Великая Испанская революция - Александр Шубин

Улицы Барселоны перешли в руки вооруженных рабочих, в большинстве своем членов НКТ. Одна из лидеров анархо-синдикалистского движения Федерика Монтсени вспоминала о вечере 20 июля: «День завершался славно, в блеске огней, в революционном опьянении ото дня народного триумфа… Буквы НКТ и ФАИ были начертаны на всех стенах, на каждом здании, на всех дверях, домах и автомобилях, на всем»[170].

Активист НКТ Капдевилья вспоминал: «Это был момент, когда власть попала в руки масс. Мы в НКТ не думали делать революцию в это время, мы просто защищали себя, защищали рабочий класс»[171]. Анархо-синдикалисты еще не воспринимали происходящее как социальную революцию, но уже взяли в свои руки реальную власть.

Там, где рабочие уже 17–18 июля получили оружие, силы мятежников встретили энергичное сопротивление[172]. 19 июля генерал Фанхуль поднял мятеж в казармах Монтанья к западу от центра Мадрида. Однако толпа окружила путчистов и сначала просто своей массой преградила войскам путь к столице. Мятежники открыли пулеметный огонь по толпе, и, завалив подступы к казармам трупами, продержались до 20 июля. Сторонники Народного фронта и анархисты ворвались в казармы и перебили часть оборонявшихся. Выжившие оказались под арестом. Затем часть мадридцев на автобусах и автомобилях двинулись на Гвадалахару, чтобы не дать мятежникам выйти в тыл к Мадриду. Наступавшие с севера мятежники были отброшены и остановлены в горах Гвадаррамы. Во время этих боев в Мадриде и на подступах к нему сформировалась анархистская колонна во главе с Сиприано Мера, рабочим-строителем и соратником Дуррути еще по восстанию в Сарагосе в 1933 г. В дальнейшем эта колонна росла и стала основой сначала для бригады, затем для 14-й дивизии, а затем и для 4 корпуса, который и возглавил Мера.

В Валенсии докеры-анархисты вывели массы рабочих на центральные площади и стали требовать оружие. Очаги мятежа были задавлены в зародыше. В Толедо вооруженное население загнало мятежников в замок Алькасар.

«Красная» Астурия была отрезана мятежом от Мадрида. Власть в этом регионе перешла к губернатору Б. Томасу (одному из вождей восстания 1934 г.) и многопартийному комитету, в который вошли партии Народного фронта и анархисты. Шахты перешли в руки советов, в которые входили представители администрации предприятия и рабочих. Рядом защищалась страна Басков, сохранившая более консервативный уклад. Баски были добрыми католиками и хранителями национальных традиций. Выборы правительства и президента Хосе Антонио Агирре проводились в Гернике под вековыми деревьями баскских королей[173]. Поскольку баскская буржуазия была настроена против франкистов (а франкисты видели в баскском капитале одного из своих основных врагов), то в Басконии не получила развитие революция самоуправления, и старая администрация продолжала управлять предприятиями[174].

Весь северо-запад Испании оказался в руках врагов Республики. Заняв Сарагосу, один из центров анархистского движения, которое, однако, не смогло получить оружие, мятежники рассекли территорию Республики надвое. Но и очаги мятежа также еще были разделены республиканской территорией, часть его сил действовала в окружении.

По данным Х. Томаса на стороне мятежников оказалось около 50000 солдат (на стороне Республики — около 22000), в том числе около 10000 офицеров (в первые дни с республиканцами осталось около 1000 сухопутных офицеров), 10000 карабинеров (около 4000 остались верны республике). Большинство военнослужащих авиации (3000 против 2000), флота (13000 против 7000) гражданской гвардии (18000 против 14000), «асальто» (12000 против 5000) поддержали республику[175]. В мятеже сразу приняли участие около 14000 карлистов и до 50000 фалангистской милиции. Самая грозная сила врагов Республики — Африканская армия — 32000 хорошо по испанским меркам подготовленных бойцов — находилась в Марокко.

Из-за отсутствия офицерского состава старые военные части, оставшиеся на стороне Республики, были дезорганизованы и не могли активно действовать. Республиканская армия формировалась на ходу. Основу новой армии составила милиция — ополчение гражданских людей, которые впервые держали винтовку в руке. Английский очевидец так описывает формирование милиции в Мадриде: «Группа мужчин — членов клуба любителей домино — решает вступить в народную милицию и избирает своим начальником секретаря клуба (так как он хорошо знает всех членов клуба) и лучшего игрока в домино (так как все восхищены его талантом). Парикмахеры пригорода Мадрида тоже хотят вступить в милицию и избирают руководителем одного из парикмахеров за то, что у него есть брат в армии, а он сам награжден золотой медалью. То обстоятельство, что медаль выдана ему за стрижку, не имеет для них значения. Обе группы направляются в военное министерство и выясняют, что там все очень заняты и их не ждут. Тогда они решают отправиться на войну самостоятельно — идут в помещение политической партии или профсоюза, к которым принадлежат некоторые из них и получают винтовки, а может быть, и несколько пулеметов… Потом они садятся в какой-либо транспорт и едут на войну»[176].

