Маринка попала в отделение – песня отдельная. Где-то за неделю до этого у нее случилось обострение, начались голоса, и появились всякия вредныя мысли. Маринка ушла из дома. В дремучий лес. В красном платье. За неделю лесной робинзонады платье изрядно поистрепалось, обувка потерялась вовсе, и девчонка являла собой очень живописное зрелище, способное вызвать столбняк даже у медведя-шатуна. Скитаться ей, судя по всему, к исходу недели надоело, и она, выйдя на трассу, стала голосовать. С собой у нее была чудом сохранившаяся монетка; Маринка рассудила, что легковушка ее за такие деньжищи никуда не повезет, и ее выбор пал на грузовой транспорт. В итоге пострадали несколько водителей грузовиков: как только машина притормаживала, эта кикимора в красном врывалась в кабину и начинала кусаться и царапаться. Мужики, кое-как отбившись, давали по газам и надолго зарекались связываться с голосующим на дороге женским полом. Наконец, нашелся один, который сумел ее скрутить и – оцените сознательность! – довезти до психбольницы.

Маринка вошла в ординаторскую и села на предложенный стул. Стараниями санитарочек, отмывших, заботливо расчесавших колтуны и даже соорудивших какую-никакую прическу, вид у девушки был самый что ни на есть приличный, если не считать больничного халата веселенькой расцветки, делавшего ее немного похожей на цыпленка-переростка. И если не обращать внимания на особый огонек в глазах. Проверяющие оживились, только что руки не стали потирать, но сдержались.

– Марина, расскажите, как вы здесь оказались, как вы себя ЗДЕСЬ чувствуете?

И Марина рассказала. В своей обличающей речи она посетовала и на режим (нахмурился зав), и на скудное питание (схватилась за сердце санитарочка, лично следящая, чтобы все было выпито и съедено), и на грубость персонала (заерзали ординаторы). Консенсус больной и двух юных законниц рос и крепчал с каждой минутой повествования, они ахали, охали и бросали на докторов пристальные взоры. Праведный гнев близился к точке кипения и был уже на опасной отметке, когда негодница пожаловалась, что ее грозились даже (боже мой, вся просвещенная общественность рыдает и выходит на тропу священной войны) ПРИВЯЗАТЬ К КРОВАТИ!