При всей комичности этой картины, в поведении республиканцев была своя мудрость. Времени на мобилизацию и обучение не было. Если человек хорошо знает сослуживцев — он и командир. Затем «военная демократия» милиции позволяла выбрать новых командиров, которые будут в большей степени соответствовать обстановке.

Проблема республиканцев заключалась еще и в том, что «испанцы, не имея опыта мировой войны, не имеют в массах старых солдат с боевым опытом»[177]. Также, как отмечали советские военные специалисты, «народ здесь, несмотря на сравнительно развитую культуру, весьма беззаботен и безалаберен, большая экспансивность, но выдержки нет никакой, быстро воспламеняется, но столь же быстро поддается упадническим настроениям»[178]. В июле народ воспламенился…

Борьба с мятежом сопровождалась актами насилия и вандализма. Вся ненависть, накопившаяся у городских низов к старой Испании, вышла наружу. Бойцы левых движений и просто уголовные элементы убивали офицеров и священников, жгли церкви, которые были символом идеологического деспотизма предыдущих веков. По словам И. Эренбурга, «люди мстили за гнет, за оброки и требы, за злую духоту исповедален, за разбитую жизнь, за туман, века простоявший над страной. Нигде католическая церковь не была такой всесильной и такой свирепой»[179]. Когда Эренбург сказал своему попутчику, что не нужно было сжигать церкви — в таких хороших зданиях можно было бы устроить что-нибудь полезное, например клуб, тот возмутился: «А вы знаете, сколько мы от них натерпелись? Нет уж, лучше без клуба, только бы не видеть это перед глазами!..»[180] По мнению свидетельницы событий М. Очоа, «это были акции протеста, потому что церкви не были в глазах людей тем, чем они должны были быть. Разочарование человека, который верил и любил, и был предан»[181]. Однако центральный собор Барселоны и монастырь Педраблес были сохранены, так как революционеры признали их художественную ценность.

Сразу по окончании боев в Барселоне ФАИ принялась бороться против террора с помощью таких, например, воззваний: «Если безответственные лица, которые распространяют по Барселоне террор, не остановятся, мы будем расстреливать каждого, кто будет уличен в нарушении прав людей»[182]. Несколько активистов НКТ были расстреляны за самоуправство. Самочинные расстрелы и убийства к августу прекратились. Зато в это время набирал силу франкистский террор. «К стенке» ставили не только сторонников социализма или анархизма, но даже и людей, известных как республиканцы. Так, мятежниками был расстрелян известный поэт Ф. Гарсиа Лорка[183].

Масштабы террора с двух сторон вызывают споры. По данным расследования, предпринятого франкистами после войны, республиканцы расстреляли 55–70 тысяч человек. Современные, более тщательные расследования дают цифры выше 37 тысяч, но в любом случае ниже 50 тысяч[184]. Наиболее вероятная цифра — несколько более 40 тысяч человек. Подавляющее большинство (около 80 %) погибло в первые месяцы после начала мятежа. Затем страсти были охлаждены, и стала работать республиканская юстиция, гораздо осторожнее применявшая «высшую меру».

Пленные франкисты и активисты правых партий (особенно Фаланги), содержались в лагерях и тюрьмах. Условия содержания были лучше, чем у франкистов. Республика наказывала за расстрелы заключенных, предпринимала систематические меры к облегчению их участи (мы еще вернемся к теме республиканской пенитенциарной системы). У франкистов расстрелы заключенных были обычной практикой на протяжении всей войны. Вот одно из свидетельств советских специалистов, побывавших в плену у франкистов: «Он видел пленных испанцев. Но не летчиков. С ними очень плохо обращались и большинство из них расстреляли»[185]. Для сравнения — свидетельство о положении пленных у республиканцев, возмутившее советских специалистов уже по противоположной причине: «Обычно захваченных фашистских пленных мы сдавали в общевойсковой штаб, откуда их часто после небольших допросов отпускали свободно ходить по расположению наших частей»[186]. Это — другая крайность. И, хотя республиканцы, как правило, держали пленных под замком, факт характерный. Положение пленных в Республике было все-таки существенно гуманнее.